Момент истины (В августе сорок четвёртого) - Владимир Богомолов

Письмо Федосовой Алёхину передали по возвращении из Вильнюса, куда в конце ночи он летал с Поляковым для инструктажа командиров специальных частей и подразделений, собранных там на случай проведения войсковой операции.

Напутствуя их перед вылетом, Егоров, в частности, напомнил:

– Главное – внезапность и надёжность оцепления при создании оперативного кольца!.. И никакой огласки! Подразделения привлекаются для выполнения специального задания, но о том, что операция проводится контрразведкой, должны знать только командиры частей и офицерский состав комендатур! Проинструктируйте их лично, не упустив и малейших деталей. Вами должны быть предусмотрены и разъяснены необходимые действия во всех возможных случаях и ситуациях!..

В силу ряда обстоятельств генерал и Поляков по-прежнему считали войсковую операцию нецелесообразной, но уж коль её надлежало провести, она должна была быть подготовлена самым тщательным образом.

Большое значение Поляков придавал синхронности оцепления Шиловичского леса. Двести девяносто шесть грузовиков двенадцатью отдельными автоколоннами должны были минута в минуту выйти к массиву в примерно равноудалённых друг от друга пунктах и, двигаясь затем по кругу с одинаковыми дистанциями между всеми машинами, замкнуть оперативное кольцо, создав так называемую «карусель». Далее после получения условного сигнала – на каждой пятой машине имелась рация – надлежало окаймить массив по всему извилистому периметру надёжной цепью скрытых заслонов и лишь затем ввести в дело группы прочёсывания.

Точное соблюдение намеченного Поляковым графика и заданных дистанций, локтевая связь и взаимодействие между заслонами гарантировали надёжность оцепления и невозможность кому-либо выйти, проскользнуть или прорваться за его пределы.

В конце своего недлинного выступления, записываемого всеми присутствующими, Поляков подчеркнул особую важность предстоящей операции и персональную ответственность каждого, кто будет в ней участвовать, – от командиров частей до рядовых.

Затем Алёхин изложил особенности поисков в густом лесу, противоминные предосторожности и действия в случае обнаружения кого-либо и задержания.

Вопросов ему не задавали. Офицеры частей по охране тыла фронта и маневренных групп, в большинстве своём бывалые пограничники с немалым боевым опытом, наверняка неоднократно участвовали в различных войсковых операциях, и Алёхин подумал, что для них, как и для него с Поляковым, в этот час полезнее было бы поспать. Однако в директиве, полученной вечером из Москвы, содержалось требование обязательного подробного инструктажа всех привлекаемых к розыскным мероприятиям и войсковой операции по делу «Неман», и Алёхин добросовестно излагал то, что слушавшие его, судя по всему, и так знали.

В Лиду он и Поляков вернулись из Вильнюса, когда уже рассвело.

Такой концентрации усилий по розыску, такого массирования сил и средств Алёхин за три года работы в контрразведке не видел, да и слышать ни о чём подобном ему не приходилось.

Со вчерашнего дня в полосе фронта от передовой и на всю глубину тыловых районов осуществлялся строжайший контрольно-проверочный режим. К утру было задействовано свыше семисот оперативных групп. Около пятидесяти радиопеленгационных установок круглые сутки сторожили эфир. От Восточной Пруссии и Польши до Вязьмы во всех населённых пунктах и при выезде из них, на станциях и пересечениях шоссейных дорог, в поездах и местах скопления военнослужащих проводилась усиленная проверка документов. На рассвете поступило небывалое распоряжение о досмотре личных вещей.

Ночью на Лидском аэродроме продолжали садиться самолёты с оперативным составом контрразведок других фронтов, служебно-розыскными собаками и сопровождавшими их проводниками. В район города по-прежнему стягивались люди и грузовики; проделав сотни километров пути, прибыло несколько автоколонн с 1-го и 2-го Белорусских фронтов – войска НКВД и радиоразведывательные группы.

Всего в течение суток к проведению розыскных и проверочных мероприятий по делу «Неман», считая личный состав частей по охране тыла фронтов и комендатур, а также поддержки, выделенные армией, было привлечено более двадцати тысяч человек.

Из Москвы звонили буквально каждые четверть часа не только высокое начальство, но и офицеры-розыскники. Требовали различные сведения, подтверждения прибытия людей и техники, и в первую очередь вновь добытые данные, словно они должны были поступать сюда, в Лиду, обильно и непрерывно. Сообщались дополнительные указания и версии, при этом высказывались советы и различные предположения, не обходилось и без того, что Поляков называл «вмешательством в детали» и «мелочной опекой».

К утру напряжение стало, казалось, предельным, бесконечные же звонки из Москвы вносили неизбежную в таких случаях нервозность. По настоянию Полякова аппарат «ВЧ» перенесли в соседний кабинет, где около него дежурили двое офицеров.

Письмо Федосовой ударило Алёхина как обухом по голове. Некоторое время он находился в полной растерянности, и Поляков, искавший его, подойдя к нему на площадке, где стояли машины, заметил это и справился:

– Что с тобой?

Алёхин неопределённо пожал плечами и, чтобы избежать дальнейших вопросов, сказал:

– Я вас слушаю.

– Возьми двух человек из резервных, – велел подполковник. – Надо сейчас же сменить Таманцева, чтобы группа была в сборе. И немедленно возвращайтесь!

В машине Алёхин пытался переключиться, но не мог. Всю дорогу мысли о дочери и о вывезенной уникальной пшенице, точнее, о целом без малого десятилетии его довоенной жизни, угнетали и будоражили его.

Дочку он не видел четвёртый год и представлял её себе главным образом по фотографии, присланной ему женой прошлой осенью ко дню его рождения.

На этой карточке, хранившейся вместе с партийным билетом в сейфе у Полякова, в Управлении, Настенька крепкими полными ножками стояла на столе, застеленном праздничной скатерью, в короткой нарядной рубашке, толстощёкая, радостная, с большим бантом в волосах.

Эта фотография не меньше, чем письма жены, внушала уверенность, что девочка здорова, сыта и дома всё в порядке. А оказалось…

Вывозка в хлебопоставку селекционной пшеницы представлялась ему после размышлений никак не государственной необходимостью, а чистым головотяпством. Он припомнил газетное сообщение о том, как в осаждённом Ленинграде учёные, умирая от голода, сохранили элитное семенное зерно; там, в тяжелейших условиях блокады, сохранили, а у него на родине, в глубоком тылу, – уничтожили.

Он видел мысленно станционное поле с тысячами аккуратных деляночек размером в квадратный метр каждая. В его сознании всплывали бесконечные, бесчисленные опыты, закладываемые тщательно, кропотливо, во многих повторностях, с различными вариантами посева и агрофонов. Возникли в его памяти и близкие ему люди, бывшие сотрудники станции, – как сообщала в письмах жена, за эти три года на семерых из них пришли похоронные…

Ему вспомнилось, как из гибридов, полученных в тридцать шестом году, было выделено всего одно растение, одно-единственное с девятисот шестидесяти делянок! Необычно крупные зёрна этого колоса стали родоначальниками нового сорта, выведенного после ещё пяти лет упорной селекции и жестокого отбора. Конечный результат был получен, когда Алёхин находился уже на фронте.

И вот эту уникальную пшеницу, которой после государственных испытаний предстояло «прописаться» на многих миллионах гектаров земель, вывезли в хлебопоставку – на помол! Как же могли её принять на элеваторе товарным зерном, если из документов наверняка было ясно, что это – суперэлита высших репродукций?..

Для завершающих селекцию государственных конкурсных испытаний и официального признания две жмени, собранные Федосовой, разумеется, не могли ничего дать. Он был отброшен назад как минимум на несколько лет и понимал, что после войны, если останется жив, придётся повторять уже пройденное…

В мыслях о дочери самым ужасным было сознание своей беспомощности, сознание, что там, далеко в Заволжье, страдает маленькое, столь дорогое ему существо, а он не в силах, не в состоянии чем-либо ей помочь… Вычитанная где-то ещё до войны фраза: «Ревматизм лижет суставы и кусает сердце» – всё время вертелась в его голове. «Лижет суставы и кусает сердце!»

– Ну что… – сбавляя скорость, сказал Хижняк. – Станем здесь?..

Алёхин быстро осмотрелся по сторонам. Оказывается, уже миновали Шиловичи и подъехали к тому месту, где трое суток назад останавливалась полуторка, когда привезла Фомченко и Лужнова. Здесь, у мостика через речушку, он договорился встретиться с Таманцевым.

– Хорош.

Взяв автомат, он вылез из машины.