Кутузов - Лидия Ивченко

Согласно историографической традиции, сложившейся в советское время, историки по неведомым причинам предпочитали считать Кутузова учеником Суворова, в то время как современники отмечали, что великий Суворов воспринимал Кутузова как соперника. «Воинское соревнование желает первенства. Хотел ли Суворов, чтобы кто-нибудь при жизни его поравнялся с ним в делах славы? Кажется, что нет. А видно из всех слов Суворова, что в Кутузове усматривал он соперника»49. Об этом же впоследствии писал секретарь Суворова Е. Фукс, назвавший одну из своих статей «Суворов и Кутузов»50. Однако мужество, проявленное обоими при взятии крепости, не допускало ни низменных чувств, ни мелких расчетов, что видно из рапорта. «Граф Суворов отлично рекомендовал пред высшим начальством как корпусных генералов, так и начальствовавших колоннами; о Кутузове же, сверх того, что приказал поставить его в списке первым из начальников колонн, объяснялся следующими словами: „Достойный и храбрый генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов мужеством своим был примером подчиненным и сражался с неприятелем, но множество оного остановило на первый миг распространение его по валу, и для сего призвал он Херсонский полк в резерве бывший, оставя двести человек при пушках на контрэскарпе. С прибытием резерва неприятель не только отражен, но знатною частию побит. <…> Генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов, предводительствуя шестою колонною, оказал новые опыты искусства и храбрости своей, преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, взлез на вал, овладел бастионом, и когда превосходный неприятель принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал потом поражать врагов“»51. Наконец, Суворов на сем представлении прибавил еще своеручно: «Генерал Кутузов шел у меня на левом крыле, но был моею правою рукою». Суворов особо отмечал, что Кутузов, возглавив колонну, «сам сражался», то есть он находился в первой шеренге, где в тот день нечего было делать тем, кто не умел владеть штыком и прикладом. Кутузов понимал, что в той ситуации, в какой оказались его войска, они пойдут вперед и совершат невозможное только в одном случае: если он сам поведет их в бой и вступит в него первым. Именно он дрался «на штыках» с янычарами Каплан-Гирея, который объявил им, что собственноручно умертвит каждого, кто захочет сложить оружие. Рядом с Каплан-Гиреем сражались его сыновья, и все, кроме младшего, пали на глазах отца, также погибшего в этой безжалостной с обеих сторон резне. Ни случайных наград, ни незаслуженного продвижения по службе в карьере Михаила Илларионовича не наблюдалось: он все брал с бою, он за все готов был платить самую высокую цену, не жалея ни крови, ни жизни. Перед нашими глазами документы той поры, раскрывающие самую высокую сторону человеческой личности: готовность положить живот свой за други своя. Перед нами, как говорили в ту эпоху, «неложные свидетельства» чести, доблести, любви к Отечеству, солдатского братства, но… Открыв книгу современного автора, мы прочитаем его суждения о Кутузове и убедимся в том, что для испорченного человека свидетельства документов и воспоминания современников — не довод, потому что он все видит в красках, отражающих его исковерканный духовный мир: «„…Генерал Кутузов шел у меня на левом крыле, но был правою моею рукой“. Однако Суворов умолчал и еще кое о чем: когда Кутузов отправил Суворову гонца с донесением о невозможности удержаться на крепостном валу и вновь запросил подмоги, то получил ответ от Суворова, опять в издевательски-юмористическом стиле: Суворов велел передать, что уже отправлен в Петербург гонец с известием государыне Екатерине II о взятии Измаила. Хитрющий Суворов знал, как магически действует имя императрицы на дамского угодника и искусного царедворца Голенищева»52. В какое же кривое зеркало истории заглядывает автор книги, которую он посчитал нужным издать к 200-летию Отечественной войны 1812 года! Какое же ужасное и уродливое искажение представляется читателю, но не характера и жизни Кутузова, а личности самого автора, который искренне полагает, что там, у стен Измаила, в одном шаге от смерти, Суворов позволял себе шутки в «издевательско-юмористическом стиле», а Кутузов, стоя во рву, наполненном умирающими сослуживцами, думал о карьере искусного царедворца! Читатель уже убедился в том, что Суворов в рапорте ничего не скрывал, прямо сообщив: «…когда превосходный неприятель принудил его остановиться (выделено мной. — Л. И.), он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля…» Заметим: искусные царедворцы не отправляются волонтерами на войну, не служат вдали от двора по сорок лет и более, не врываются первыми в ворота и на валы крепостей, не получают в первой шеренге сквозных ранений в голову, и подчиненные не бросаются за ними в атаку, из которой для большинства из них не было возврата. На протяжении нескольких глав мы следим по документам за долгой военной карьерой М. И. Кутузова, и пока ничто нам не указывает на то, что его путь к вершине славы был усыпан розами.

Впрочем, с Измаилом связан еще один исторический анекдот, от которого до более поздних времен дошло лишь высказывание Суворова о своем младшем соратнике: «Умен, умен; хитер, хитер; его и Рибас не обманет». Именно эту поговорку радостно вспоминали в войсках в 1812 году, узнав о назначении М. И. Кутузова главнокомандующим. По-видимому, изречение Суворова обрело такую популярность, что к 1814 году одному из первых биографов победителя Наполеона удалось выяснить историю этого поистине крылатого выражения и опубликовать ее под названием «Примерная прозорливость Михаила Ларионовича Кутузова»: «<…> Потёмкин предписал Суворову взять приступом город Измаил, причем вице-адмиралу де Рибасу назначено было содействовать в сем предприятии с моря. Сей морской начальник был столько же храбрый и искусный, сколько тонкий и хитрый генерал: зная славу, долженствующую озарить победителя Измаила, вице-адмирал де Рибас вознамерился произвести взятие сего города без посредства генерала Суворова. На сей конец просил он у него известное количество сухопутного войска, объясняясь, что это необходимо для содействия ему при взятии города с сухого пути. В сей просьбе употребил он обороты столь тонкие и представления столь хитрые, что Суворов, занятый тогда начертанием плана для приведения в исполнение столь важного повеления, не обратил на то своего внимания и, не заметив хитрости де Рибаса, отпустил ему требуемое число войск, с получением которых вице-адмирал начал тотчас же облегчать суда выгружением тяжелых орудий на острова, дабы посадить войско и подвинуться к Измаилу для штурма оного: в самом непродолжительном времени он исполнил бы свое намерение и таким образом предвосхитил у Суворова предстоящую ему важную победу. Между тем Суворов, начертав план для штурма Измаила с сухого пути, не преминул и на сей раз, подобно многим другим, потребовать одобрения генерала Кутузова, почему и послал к нему план с родственником своим полковником Ширяем. Кутузов тотчас же рассмотрел план и не нашел в нем ничего нужного к поправлению, кроме некоторых терпимых малостей в цепях, исправление коих, по словам его, находилось на обязанности не Главнокомандующего, но местного начальства (как тут не вспомнить советов Морица Саксонского! — Л. И.). Между тем от прозорливости Кутузова не могло сокрыться намерение де Рибаса, и потому, отправляя Ширяя обратно к Суворову, он не преминул сделать ему выговор, что он, будучи племянник Суворова, не видит, что дядю его хотят предварить, и не остерегает его в том. Таковое объяснение удивило Ширяя: не понимая, что это значит, он просил Кутузова открыть ему истину. Кутузов, взяв от него честное слово, что он не скажет даже и Суворову, от кого то узнал, сказал ему: как вы не видите, что итальянец хочет предвосхитить славу вашего дяди; мне это очень жаль, и после того открыл Ширяю все намерение вице-адмирала де Рибаса, с которым однако же он был коротким приятелем. Ширяй, возвратясь к Суворову, пересказал ему все слышанное им от Кутузова. „Как, — вскричал Суворов, — кто тебе сказал? Говори!“ Нельзя было не признаться. „Лошадь!“ — немедленно продолжал Суворов, и немедленно поехал все лично осмотреть и удостовериться в истине. Действительно, он увидел, что Кутузов говорит правду, и потому, не медля ни мало, дал приказание де Рибасу высадить на берег сухопутные войска и поставить снова на суда орудия. С сего времени Суворов возымел к Кутузову вящую доверенность, уважение и искреннюю дружбу»53. Приведя факт, указывающий на то, как высоко ценил Суворов таланты своего подчиненного, собиратель сведений продолжил исторические изыскания: «Рассказанный нами пред сим анекдот остался бы может быть известным только трем лицам, до коих он особенно касался, если бы Суворов, чувствующий в полной мере важность оказанной ему Кутузовым услуги, не подал первый повод к открытию оной следующим своим объяснением: в одной частной беседе героя Рымникского зашел разговор о подначальственных ему генералах, который из них всех умнее и искуснее. Все отдавали сие преимущество генералу Кутузову. Суворов, вступя в сей разговор, подхватил: „Так, он умен! Очень умен!.. (и в полголоса) его и сам Рибас не обманет“. Сии слова вошли даже в последствие времени в поговорку; но никто не знал настоящей причины, побудившей Суворова учинить такой отзыв. По возвращении Суворова из Польши многие знаменитейшие особы просили его убедительнейшим образом объяснить им силу сего выражения. Суворов не хотел им этого сказать, а сослался в том на Кутузова. Они не преминули прибегнуть с таковой же просьбой и к сему последнему. Но Кутузов отвечал им сперва: не упомню, однако ж, когда ему сказали, что граф ссылается в этом на него, то он, сообразив все обстоятельства, припомнил и рассказал им всю историю, случившуюся во время осады Измаила. Все единогласно утвердились в сем и объявили потом Суворову. „Браво, браво! — вскричал Рымникский: — Кутузов усмотрел, Кутузов завязал, Кутузов и развязал!“»54. Итак, теперь мы знаем всю историю о знаменитой поговорке, начало которой восходит к дням, предшествовавшим взятию Измаила. Соперничество генералов завершилось тем, что славы хватило на всех: Суворов руководил штурмом, Кутузов брал крепость с суши, а де Рибас — с реки. Мы знаем, благодаря документам и воспоминаниям, что Кутузов провел весь этот день от рассвета до заката, сражаясь, а вечером, предварительно написав несколько строк жене, что он жив, отправился на молебен и походный ужин к Суворову, где состоялся их памятный разговор. И в ту минуту он был в чрезвычайно приподнятом настроении, как и все победители, собравшиеся в палатке своего начальника. Впрочем, о своих чувствах Михаил Илларионович на следующий же день поведал Екатерине Ильиничне: «Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся. Вчерашний день до вечера был я очень весел, видя себя живого и такой страшный город в наших руках, а ввечеру приехал домой, как в пустыню. Иван Ст. (Иван Степанович Рибопьер. — Л. И.) и Глебов, которые у меня жили, убиты, кого в лагере не спрошу, либо умер, либо умирает. Сердце у меня облилось кровью, и залился слезами. Целый вечер был один, к тому же столько хлопот, что за ранеными посмотреть не могу; надобно в порядок привесть город, в котором однех турецких тел больше 15 тысяч. Полно говорить о печальном. Как бы с тобою видеться, мой друг; на этих днях увижу что можно, мне к тебе, или тебе ко мне. <…> Скажу тебе, что за все ужасти, которые я видел, накупил дешево лошадей бесподобных, между прочим одну за 160 рублей буланую, как золотую, за которую у меня турок в октябре месяце просил 500 червонных. Этот турок выезжал тогда на переговоры. <…> Корпуса собрать не могу, живых офицеров почти не осталось. Ты и дети не рассердитесь на меня, что гостинцев еще не посылаю, не видишь совсем таких вещей. Как были в Очакове, для того что все было на военную руку. Деткам благословение»55. Впрочем, одного из своих близких родственников, племянника Екатерины Ильиничны и ее сестер, подпоручика Александра Толстого, Михаил Илларионович встретил живым и невредимым. Впоследствии этот юноша станет одним из первых вельмож в Петербурге и прославленным военачальником эпохи Наполеоновских войн графом Александром Ивановичем Остерманом-Толстым. Известие о победе доставил императрице непосредственный начальник Кутузова — А. Н. Самойлов, по словам Суворова, «сокрушенный Раевским». Юный полковник Александр Раевский, родственник Потёмкина, племянник генерал-поручика А. Н. Самойлова, погиб при штурме; вероятно, Михаил Илларионович вспоминал о нем всякий раз, встречаясь с его младшим братом Николаем Николаевичем Раевским, который несмотря ни на что продолжил семейную традицию, став в 1812 году одним из самых известных героев Бородинской битвы: его имя — «батарея Раевского» — носит центральная высота русской позиции. За отличие при взятии Измаила М. И. Кутузов был пожалован указом императрицы от 25 марта 1791 года в чин генерал-поручика и награжден орденом Святого Георгия 3-й степени.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});