Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

Евдокия, сестра Святополка, стал наведываться боярин Туряк. То преподносил он стареющей вдове жемчужное ожерелье, то кольцо с драгоценными каменьями, то отрез дорогой ромейской ткани, то несколько шкурок соболя или горностая, то золотую чашу. К таким подаркам Евдокии было не привыкать, и до Туряка многие бояре искали её расположения, зная, сколь любит её брат. Были и такие, которые в открытую предлагали княжне свою руку. Им Евдокия неизменно давала решительный отказ, её возмущала наглость и бесцеремонность этих ленивых самоуверенных горластых богатеев, тянувших жирные свои руки к её злату, к её знатности; в их словах она усматривала умаление своего достоинства.

Были среди женихов и другие, как правило, молоденькие боярские сынки, которых алчные и кичливые отцы посылали свататься. Эти держались скромно, подолгу отвешивали поклоны, говорили, потупив очи, дрожали от волнения, багровели или бледнели от смущения – их Евдокия тоже отсылала ни с чем.

Но Туряк… Он сильно отличался от других, не лез напролом, но и не тушевался, не робел перед ней. Приходил, вежливо кланялся, вкрадчиво говорил, преподнося очередной дар:

– Соблаговоли принять, княжна, от верного слуги, от смиренного раба твоего.

Как же было Евдокии не улыбнуться в ответ, не принять с благодарностью ценную вещь из смуглых, обветренных, загоревших под солнцем Туряковых рук, унизанных перстнями с жуковинами[146].

Туряк любил подолгу беседовать с ней, он рассказывал ей и о прочитанных книгах, и о ловах, и о походах, в которых принимал участие, и о нравах и обычаях разных народов. Оказалось, боярин хорошо знает язык торков, умеет свободно говорить по-гречески, варяжски, угорски. Княжна дивилась образованности своего гостя и чувствовала, что сердце её во время их продолжительных разговоров вдруг начинает учащённо биться. Словно просыпалось в душе вдовы нечто давно забытое, потерянное, оставленное где-то на заре молодости.

Однажды Изяславна всмотрелась в чёрные продолговатые очи Туряка – и не нашла в них ни дерзости, ни страха, ни презрения, ни затаённого лукавства – всего того, что так часто видела у других. В глазах боярина играл живой огонь страсти, неотступного желания, и огонь этот заражал всё вокруг, заражал и её своим неподражаемым загадочным светом. Глаза Туряка подобны были искрящемуся сладкому хмельному вину, хмель их проникал в душу стареющей вдовы и как будто делал её моложе, красивей, и весь мир вокруг неё становился от этого светлее, лишался обычной мрачности, серости, терял свою обыденность, никчёмность, суету.

Ночью после той встречи с Туряком Изяславна никак не могла уснуть. Со слезами вспоминала она прожитые годы.

Совсем юной девушкой старший брат Святополк выдал её замуж за сына польского короля Болеслава Смелого, тоже ещё совсем мальчика. Но муж едва только успел провести первые ночи с юной супругой, полной здоровья и красоты, как внезапно умер. Евдокия хорошо помнила его осунувшееся, почерневшее от яда лицо в гробу – те минуты были для неё, пожалуй, самыми тягостными, ибо с той поры жизнь её лишилась яркого праздничного света, каким она была окружена с детства.

После запомнилась широкая лента дороги, чёрные вспаханные поля, холодный ветер – это было возвращение домой, на Русь, возвращение безрадостное, безнадёжное, серое. Сколько потом пришлось ей вынести! Были язвительные насмешки и издевательства, окончательно ожесточившие её, холодная отчуждённость родни, опустошающее душу одиночество, на которое, казалось, она была обречена до конца своих дней.

Да, она была благодарна брату Святополку: он «вспомнил» о забытой всеми вдове, одарил её волостями, поселил близ себя, – но в то же время она хорошо понимала, что будущего у неё нет – впереди лишь одинокое прозябание в хоромах, а то и монашеская келья.

И вдруг явился этот боярин с такими тёмными, но удивительно ясными глазами, проникающими в душу и заставляющими её сердце стучать, как в молодости, во времена первой любви, замужества и счастья, которое представлялось тогда безграничным, но оказалось на редкость коротким.

«Завтра же пойду к брату, стану просить, умолять его выдать меня за боярина, – решила Изяславна. – Туряк, сказывают, высокороден. Пращур его – князь Тур, кой град Туров основал. Коли будет брат благосклонен, обрету тихое счастье на старости лет. Коли разгневается, прогонит, пострижёт в монастырь – что ж, смирюсь. Не едино ли? Доживу свой век, как сёстры Янка и Евпраксия, дщери Всеволодовы».

Евдокия явилась к Святополку ранним утром. Великий князь немало удивился, увидев сестру в скромном домотканом платье и без румян на щеках – она любила покрасоваться и всегда приходила к нему в богатых ромейских одеждах.

– Полихронион, сестрица. Как почивала ты? Как здоровье твоё?

– Благодарение Господу, братец. Лепо всё. Хощу о деле важном с тобой потолковать. – Евдокия села на обитую бархатом высокую скамью и, взволнованно перебирая перстами, тихо заговорила: – Ведаешь ты, сколь много горестей пришлось мне испить в жизни. Без малого два десятка лет уж минуло с той поры, как преставился муж мой. Живу я ныне, яко горлица на сухом древе. Тоскую, страдаю одна в тереме пустом. Молю, брате единокровный! – Она внезапно рухнула на колени, схватила тонкую длань Святополка и облобызала её. – Отдай меня… За боярина Туряка!

Святополк ждал чего угодно – мало ли какая глупость может взбрести на ум бабе, – но только не этого. Аж присвистнув от изумления, он медленно встал со стольца и, ошарашенно глядя на Изяславну, всё ещё стоявшую на коленях, попятился к закрытому ставнями окну.

Он долго молчал, обдумывая слова сестры, затем поднял её за плечи, поцеловал в бледную щёку и, стараясь придать голосу ласку, промолвил с улыбкой:

– Подумать надо. Как порешу, скажу. Нынче же. Ты ступай покуда, сестрица.

Евдокия покорно вышла.

Оставшись один, Святополк принялся, по привычке вышагивая из угла в угол, лихорадочно размышлять, пользу или вред принесёт ему замужество сестры. Конечно, негоже держать Евдокию при себе. Постричь её в монастырь – иное дело, но в монахини она идти не хочет. Выдать за иноземного государя – вельми стара. Выходит, самое лучшее – отдать её какому боярину. Туряк как раз подходит.

Во-первых, слишком много власти взял в последние годы Путята – надо дать ему острастку, приблизить к себе кого иного.

Во-вторых, сей Туряк повязан с ним, Святополком, будет предан ему, как пёс. Ибо есть на душе у боярина грех – участие в ослеплении Василька Ростиславича. Дело давнее, забытое, девять лет минуло, как случилось, но аще что, можно б и напомнить кому следует.

Надо будет, пожалуй, послать Туряка посадником в Туров. Человека вернее не подобрать. Да и на службе старателен он, не ленив, дело своё разумеет. Иное удивляет: как сумел он, лиходей, завоевать сердце Евдокии? Видать, непрост, ох как непрост боярин Туряк!