Дезертир (СИ) - Ахметшин Дмитрий

   И Том ответил: "хорошо", хотя не чувствовал в себе готовности. Он просто не мог подвести этого человека. Только потом он понял, что отныне придётся стоять лицом к притвору и к скамьям. Ощущать их пугающую пустоту или смотреть в чужие, зализанные, приторно-благостные глаза.

   Том ненавидел это работу. И да, он считал свой сан тяжелейшей обязанностью.

   И вот теперь, ощущая остывающее тело в кузове всем своим существом, даже сильнее, чем тряскую дорогу, Том подумал, что он просто не имеет права воспринимать мир иначе, чем глаза в глаза.

   Рукавом он вытер со лба испарину. Нужно поспать, но дорога ещё длинна.

   Город просыпался от ночного кошмара. Через опущенное стекло в кабину врывался ветер. Люди окликали его, и Том махал в ответ рукой -- мол, некогда. Шериф потом всё объяснит.

   Один сумасшедший старик выпрыгнул на дорогу прямо перед машиной.

   - Эй, Том! Чего везёшь?

   - Чего тебе, Пенькрофт?

   Том высунулся из кабины.

   - Что-то случилось? - старик облокотился о капот прямо между фарами, поставил на его крышку наполовину пустую бутылку пива. - Все бегают, что твои куры, а объяснить ничего не могут. Только кудахчут...

   - Что ты делал ночью?

   Пенькрофт фыркнул. Чертыхнулся, стёр со стекла капельки слюны большим пальцем.

   - Спал. Вот с этими вот малышками...

   Том вздохнул.

   - Понятно. Возможно, всем скоро понадобится убежище, несколько надёжнее закрытой на цепочку двери. Постарайся не шататься сегодня по округе. Отправляйся домой, устрой себе берлогу в чулане, напейся и снова спи. Судьба щадит блаженных, дураков и алкоголиков...

   Он поехал дальше.

   Постройки заброшенной скотобойни походили на рёбра какого-то гигантского животного, лежащего брюхом вверх, с остатками гниющего мяса на них. Крыша уже начала проваливаться, через эти дыры каждую ночь курсировали летучие мыши. Возможно, там, внутри нашлась бы и пара-тройка осиных гнёзд. Холодильники казались наиболее целыми - больше чем на две третьих утопленные в землю, они напоминали выбеленные временем позвонки.

   Только теперь Том сообразил, что тащить тело придётся ему одному. Случайных прохожих здесь не бывает, скотобойня перестала действовать ещё в сороковых.

   Холодильниками здесь считались два больших глубоких погреба за железной дверью, к которой вела крутая каменная лестница. Над головой низкий потолок, и холодно, как в склепе. Собственно, настало время исправить мировую несправедливость - теперь это и будет склеп. Земля и бетон, и, конечно же, никакого электричества. В домике смотрителя Том раздобыл чудом сохранившуюся керосиновую лампу и спички, вернулся, и поставил ручное солнце на пол посередине помещения. Потолок казался неровным из-за крючьев для подвески туш, которые отбрасывали длинные, загнутые тени.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

   В домике он раздобыл также халат, весь грязный, в засохших бурых пятнах. Из уважения к покойному Том надел его наизнанку -- чистой стороной наружу, обнаружил, что перчатки, которыми орудовал на конюшне, он так и не снял.

   - Давай, приятель...

   Тело устроилось на спине, руки Томас перекинул себе на грудь и крепко за них схватился. Ноги по-прежнему волочились по ступенькам -- надо полагать, они уже перестали походить цветом на слоновью кость. Что удивительно, оно казалось лёгким, будто бы полым внутри.

   И вдруг, на полдороге, пришло странное чувство. Словно Том снова мальчишка, словно сидит на первой скамье, одной из ближайших к большому деревянному кресту, и ощущает присутствие за спиной. Тёплое, доброжелательное. А если посидеть ещё немного, то непременно почувствуешь затылком дыхание...

   Бедняга-конюх снова наполнился смыслом, как гильза пороховой смесью. Том всерьёз ожидал, что сейчас почувствует тыльной стороной шеи тёплый ток воздуха, и знал, что это будет дыханием, которое он порой чувствовал, сидя в одиночестве на церковной скамье. Мгновение проползло, как минута а потом Том осознал, что всё прошло.

   Он отдышался и двинулся дальше.

   Конюх устроился на одном из низких столов для разделки мяса, сверху Том накрыл его клеёнкой.

   - Скоро всё успокоится, и мы сможем похоронить тебя по всем правилам, - сказал он. - Я лично этим займусь. А пока лежи и отдыхай.

   Стараясь не думать, насколько циничными звучали его слова, Том и вышел прочь, затворив за собой дверь.

   День полз, как огромная улитка, оставляя на душе неприятный, вязкий след.

   Над горизонтом кружили чайки. Озера отсюда почти что не было видно - лишь далёкий отблеск, да горы на том берегу дрожали в дымке, как мираж над разогретым солнцем асфальтом.

   Дорога назад показалась Тому в разы длиннее, хотя он вдавливал педаль газа в пол каждый раз, когда это было возможно. Машина скрипела и громыхала на ухабах, на поворотах, казалось, вот-вот опрокинется. Резко пахло горелым сцеплением, и этот запах подгонял биение сердца Тома. Вот грушевые сады, брошенный кем-то в незапамятные времена плуг с упряжью, похожий на свалившегося с неба в мезозой летучего ящера... дорога вильнула, огибая давно затупившиеся ножи.

   Но вот чайки... чаек Том видел до сих пор. Они по прежнему казались седым пеплом, но этот пепел стал заметно крупней, и костром, похоже, теперь был город, в окнах которого вспыхивали случайные солнечные лучи.

   Он потёр воспалённые глаза, вгляделся ещё раз. Рывком распахнул дверь пикапа. Они снова нападают... и их гораздо больше, чем десяток птиц, совершивших налёт на школу вчера днём. Может быть меньше, чем ворон минувшей ночью, но всё-таки.