Вот пуля пролетела - Василий Павлович Щепетнёв

ведь одну и ту же постановку за сезон показывают дюжину раз. Пришёл, показался, посмотрел, поговорил — и домой. Хороший тон. Многие приходят ко второму акту, к третьему. Или уходят после второго или третьего акта. За исключением премьер, разумеется. Но сегодня ни разу не премьера.

Чем еще хороши ложи? Тем, что можно уйти, никого не потревожив. В отличие от партера. Там уход и зрителям мешает, и артистам. Порой — демонстрация неуважения. Ну, или съели что-то не то. Всякое бывает.

Но я-то в ложе.

Нет, потерплю.

Граф Толстой отсутствовал, и потому сидели мы тихо, я даже стал проникаться искусством балета. Телешёва хороша — ах, какие антраша! Вариант — телеса.

Во втором антракте вернулся граф Толстой.

— Это Пушкин с д’Антесом ссорились, — сообщил он. Новость распирала его. Понятно, он был в центре управления государством, и знал то, о чём остальным оставалось гадать.

— Поссорились? — подал реплику дядя.

— Именно. Барон Геккерен-старший получил на этот вечер ложу через дипломатическое представительство. И отдал ее молодоженам, д’Антесу и Екатерине Гончаровой, то есть теперь баронессе д’Антес де Геккерен. Она, Екатерина, пригласила в ложу сестру Наталью с мужем, и сестру Александру. Самое обыкновенное дело, не так ли?

— Обыкновенное, — подтвердили мы.

— Сестры прибыли к началу балета, Александр Сергеевич же задержался, сославшись на дела, и подоспел только к концу первого акта.

Между сестрами произошла какая-то ссора, уж и не важно, по какой причине. Барон д’Антес попытался её потушить, приведя латинское изречение «Gens una sumus», то есть «Мы — одна семья», — блеснул эрудицией племянник совсем по-детски. — Это взбесило Пушкина, он наговорил дерзостей и самому барону д’Антесу, и свояченицам, баронессе д’Антес де Геккерен и Александре Гончаровой. Мол, мы ни разу не семья, Пушкины отдельно, Геккерены отдельно. Те в долгу не остались, поднялся шум, пришли капельдинеры и попросили немедленно прекратить свару. Пушкин схватил жену под руку и ушёл, напоследок пригрозив отомстить, да так, что свету мало не покажется. Он положительно был взбешен, еще бы — его назвали мерином!

— Кто назвал? — спросил я.

— Голоса сестер похожи, и князь Юсупов, находившийся в соседней ложе, ручаться за точность не может. То ли Александра, то ли Екатерина. А может, и сама Наталья Николаевна, хотя последнее и кажется невероятным. Государь очень недоволен.

— Чем недоволен?

— Не знаю. Недоволен, и всё.

И мы стали смотреть третий акт.

Глава 23

22 января 1837 года, пятница

Заговор с императрицей

— Письмо настолько оскорбительно, что примирение невозможно, — Геккерен-старший всем видом показывал, что как ни тяжело ему посылать барона д’Антеса де Геккерена на поединок, поступиться принципами он не в состоянии.

Иначе думал барон д’Антес, во всяком случае, энтузиазма он явно не выказывал. Потому и позвал меня — секундантом. Желает стреляться Луи, а к барьеру идти Шарлю. Нет, всё согласно принятому в этом времени порядку, посланник не должен стреляться, ведь если его убьют, случится международный скандал. Конечно, король Виллем войну России не объявит, где Нидерланды, где Россия, да и казна у Виллема пуста, так бывает в Европе, буржуазия богата, а монархия бедна, денежки король тратит не по уму, всё надеется образумить и вернуть сестру Бельгию. Войну не объявит, а всё-таки неловко получится. Другое дело д’Антес: невелика фигура, д’Антесом больше, д’Антесом меньше, никто в Европе и не заметит.

— Значит, невозможно, — уточнил я.

— Решительно! Такое письмо, такое письмо…

— Господин Пушкин мастер пера, это верно. Так может наградить прозвищем, что не вырубливается оно топором, влепливается сразу на вечную носку, пойдет и в род, и в потомство, и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света. Полумилорд, полуневежа…

— Простите?

— Нет, это я так… О господине Пушкине. Мастер, мастер оскорблять. Значит, стреляться до окончательного исхода?

— Да.

— То есть в случае, если оба противника после первого выстрела останутся невредимыми, дуэль продолжается?

— Да.

— До той поры, покуда хотя бы один из стреляющихся не будет убит или по состоянию ранения не сможет продолжить дуэль?

— Да.

С каждым «да» Луи Геккерена барон д’Антес становился мрачнее и мрачнее. Хорошенькая перспектива — быть убитым или не смочь продолжить дуэль по состоянию ранения. А что вы думали, Георг Карл фон Антес? Что вас усыновляют для того, чтобы передать титул, имение, капитал? Ага, ага, сейчас. Голландцы мастера торговли, а кабанчика на праздник зовут не пиво пить, нет, не пиво.

— Хорошо, я согласен быть секундантом господина барона Шарля де Геккерена на указанных вами условиях.

Геккерен-старший иного и не ожидал. Он поклонился — и вышел. Ему нужно заниматься межгосударственными делами.

Барон д’Антес же ничем иным, кроме дуэльного дела, заниматься не мог. Как заниматься, когда тебе, молодому, красивому, общему любимцу, предстоит идти к барьеру?

— Всё бы ничего, — начал я, — если бы это господин Пушкин вызвал вас на дуэль. А так…

Я помахал незапечатанным конвертом, в котором находился ответ Геккерена-старшего Пушкину. Разумеется, я уже прочитал его — с позволения и по настоянию посланника:

«Милостивый государь. Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обратился к г. барону Магелю, который вручит вам настоящее письмо, чтобы убедиться, действительно ли то письмо, на какое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени выходит из пределов возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности этого послания. Вы, по-видимому, забыли, милостивый государь, что именно вы отказались от вызова, направленного вами барону Жоржу де Геккерену и им принятого. Доказательство тому, что я здесь заявляю, существует — оно писано вашей рукой и осталось в руках у секундантов. Мне остаётся только предупредить вас, что г. барон Магель отправляется к вам, чтобы условиться относительно места, где вы встретитесь с бароном Жоржем Геккереном, и предупредить вас, что эта встреча не терпит никакой отсрочки.

Я сумею впоследствии, милостивый государь, заставить вас оценить по достоинству звание, которым я облечён и которого никакая выходка с вашей стороны запятнать не может».

На письме приписка: «Прочтено и одобрено мною. Барон Жорж де Геккерен». Эту приписку заставил сделать д’Антеса Геккерен-старший.

И как теперь быть?

— Он поначалу хотел позвать д’Арширака, но я настоял, чтобы мои интересы представляли вы, господин барон, — сказал д’Антес.

— И правильно сделали. Будь дуэль во Франции, лучшего секунданта, чем виконт д’Арширак, и представить трудно, но у России особенная стать, её французским метром не измерить. Ладно, не всё потеряно.

— Вы полагаете?

— Скажите от себя, господин барон: вам тоже хочется непременно стреляться до смерти? Потому что в смерти хорошего