Безумный магазинчик - Ирина Волкова

— Похоже, тебе нравятся тайные кланы, — заметил Денис.

— Мне вообще нравятся тайны. Без тайн жизнь была бы слишком скучной.

— А как ты смотришь на то, чтобы пообщаться поближе с одним из мафиозных тайных обществ?

— Что ты имеешь в виду?

— Всего лишь романтический ужин вдвоем в ресторане «Пурпурный дракон». Все китайские рестораны принадлежат мафии, а, значит, обслуживать нас будут члены тайного общества.

— Ты уже получил первую зарплату? — удивилась Серова. — Так быстро?

Журналист кивнул.

— Глеб выдал мне три тысячи. И еще он намекнул, что красивым девушкам очень нравятся рестораны. Это действительно так?

— Воистину, устами бандита глаголет истина, — усмехнулась Катя.

Марина Александровна Червячук с усталым вздохом распахнула дверь своей маленькой однокомнатной квартиры, унылой и запущенной, как убежище старого холостяка, и, топая тяжелыми коричневыми ботинками по растрескавшемуся, давно не циклеванному паркету, прошла в комнату и без сил повалилась на диван.

Привычным взглядом она окинула автоответчик. На экране рядом с цифрой 8 мигал красный огонек сигнала. Это означало, что за сегодняшний день она получила восемь новых сообщений.

Первые семь оказались от полковника Обрыдлова. Судя по голосу, полковник был очень сердит. Он то ругался, то просил, то угрожал, то взывал к Марининому разуму. С трудом удерживаясь от нецензурных выражений, Иван Евсеевич пытался доходчиво растолковать Нержавеющей Мане, что она должна всецело посвятить себя расследованию убийства генерала Красномырдикова, а не заниматься в служебное время личными делами и уж тем более не втягивать в них других сотрудников милиции и прокуратуры.

Марина Александровна намеренно ограничила отведенное для записи сообщений время одной минутой, о чем звонящих заранее предупреждал начитанный на пленку автоответчика текст. Она считала, что одной минуты более чем достаточно для того, чтобы изложить суть любого дела или вопроса, и не собиралась тратить свое драгоценное время на ненужные лирические отступления.

Полковник Обрыдлов ограничиться одной минутой то ли не смог, то ли не захотел. Не желая выслушивать его нотации, Марина после первой же произнесенной Иваном Евсеевичем фразы переключала автоответчик на воспроизведение следующего звонка.

В полной уверенности, что и восьмое сообщение тоже будет от настырного полковника, Червячук с тяжелым вздохом нажала на кнопку.

— Маруська… — соленым порывом морского бриза окутал ее знакомый голос. — Маруська, это я. Я понимаю, что не имею права тебя ни о чем просить, но, ради всего святого, ради того, что когда-то было между нами, перестань меня разыскивать. Сегодня я уезжаю из страны и скорее всего больше сюда не вернусь. Поверь, я забочусь о тебе, а не о себе. Я…

Запись оборвалась.

С коротким яростным криком Марина схватила автоответчик и дернула его на себя, с корнем вырывая провода, а затем размахнулась и, вложив в бросок все накопившиеся за последние дни ярость и отчаяние, швырнула аппарат в стену.

Хрупкий пластик разлетелся на куски. Ужаснувшись содеянному, Червячук бросилась к обломкам, выискивая среди них миниатюрную кассету. Она оказалась сломана пополам. Голос Синдбада исчез из ее жизни, как когда-то исчез сам Синдбад.

Ну почему она не сидела дома, почему сама не сняла трубку? Зачем она ограничила время записи какой-то дурацкой минутой? Что можно сказать или объяснить за одну минуту? Ничего. Ровным счетом ничего.

Он произнес «я», а потом запись оборвалась. Что могло последовать за этим? Она никогда об этом не узнает, если, конечно, его не найдет. Поэтому она разыщет Синдбада, чего бы ей это ни стоило, в России или за границей, на этом свете или на том.

Марина скорчилась на полу, сжимая в кулаке сломанную кассету. Слезы текли по ее щекам, скатываясь на растрескавшийся паркет и пластиковые обломки автоответчика.

«Маруська, Маруська, Маруська…» — заезженной пластинкой звучал у нее в ушах голос Синдбада.

Голос был в точности таким же, как пятнадцать лет назад. И так же, как пятнадцать лет назад, Марине казалось, что в нем звучала любовь…

Первые полгода после исчезновения Синдбада Марина думала, что не выдержит и сойдет с ума. Некоторое время она продолжала цепляться за надежду, что он разыщет ее и однажды позвонит по телефону или постучится в дверь ее квартиры. В конце концов, ее не так уж и трудно было разыскать. Синдбад знал, что она жила в Шхельде и без труда мог получить у администрации лагеря ее домашний адрес.

Борясь с невыносимым напряжением постоянного ожидания, Марина набросилась на учебу. Она не расставаясь с книгами и учебниками ни днем, ни ночью, изматывая себя до предела, чтобы потом упасть на кровать и отключиться, как свет, не мучаясь навязчивой бессонницей, не терзая себя вопросом, почему он так поступил.

Через своих знакомых в милиции Червячук проверила все сообщения о несчастных случаях, случившиеся в Приэльбрусье за время, которое она провела в больнице. Никто из пострадавших не подходил под описание Синдбада. Это означало, что с ним все было в порядке. Он просто исчез из ее жизни. Исчез по своей воле. Никто его к этому не принуждал.

Понемногу Марина начала привыкать к мысли, что Синдбад ее бросил. От невыносимого нервного напряжения она почти не могла есть, и исхудала до того, что на нее было страшно смотреть.

Следствием постоянного стресса стали острые спазматические боли в сердце и в животе, а от хронической бессонницы уже не спасали ни снотворное, ни изматывающая до предела учеба.

Пытливый ум Марины, зациклившись на неразрешимой для него задаче, продолжал вновь и вновь анализировать их отношения, безнадежно пытаясь понять, почему именно Синдбад ее бросил. Что она сделала не так? В чем заключалась ее ошибка? Ведь все складывалось просто прекрасно. Они ни разу не поссорились, они даже не спорили. Они идеально подходили друг другу во всех отношениях: духовно, эмоционально, сексуально. Так почему же она наскучила Синдбаду?

Измученная непрекращающейся душевной и физической болью, Марина чувствовала, как любовь в ее душе постепенно перерождается в ненависть, направленную даже не столько на Синдбада, сколько на всех мужчин, которые лгут и предают, на мир, в котором все устроено совсем не так, как должно быть. Но больше всего Марина ненавидела свое собственное тело, предавшее ее, заставившее ее с неистовством безумия желать человека, уничтожившего ее душу.

«Я была ему не нужна, — думала Марина. — Он спал со мной только потому, что я красива. Ему, как и другим мужчинам, был нужен только секс — грязный, вульгарный, примитивный секс, а я сама, потеряв гордость и стыд, набросилась на него, как дешевая потаскушка. Таких, как я, мужчины не уважают. Ими лишь пользуются, пока они не наскучат, а потом выбрасывают их, как лежалый товар. Если бы у меня было больше самолюбия, если бы мое проклятое тело не желало его с такой непреодолимой силой, если бы он добивался меня, а не я его, возможно, все было бы по-другому».

Глядя в зеркало, Червячук с каждым днем все яростнее ненавидела свою красоту, свою молодую здоровую плоть, которая, несмотря ни на что, с одержимостью страдающего от ломки наркомана по ночам продолжала жаждать прикосновений Синдбада.

Марина стала завидовать некрасивым, даже уродливым женщинам, не строящим на свой счет дурацких иллюзий. Ее красота, ее тело, такое гибкое, стройное и сильное, изуродовали ей жизнь. Будь она дурнушкой, Синдбад даже не посмотрел бы на нее, и ничего плохого бы с ней не случилось. Если бы она руководствовалась логикой, голосом разума, а не зовом проклятой плоти, ее жизнь сложилась бы совсем по-другому.

В один прекрасный день Марина приняла решение, что не больше не будет мучить себя. Она перестанет морить себя голодом и научится спокойно засыпать по ночам с чувством честно выполненного долга. Ее жизнью станет работа. Она, как и планировала до встречи с Синдбадом, превратится в нужного и полезного члена общества. Коллеги будут дорожить ее дружбой, любить и уважать ее.

Воплощая в жизнь принятое решение, Червячук начала есть, почти насильно впихивая в себя пищу. Она стала больше гулять, меньше изнуряла себя учебой, старалась вести размеренный образ жизни. Постепенно Марина, к своему удовлетворению, начала набирать вес, и с каждым прибавляющимся килограммом терзающая ее боль притуплялась. Девушка свыкалась и срасталась со своей болью, начиная воспринимать ее как привычную и неотъемлемую часть своего организма, нечто вроде хронического артрита.

И все же, несмотря ни на что, вопрос «почему?» не переставал мучить ее. Марина, считающая свою способность к логическому анализу почти непогрешимой, где-то допустила ужасную, непростительную ошибку, разрушившую ее жизнь. Самое страшное заключалось в том, что она так и не смогла понять, в чем именно она просчиталась. Ошибившись раз, она могла ошибиться дважды. Возможно, ее логика не так уж и непогрешима. А что, если она ошибается и во всем остальном?