Крестная дочь - Андрей Троицкий

Они долго покопались в аптечке, нашли антисептик, лейкопластырь и бинт. Тайм вытащил из лацкана пиджака иголку, а Зубов дал нитки. Он глотнул еще спирта, лег у огня, чтобы Тайм хорошо видел его рану на боку. А этот новоявленный фельдшер все повторял, что лучше его никто человека не заштопает, он по хирургической части первый человек в округе, запросто сможет вырвать зуб и даже удалить грыжу. Нахваставшись вдоволь, Тайм промыл спиртом свои грязные лапы и взялся за иголку. Зубов закричал один раз, когда Тайм, закончив штопку, плеснул на свежий шов разведенного спирта.

А потом Зубов бледный, как покойник, грел руки у огня и рассказывал Пановой и Тайму свою историю. Про дочь, про жену. Когда кремировали дочь Зубова, стоял весенний день, но почему-то шел дождь. Жена Зубова не могла идти без посторонней помощи, ей становилось плохо, она висла на руках мужчин. Последний раз она лишилась чувств в крематории, когда гроб с телом стал опускаться вниз. Ее не успели подхватить на руки, и она упала на мраморные плиты пола…

Зубов отчетливо помнил, как после трагической гибели Гали он, тогда летчик, обслуживающий международные линии, проходил внеплановое медицинское обследование. Начальник авиаотряда Котов вызвал его на следующий же день в кабинет и сказал, что с результатами обследования он уже познакомился. В бумагах написано, что к полетам Зубов годен, с такими данными можно в хоть космос отправлять. Но до полетов его все равно не допустят. «Я не имею права доверить лайнер и жизни двухсот пассажиров человеку, который… У которого… Короче, смерть дочери – ужасная трагедия. Человек в твоем состоянии летать не должен и не будет. Можешь подать на меня в суд, но ты проиграешь».

Зубов погорячился, о чем потом сто раз пожалел. Приложил начальника кулаком, сломал ему нос и вообще здорово попортил физиономию. Но вся эта мышиная возня уже не имела значения. Путь в большую авиацию оказался закрыт, и в какой бы высокий кабинет Зубов не стучался, везде его заворачивали. С удивлением и страхом он обнаружил, что они с женой почти ничего не отложили на черный день. Как-то вечером Зубов долго сидел за столом, расписывая на листочках все выплаты, полученные на службе за последние три года. Денег много, может, по сегодняшним меркам это не астрономия, но все же… На другом листке он отметил все значительные покупки. Сервант в квартиру, дачная мебель, плата за учебу дочери, за ее лечение… Нет, концы с концами близко не сходились. А долгов уже порядочно набралось.

Расследование смерти дочери зашло в тупик: менты не нашли криминала в гибели Гали, сначала выпустили задержанных, а потом и дело прикрыли. Зубов начал с того, что продал дачу. Он долго мотался по частным детективным агентствам. Вскоре понял, что правду в Москве найти гораздо труднее, чем бумажник, под завязку набитый валютой. Потратив уйму денег и времени, он узнал имена тех людей, что оказались в номере гостиницы в тот роковой день, и обстоятельства гибели дочери. Но это была только первая самая легкая часть долгого пути.

И тут случай свел Зубова с неким Олейником, бизнесменом, у которого к Фараду Батырову были свои счеты. Через него удалось узнать, что Батыров и Юрий Родимин живут в Ташкенте по известному адресу, зарабатывают большие деньги, организуя поставки героина из Афганистана в центральную Россию. Но подступиться к ним нет ни малейшей возможности. Вокруг полно продажных ментов, платных осведомителей и мордоворотов из охраны. В окружении Батырова у Олейника есть свой человек, он даст знать, когда его босс выберется из свой норы. Для охоты на Батырова нужен легкий самолет, взрывчатка и люди, умеющие обращаться с оружием. Олейник все организовал. Но ждать пришлось долго, очень долго. Но и тут помог случай: на южной границе Узбекистана начались народные волнения, что-то вроде мятежа. Испуганный Батыров поспешил смыться из своей охраняемой резиденции…

Застежку молнии дернули снаружи, в палатку просунулась голова Таймураза.

– Я там совсем задубел от холода, потому что ветер переменился, – Тайм шмыгнул носом. – Можно я тут…

– Пошел к черту. Скажи спасибо, что жив до сих пор. Чтобы ты знал: у меня под спальником ствол. Еще раз сунешься и заработаешь дырку между глаз. Теперь мне человека замочить, а тем более такую мразь как ты, – что высморкаться.

– Тогда хоть одеяло дай, – жалобно проблеял Тайм.

– Иди в машину. Там грейся, хрен собачий.

– Ключей нету.

Панова выкинула наружу спальник и застегнула молнию.

Глава четвертая

На высоте в полтора километра Зубов сделал круг над местом, обозначенным на карте, и посадил самолет в трех километрах от Саифа, на ровную площадку, спрятанную между тремя холмами. Здесь разрослись кусты саксаула, шелестела на ветру выгоревшая на солнце полынь, такая высокая, что местами доставала до пояса. Зубов выбрался из кабины, взвалил на спину рюкзак, повесил на плечо карабин и стал подниматься на ближний холм, направляясь строго на юго-восток.

Путь оказался не слишком длинным, перевалив два холма и взобравшись на третий, Зубов увидел внизу, почти у края склона, глинобитный забор, окружавший несколько построек, убогих лачуг с плоскими крышами и довольно большой дом, крытый железом. Опустившись на землю, Зубов вытащил из чехла бинокль с сорока миллиметровым объективом, двенадцатикратным увеличением и дальномерной сеткой. Винтом центральной фокусировки тщательно отрегулировал обе трубки бинокля и начал наблюдение. От объекта его отделяет около трехсот метров. Солнце садится справа, значит, блики линз бинокля снизу не разглядеть, Зубов находится в безопасности. Впрочем, его никто не видит, просто потому что внизу ни души.

Деревянная изгородь делила хозяйство на три части: жилую, хозяйственную и скотный двор. Здесь кошары для овец, сенные навесы, в большом загоне, рассчитанным на целый табун, всего три лошади, две бурой масти, одна серая в яблоках с черной гривой. Судя по виду, животных не использовали на тяжелой работе, слишком ухоженные. На хозяйственном дворе старые покосившиеся постройки, вместо железа или шифера их крыши выложили дерном. Здесь же размещается то ли ангар, то ли гараж. Коробка высотой три метра, кое-как собранная и сбитая из кусков жести и алюминиевого профиля с тяжелыми воротами и отдельной дверью. Поразмыслив, Зубов решил, что это гараж на пять-семь автомобилей.

Через загородку – большой дом с фундаментом из песчаника и стенами из сырцового высушенного на солнце кирпича. Двускатная шиферная крыша и мезонин с полукруглым окошком. Справа к дому пристроена летняя веранда. Слева что-то вроде кухни: лачуга с плоской крышей и высокой железной трубой, пускавшей в небо серую струйку дыма. Неподалеку высокий колодец из природного камня. Под навесом пыхтит дизельный генератор. По здешним понятиям – это просто царские хоромы.

Когда солнце коснулось краем ближнего холма, из дома вышли два мужчины и направились на хозяйственный двор. Один выше среднего роста в длинном овчинном тулупе, накинутом на плечи, держал в руках охотничий карабин. Другой, невысокий кряжистый мужчина с квадратными плечами, одетый в красную рубаху навыпуск и каракулевую жилетку, нес на плече мешок. Люди, повернувшись спинами к Зубову, остановились у дальней изгороди. Человек в жилетке раскрыл мешок, расставил на перекладине загородки пяток стеклянных бутылок и отошел в сторону. Другой человек сбросил с плеч тулуп, передернул затвор карабина и медленно приподнял ствол. Теперь он стоял в пол-оборота к Зубову, так, что хорошо видел маленький приплюснутый нос, щеки, заросшие щетиной и глаза, суженные в прищуре.

Руки Зубова неожиданно дрогнули. Он положил бинокль на землю и сказал себе, что надо успокоиться, потому что лишнее волнение сейчас совсем ни к чему. Он вытащил из кармана скомканный платок, промокнул влажный лоб. Внизу раздался хлопок выстрела. Ближняя бутылка разлетелась в мелкие осколки. Зубов задержал дыхание и поднес к глазам бинокль. Внизу, расставив ноги и прижав к плечу тыльник приклада, стоял Фарад Батыров.

Выстрел. Разлетелась вторая бутылка.

В следственном кабинете внутренней тюрьмы Девяткин второй час обрабатывал юриста Рувинского. Дважды прокрутив пленку, записанную в ресторане и смонтированную в техническом отделе МУРа, Девяткин сел на край стола и, свесив ноги, просвистел мелодию похоронного марша. Юрист сник, как нежный цветок на жарком солнце.

Понурив голову, он загибал и разгибал пальцы, что-то шептал себе под нос, будто решал сложное уравнение с множеством неизвестных. На самом деле решать было нечего. Рувинский чувствовал себя боксером новичком, который вышел на ринг против опасного и опытного соперника, тут же схлопотал тяжелый удар в лицо и рухнул на настил. Он дождался, когда рефери досчитает до восьми, поднялся, чувствуя дрожь в коленках, и получил новый удар, такой сокрушительной силы, что стало ясно: теперь не встать, бой проигран подчистую. А ставка в этой схватке – жизнь Рувинского.