Музыка и медицина. На примере немецкой романтики - Антон Ноймайр

В начале июня он чувствовал себя таким больным, что не смог поехать в Веймар на премьеру своей увертюры «Манфред» под управлением Ференца Листа. Он отправился с Кларой на лечение в местечко недалеко от Бад Годесберга на Рейне, где произошел следующий случай. После утомительной прогулки по холмистой местности вблизи Годесберга в «ужасно жаркий» день Роберт упал в обморок, о медицинских деталях которого мы ничего не знаем. Клара говорила о «нервном, судорожном припадке». Однако это была не эпилепсия. Поэтому можно предположить гипертонический криз, который вполне возможен при жаркой погоде от большой потери жидкости через потовые железы, физического перенапряжения, особенно у физически слабых людей.

Кровоизлияние в мозг, как предполагалось, исключается. Тем не менее они, после возвращения в Дюссельдорф, сразу же обратились к врачу, на этот раз к доктору Вольфгангу Мюллеру фон Кенигсвинтеру, который одновременно являлся влиятельным человеком в музыкальном обществе Дюссельдорфа. У Мюллера были сложные чувства к супружеской паре. Он был не согласен с тихой, уединенной жизнью, которую вел Шуман, измученный своими страхами. Это, по его мнению, мешало более тесному контакту с людьми и принижало его роль музыкального директора в создании художественной атмосферы в городе. Большую часть вины за странное поведение супруга доктор возлагал на Клару. Она оберегала мужа от требований окружающего мира. Поэтому Шуман, по его мнению, был начисто лишен решительности; он был беспомощным перед трудностями жизни. Рекомендацию доктора Мюллера передать часть работы Шумана его ассистенту Юлиусу Таушу, так как болезненное состояние было следствием перенапряжения, Клара решительно отклонила. По совету доктора Шуман с 8-го июля принял 18 ванн в Рейне, что принесло некоторое облегчение. Он сразу же решил вновь взять на себя управление концертами. При этом он бестактно и не по-товарищески отстранил Юлиуса Тауша от репетиций, которые тот проводил в его отсутствие. После концерта 3-го августа 1852 года мы читаем в его домашней книге: «Дикая слабость. Очень болен» и в заключение: «Тяжелое время страданий. Сильная усталость». Доктор Мюллер решился на более радикальное лечение и послал его на Голландское озеро Шевенинген, куда после некоторого сопротивления семья отправилась 11 августа. В первую сентябрьскую неделю, как и в свое время в Нордернейе, у Клары, недавно забеременевшей, произошел выкидыш, от которого она быстро оправилась. Сам Шуман почувствовал некоторое улучшение, хотя состояние упадка сил и другие недомогания продолжались.

По возвращении из Голландии в середине сентября переехали в Дюссельдорфе на улицу Билькершрасе в дом, находившийся недалеко от Рейна — между супругами произошло охлаждение. Роберт был очарован стихами трагически погибшей 17-летней поэтессы Элизабет Кульман. То, что он был в таком восторге от напыщенных, чувственных стихов этой «поэтессы», заставляет задуматься и показывает, что его ранее столь надежный рассудок и самоконтроль заметно пострадали. Особенно захватило его стихотворение Элизабет Кульман «Сон после моей смерти», которое появилось незадолго до ее смерти и, по-видимому, напоминало ему трагическую судьбу сестры Эмилии. Фантазиями смерти навеяны его песни на слова Кульман ор. 103 и ор. 104. Весь ноябрь Клара «очень страдала», 3-го ноября у нее случился обморок. Из-за отсутствия буквы «F» в домашней книге мы узнаем, что между ними долгое время не было сексуального контакта, что негативно сказалось на психическом состоянии Роберта. Юлиус Тауш в это время управлял концертами, и изоляция Шумана усугублялась, как следует из его записи: «Время разочарований». Его и в дальнейшем лечил доктор Мюллер. Шуман пил минеральную воду, а после приступа тошноты в середине октября принимал таблетки, состав которых мы не знаем, знаем только, что они стоили 1–2 талера. Наконец вечером 18 октября ему сделали кровопускание, отчего состояние быстро улучшилось.

В конце ноября он заметил странные «слуховые эффекты», при которых он, казалось бы, слышал правильные звуки, как писал бывший корреспондент его журнала Иеронимус Труд, которого Шуман однажды спросил в Лейпциге: «Ты тоже слышишь „А“?» В отличие от нарушений слуха, которые наблюдались в Дрездене, на этот раз речь шла не о неприятных или пугающих звуках, а о звуках, которые не соответствовали характеру голосов галлюцинации. Возможно, здесь определенную роль играли психические факторы, потому что эти «слуховые эффекты» совпали по времени с возвращением на дирижерскую работу. Каким было его нервное состояние в это время свидетельствует следующий случай. Однажды во время чтения друзьям текста к пьесе «Манфред» он вдруг разрыдался и должен был прервать чтение. Очевидно в ранней смерти Манфреда он видел отражение собственной трагедии. В дневнике мы находим запись о том, что во время поездки на лечение он был перевозбужден. Он описал случай, когда в результате водолечения у него «появился нервный зуд на позвоночнике и в кончиках пальцев». Сотруднику Франца Бренделя, руководившего журналом «Neue Zeitschrift für Musik», Рихарду Полю он писал о своем состоянии в письме от 27 декабря: «Я почти полгода болел сильным нервным расстройством. Может быть вследствие слишком напряженной работы». Несмотря на это, он второго декабря решил снова дирижировать на концерте, хотя репетиции проводил Тауш. Вскоре появились требования освободить Шумана от его обязанностей. После бурного собрания ему было отправлено «дерзкое письмо» некоторых членов директората с требованием о его освобождении. Это письмо доставило много волнений, прежде всего Кларе. Но благодаря содействию Рихарда Хазенклевера, высокопоставленного члена музыкального общества, разбушевавшиеся страсти снова улеглись, так что 30 декабря, назло всем неприятностям, он снова стоял за пультом, а уже в середине января 1853 года начал консультации к предстоящему 34-му Нижнерейнскому фестивалю. В программу фестиваля он включил также свою симфонию D-Moll ор. 120 в новой инструментовке. На этом многодневном фестивале 17 мая Йозеф Йоахим так мастерски исполнил концерт для скрипки Бетховена, что занял первое место среди всех немецких скрипачей. В это незабываемое время завязалась дружба с молодым Брамсом, которая «согревала Роберта Шумана в последние светлые и долгие темные месяцы жизни и была Кларе опорой в течение сорока лет».

В апреле 1853 года он был очень занят подготовкой музыкального фестиваля и охвачен оккультной волной, особенно «движением стола», с помощью которого можно установить связь с потусторонним миром. Эти опыты были широко распространены в то время во всех слоях населения, в том числе и в образованных кругах. С 18 апреля мы находим в домашней книге многочисленные записи, как, например: «Двигался стол. Чудесные явления» или «Вечером странно двигался стол. Стол разбит», а 22-го апреля он написал даже статью на тему этих удивительных опытов. И Клара, и его друзья принимали участие в «магических экспериментах» или «стуке духов», как Шуман называл это явление, и находили забавным, что опыты производят большое впечатление на Роберта: «Его обычно полузакрытые глаза широко открывались во время медитации и таинственным голосом, предвещающим беду, он медленно вполголоса произносил: „Столы все знают“». Казалось, что такие оккультные опыты хорошо повлияли на настроение Шумана, и его психоз исчез. Может быть, он своей склонностью к магическому, подобно применению в свое время магнетизма, гипноза или ношению амулета, пытался защитить себя от суровой действительности с ее дисгармонией и огромными нагрузками. С другой стороны, движение стола создавало иллюзию прямого контакта с умершими композиторами, как, например, с Бетховеном. Лето 1853 года, по словам Клары и записям Шумана, было таким веселым и бодрым, как никогда, хотя во время пребывания в Бонне, где он дирижировал несколькими концертами, у него снова случился «приступ ревматизма» и он стал «ни на что неспособен». Это вынудило его вернуться в Дюссельдорф. Два дня спустя боли исчезли; вероятно, это был приступ подагры. Он сам считал это нервным приступом и рассматривал как мрачное предвестие будущего. Вызванный Кларой утром 30 июля врач, доктор Доменикус Кальт, успокоил его, сказав, что это обыкновенный «прострел» — диагноз, который Шуман в домашней книге несколько саркастически подверг сомнению. Он записал: «Доктор Кальт очень осторожен». Действительно, осмотр был поверхностным, так как гонорар за визит был невелик — 1,15 талеров. Но именно этот визит вызвал целый ряд спекулятивных заявлений и неправильных выводов после смерти Шумана, наминая с возможности размягчения мозга до кровоизлияния в мозг. По-видимому, санитарный врач, доктор Кальт, в то время не знал, о ком шла речь. Он был вызван к постояльцу гостиницы «Золотая звезда», где произошло следующее: «Он тщательно его осмотрел, осторожно расспросил, незамедлительно дал совет и для себя установил болезнь (размягчение мозга)». На дополнительный вопрос врача Шумана Германа Эрлера доктор Кольт дал следующий ответ: «Я могу только сказать, что однажды видел и консультировал Шумана в „Золотой звезде“. Когда я уже собирался уходить, меня попросили зайти к господину Шмитцу, тогдашнему владельцу гостиницы. Он спросил меня о состоянии здоровья господина, которого я только что обследовал. Я сказал ему, что он конченный человек, у него неизлечимая болезнь мозга (размягчение мозга). „Знаете, кто это был?“ — спросил меня господин Шмитц. Вот тогда я узнал, что моим пациентом был господин Шуман». Вероятно доктор Кольт после смерти Шумана изложил все в такой форме, чтобы удивленные последующие поколения говорили о его ясновидении. Однако клиническая картина приступа и его кратковременность не совпадают со спекулятивными выводами, поэтому Шуман своим ироническим замечанием «очень осторожен» попал в точку.