Дорога через ночь - Даниил Краминов

Осторожно нащупывая ногой ступеньки и держась рукой за быстро холодеющую стенку скалы, мы спустились во двор, проскользнули к знакомой двери на чердак и взобрались по лестнице наверх. Нащупали постели и опустились. Нагревшаяся за день крыша еще излучала жар.

- Вот мы опять здесь, - сказал я.

- Опять, - вяло отозвался Георгий и добавил: - Духотища тут какая! У меня сразу все во рту пересохло...

Жозеф скоро покинул нас, сказав, что разузнает внизу, нет ли в гостинице опасных посетителей и можем ли мы спуститься туда и когда. Пропадал он минут тридцать или больше, а вернувшись, сел со мной рядом и виновато вздохнул.

- Ну, что там? Нет ничего опасного?

- Поторопился я с вами, - вместо ответа сказал Жозеф. - Никого из тех, кто вызывал, нет.

- А кто вызывал?

- А я знаю?

Парень понимал, что это не ответ, поэтому, помолчав немного, добавил:

- Шарль за ними в Льеж поехал.

- И все еще не вернулся?

- Не вернулся. А старый Огюст говорит, что и не должен был сегодня вернуться. Может быть, завтра вернется... А может, послезавтра.

- И мы должны два или три дня жариться на этом чердаке?

Тем же виноватым тоном бельгиец повторил:

- Поторопился я с вами...

Некоторое время сидели молча. Я слышал звучное сопение сидящего напротив меня, но невидимого во тьме Устругова, который сдерживал свое раздражение. Рядом виновато вздыхал Жозеф. Я нащупал его руку и успокаивающе пожал.

- Пошли-ка на кухню, - сказал он бодрее. - Там обещали покормить.

Держась друг за друга, добрались до двери, сошли вниз и, щурясь от яркого света, ввалились на кухню. Медлительный и грозный, с крупным и по-прежнему небритым лицом, казавшимся от этого обрюзгшим и хмурым, старый Огюст молча пожал нам руки. Его мощная сестра с тем же недовольным выражением стала собирать на стол, сотрясая пол своими толстыми ножищами. Хозяева гостиницы были щедры, но мрачны. Их мрачное настроение передалось и нам, и мы ели, торопясь покончить с едой и уйти на чердак.

Однако наше настроение изменилось, когда на кухне появилась Мадлен. В узкой черной юбке и белой кофточке она казалась еще более стройной и женственной. Неся на своем красивом лице, как знамя благожелательности, радостную улыбку, девушка подошла к столу.

- Вылезли медведи из своей берлоги, - сказала она. - Наконец-то вылезли...

Мадлен внимательно осмотрела блестящими черными глазами нас и многозначительно протянула:

- А вы не очень-то медведи. Даже воротнички чистые. Сразу женская рука чувствуется... Обласкали, видно, одинокие женщины наши.

Восхищенно смотревший на нее Устругов, поспешно отвел глаза. На его скуле появилось кирпичного цвета пятно, которое, расползаясь по обыкновению, как клякса, захватило скоро всю щеку.

- Ну, вот видите, - удовлетворенно отметила девушка. - Значит, угадала. Чувствуется заботливая рука благодарной женщины.

- Да нет... не женщина... мы сами, - забормотал Устругов, не решаясь поднять глаза. Мадлен с явным наслаждением созерцала крупную, подавленную растерянностью фигуру и вдруг расхохоталась.

- Никогда не видела, - сказала она сквозь смех, - никогда не видела, чтобы такой большущий мужчина выглядел таким виноватым ребенком...

Заулыбалась и остановившаяся рядом с ней тетка. Большое лоснящееся лицо ее стало добрее, обычно стиснутые тонкие губы с жесткими черными усами вдруг широко растянулись, показав сверкающие белые ровные зубы. Почти запрокинув большое темное лицо, смотрел на дочь старик, и глаза его светились любовью и радостью. Улыбались и мы: Жозеф - насмешливо, как человек, который все знает и все понимает, Георгий - восхищенно, по-ребячьи. Я не мог видеть свою улыбку, но чувствовал, что мне стало легко и радостно, точно я попал на праздник.

Пока Мадлен была на кухне, мы не тяготились больше хозяевами гостиницы, хотя на их лица вернулось прежнее мрачное выражение. Время, тянувшееся до ее появления удручающе медленно, понеслось вдруг со скоростью кометы. Оно немедленно останавливалось, как только девушка уходила, и снова мчалось, когда Мадлен возвращалась. С ней легче дышалось, становилось светлее на кухне. И наш вялый мужской разговор, нудный по тону, серый по словам, сразу вспыхивал, как костер, в который плеснули керосина. Каждый хотел блеснуть перед нею.

Когда Мадлен, пожелав нам спокойной ночи, ушла, Устругов потерял к разговору интерес и напомнил, что время уже позднее. Он поднялся и заспешил на чердак. Однако хозяин властным жестом большой волосатой руки приказал сидеть и навалился на стол так, что его голова оказалась почти на середине.

- В городе говорят, - заговорил он, понижая голос, - в городе говорят, что между Уффализом и Лярошем партизаны появились. Немцы, говорят, хотели английских летчиков поймать, да на партизанскую засаду попали. Ну, партизаны будто всех немцев и положили. Одни говорят, что немцев было с десяток, другие говорят, что их было три десятка, а партизан человек пятьдесят. У вас там ничего не слышно?

Я уже хотел рассказать, как все было, но, бросив взгляд на Жозефа, осекся: приложив палец к губам, он приказывал молчать.

- Мы знали, что у нас в Арденнах прячутся разные люди, - так же тихо продолжал хозяин, - и наши, и русские, и голландцы, и французы есть. А кто начал, не можем узнать. И был ли это просто случай, или партизаны в самом деле решили, что пришло время ударить немцев. И ударили. И как еще ударили! Молодцы! Просто молодцы!

Мы молчали, сочувственно кивая головами в знак того, что присоединяемся к его одобрению. Мне не терпелось рассказать ему, и только строгий взгляд Жозефа заставлял держать язык за зубами. Я не понимал причины этого запрета, но ослушаться не осмеливался.

Лишь поднявшись на чердак, я сжал локоть парня и потребовал:

- Почему ты не хотел, чтобы я сказал старику, кто это сделал?

- А зачем ему правду знать? - переспросил тот. - Пусть думает, что партизан и в самом деле целая армия, а не мелкая кучка.

- Думаешь, будет другим рассказывать, что нас всего только девять человек?

- Рассказывать он никому не будет.

- Так почему же не сказать ему правду?

- Вот пристал! Да зачем ему правда, если с неправдой лучше? У него даже глаза засветились, когда о партизанах заговорил. Все эти годы он только и ждал этого. Да как еще ждал! Сказать ему, что ничего такого, чего ему хочется, нет, все равно что обокрасть...

Я не мог согласиться с Жозефом. Однако, встретив старого Огюста утром, поразился перемене в нем. В угрюмых глазах появился торжествующе-злой блеск, плечи немного поднялись и в ранее шаркавших ногах появилась упругость. Старик оживал. Схватив меня за лацкан пиджака, он привлек поближе.

- В городе говорят, что наши партизаны пулеметами обзавелись. Приехал на базар крестьянин, который слышал пулеметную стрельбу. Говорит, часа полтора пулеметы не умолкали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});