Желание верить (сборник) - Виталий Вавикин

Молли закрыла глаза.

Ветра не было. Лишь тихо трещал мороз, сковывая все вокруг…

История пятьдесят третья (Мудрые стены)

1

Распад, тлен, старение – Эрик видел это повсюду, всегда. Иногда ему даже начинало казаться, что так было с самого рождения, с первого осознанного дня, который он смог запомнить. Все умирает. Все превращается в прах. Родители стареют и умирают. Игрушки ломаются, покрываются плесенью. Женщины, которых любишь, стареют. По их лицам бегут россыпи морщин. Их тело становится дряблым, не желанным. Искусство – лишь вспышки, блики обмана зрения и чувств. Сердце не вздрагивает. Сердце мертво. В каждой картине, в каждой скульптуре, в каждой книге. Особенно в книге. С первых страниц. С первых строк. И даже критики молчат. Эти голодные стервятники. А что может быть хуже тишины? Где найти от нее спасение? В объятиях жены? В бутылке? В кровати случайной женщины? Эрик даже не знал, сколько их было всего: объятий, бутылок, чужих кроватей. Особенно после того, как, не добившись внимания критиков, он сам стал критиком. Стал сгустком пустоты, иконой тлена, никчемности. Стал инструментом распада, материалом безнадежности. Своей безнадежности. Той самой безнадежности, которая клокотала в нем с детства. Безнадежности в мире общения и улыбок. Безнадежности в мире высокого уровня самосознания и само ответственности. В мире, который хохотал до слез, оборачивался, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, падал на колени и умолял рассказать о безнадежности, жаловался на одиночество, жадно проглатывал желчь ненависти и закрашивал, закрашивал, закрашивал радужные цвета своей жизни чем-то более темным, чтобы не рябило в глазах. Эрик видел этих людей повсюду. Людей-распада. Ему не нужно было даже разговаривать с ними – лишь заглянуть в глаза, в эти горящие отчаянным весельем глаза. Глаза, которые только и ждут момента, когда можно будет остаться наедине с собой, наедине с опустошенностью…. Но не все. И не всегда. Но вороны слетаются на падаль. Поэтому всегда можно узнать, где искать. Распахнуть объятия и щедро раздавать свою безнадежность, свой латентный гнев, а после, если повезет, заглядывать под одеяло и выискивать там новые рецепты словесных зловоний и печатных ядов. Ведь бумага никогда не краснеет, как бы сильно она не врала – так, кажется, говорил Джеймс Джойс?

– Ты знала его?

– Нет, расскажешь?

Девушку звали Одри, и Эрику казалось, что она блондинка – от выпитого цвета как-то стали преломляться, предательски ускользать.

– Расскажу в своем номере, – пообещал ей Эрик, в тайне надеясь, что она даст ему пощечину, оскорбится, уйдет. В тайне надеясь, что еще одна тень не рассыплется от его прикосновения… Но она не ушла.

2

Слова. Эрик лежал на кровати, слушая Одри. Она говорила, говорила, говорила… Эрик налил два стакана виски. Одри отказалась. Эрик выпил за себя и за нее. Алкоголь не пьянил. Дьявольский мир вращался и вращался, отказываясь разваливаться на части, распадаться. Ветер налетал на истлевшие трупы воспоминаний, разносил их прах. «Унеси и меня», – думал Эрик. Но Одри держала его здесь. Держала рядом. Он даже не мог подняться с кровати. Лишь с трудом подносил ко рту дымящуюся сигарету, которая то ли никогда не кончалась, то ли он не замечал, как закуривает новую.

– Ты ангел, да? – растерянно спросил Эрик девушку, которая, как ему уже начинало казаться, парит в воздухе.

– Ангел? – Одри рассмеялась, – мне нравятся твои комплименты.

– А мне нравится твой смех, – сказал Эрик. – Хотя обычно я говорю всякие гадости, но сегодня… – он взмахнул рукой, пытаясь подобрать слова, – сегодня как-то не получается.

Ему снова начало казаться, что с этой девушкой что-то не так.

– Сколько тебе лет? – прищурился он.

– Достаточно, – она прищурилась в ответ.

– Достаточно для кого?

– Достаточно для тебя.

Она снова воспарила над полом, над кроватью. Ее голос лился, ласкал. Ласкал так, как не ласкала прежде ни одна женщина. И в этих словах был смысл. Простой, наивный, но стойкий к распаду и тлену.

– Нет, ты все-таки ангел, – пробормотал Эрик. – Настоящий ангел. Здесь. Со мной. Но зачем? Чего ты хочешь? Свести меня с ума? Наказать? Исправить? – он фальшиво рассмеялся. – Боюсь, ничего у тебя не выйдет.

Ангел замолчал, смерил его внимательным взглядом. У него было красивое лицо. Такое же красивое, как и голос.

– Да ты даже не женщина! – разочарованно вздохнул Эрик.

Он попытался выругаться, чтобы хоть как-то опорочить повисшую паузу, но не смог. В голову пришла лишь оставшаяся где-то жена – женщина, которую он никогда не любил, и которая никогда не любила его. Их дети, которые могли бы появиться на свет, но каждый раз находились веские причины, чтобы отложить это до лучших времен. Аборты любовниц. Слезы, крики. Мать. Отец. Ни одного слова любви. Ни одного искреннего слова. От них. Тогда. Ему. И после – от него. Для них. Для всех.

– Убей меня, – попросил Эрик Ангела. – Пожалуйста, убей, иначе я убью тебя.

Он снова попытался поднять руку, но не смог – не было сил, не было слов, только слезы…

3

Утро. День. Неделя. Эрик не знал куда едет. Он просто хотел сбежать. Воспоминаний не было. Лишь девушка, которая, как ему казалось, была блондинкой. «Наверное, ей было лет шестнадцать», – убедил себя Эрик, покидая город. «Нужно переждать, сунуть голову в песок, притвориться, что тебя нет… Да она, может, и не вспомнит меня!».

Эрик гнал свой Бентли, пока не наступила ночь. Отель, в котором он остановился, был большим и старым. Кровать скрипела, мешая спать, а под свежей краской на стенах, можно было найти десятки предыдущих слоев и надписей. Странных надписей, непонятных. Таких же, как и мысли. Мысли в голове.

Эрик спустился в бар, напился, наутро сначала долго пытался вспомнить, где находится, затем, почему сбежал из города, увидел надписи на стенах, снова спустился в бар и снова напился…

4

Ко второй неделе запоя он полностью очистил от краски стену напротив окна. Старый номер говорил с ним, открывался ему, доверял мысли сотен людей, которые останавливались здесь прежде.

– Мы все потерялись, – шептали ему стены.

– Я сам потерялся, – шептал он им в ответ, прислушивался, ждал новых откровений, что-то записывал в свой блокнот, чтобы не забыть важных имен, когда они снова вернутся, вернутся в его тленный мир, в его жизнь праха и пепла… вернутся, чтобы спасти его… чтобы открыть истину… истину, которую не знает никто… никто из живых… только стены… эти старые, мудрые стены…

История пятьдесят четвертая (Народ и цезарь)

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});