Сожженные мосты Часть 5 - Александр Афанасьев

Потом при дворе появился Малимон. Пройдоха и авантюрист он был веселым и нескучным человеком, он единственный кто так заинтересовался Борисом и начал обращать на него внимание. Борис, который не получал никакого внимания от отца, а от матери если что и получал, так только лупонь – было приятно, что у него появился взрослый друг, и он потянулся к нему. В один прекрасный вечер Малимон предложил посвятить его в мужчины. Что он сделал потом – думаю, рассказывать не стоит.

Малимона изгнали, даже заплатили, чтобы он не открывал рот (хотя стоило бы посадить на кол), но то, что он сделал – было уже не вернуть.

Кем был для Бориса отец? А кем он для него был? Кем должен был быть для него человек, который даже подарки на день рождения иногда просто передавал через воспитателей? Кем был для него человек, который жил не с матерью – а с какими-то женщинами? Наконец – кем должен был быть для него человек, который даже не поговорил с ним, когда ему это было так нужно?

В шестнадцатый день ангела отец преподнес ему ключи от автомобиля Порш, а молодая графиня Гогенфельд, родственница австро-венгерского императора, гостившая при дворе, сделала его и в самом деле мужчиной. Но полностью избавить Бориса от пагубной привычки, начавшейся с Малимона ни она, ни другие – не смогли.

Вот Борис и вошел в жизнь – развращенным, подростково жестоким, считающим, что ему в этой жизни все дозволено, не служившим Родине и не знающим что это такое, циничным, посвященным во всю грязь, какая только может быть. Обвинять его в этом – все равно что обвинять собаку, которая не получила никакой дрессуры, и в конце концов покусала хозяина. Бессмысленно…

Вместе с ним по Варшаве куролесили еще несколько таких же юнцов, воспитанием ничуть не лучше. Подбивая друг друга, подначивая, они, в конце концов дошли до тяжкого преступления – Борис, пользуясь своей привлекательной внешностью, дорогой машиной и умением красиво говорить подцепил девчонку и вывез ее за город. Там оказалось, что общения с женским полом жаждет не только он.

Потом они повторили это еще раз. И еще. Так было до тех пор, пока Император Александр Пятый не написал отцу письмо, повелевающее прекратить безобразия и наказать виновных по всей суровости закона. Вот тогда то у отца с сыном и состоялся первый серьезный разговор "за жизнь". Да поздно уже было – разговаривали по сути два чужих человека.

Полицейские протоколы подправили – насильников оказалось не семеро, а четверо. Заплатили немного денег… четверых сурово наказали, трое, в том числе и Борис – отделались легким испугом. Никаких выводов для себя он не сделал, и тех, кто пошел в тюрьму за совершенное им преступление – было не жаль. Дружить он тоже не умел – не было у него друзей, он слишком частом в детстве видел, как предают и не мог от этого избавиться. Друзей он набрал новых – таких в Варшаве было, увы, достаточно.

В прошлом году, катаясь на лыжах в Вадуце, он встретил мистера Джеббса – русская разведка, увы, эту встречу проглядела. Мистер Джеббс постарел, борода поседела – но держался он так же прямо, как палку проглотил, и говорил все те же правильные вещи.

Вместе с мистером Джеббсом был человек, несколько не вписывающийся в атмосферу горнолыжного курорта. Это был священник. Католический священник – для Польши это было очень важно.

Так Борис сделал последний шаг на пути, ведущем в ад – он стал предателем и заговорщиком. И дал согласие принять трон, залитый кровью отца. Почему – я, кажется, уже объяснял.

Дал он согласие и на то, чтобы поднять мятеж против России. Он не просто ненавидел Россию – он ненавидел лично Александра Пятого, потому что именно из-за его письма отец начал принимать меры, и именно из-за этого письма он чуть не попал в тюрьму.

Потом в Польшу прибыл Калановский – от мистера Джеббса и от святого отца. То, что он представлял террористическую Делегатуру Варшавску – Бориса никак не смутило. Ему он приглянулся по двум причинам. Первая – Калановский был трусом. Есть два типа трусов – при проявлении трусости одни впадают в жестокость, а другие в панику. Борис впадал в жестокость, а вот Рышард Калановский, умеющие зажигательно и красиво говорить – в панику. На его фоне Борис смотрелся рыцарем, и это было ему приятно.

Вторая причина – Калановский имел пристрастие к той же пагубной привычке, что и Борис Первый.

Вторым в Польшу – за несколько дней до переворота прибыл еще один человек, некий Мусницкий. Он нужен был Борису по другой причине – превосходный, опытный организатор он прекрасно знал схемы действия русских в той или иной чрезвычайной ситуации, и именно благодаря ему удалось продержаться первый день. День, когда рокош не охватил еще, как следует ни Варшаву, ни всю страну, и когда совместных действий казаков и полиции хватило бы для его подавления. Передачей по разным каналам огромного количества взаимоисключающей информации удалось не допустить принятия русскими жесткого решения сразу – а когда открылись ворота тюрем, хлынули на волю уголовники, часть жандармерии перешла на сторону новой власти, прорвали границу, и с той стороны хлынул поток боевиков – стало уже поздно.

Сюда, в Ченстохов, он тоже отступил по совету Мусницкого. Дело было в том, что чем дальше на Восток – тем меньше было настоящих польских патриотов. На границах с русскими областями все давно переженились, торговали друг с другом, помогали друг другу – и местного поляка, в котором зачастую немало было русской крови – нельзя было заставить взято топор и порубать семью русского соседа. А вот здесь, на западе, на пересечении границ – было полно вооруженных контрабандистов, прочего криминального люда – а ненависть к России культивировалась столетиями.

Кроме того – граница в этом секторе была пробита, был свободный ход за кордон.

Варшаву Мусницкий советовал тоже оставить. Столичный город… сам Борис знал его как никто другой. Там никто не будет умирать за Польшу, равно и за что-то другое… там всем на все наплевать. Там оставили гарнизон, не самый сильный– чтобы держаться сколько возможно. Самое главное было – как можно больше русского варварства, чтобы показать это по ТВ. Бомбежки, виселицы, штурмовые орудия – все что угодно. Войны сейчас выигрываются не на поле брани, на поле брани выигрываются битвы. Войны выигрываются в сознании людей.

А вот теперь Мусницкий советует уходить и отсюда. Уходить за границу, за кордон, оставить Польшу и бежать. Бросить все.

Сидящий на краю кровати Борис повернулся, с ненавистью посмотрел на своего "сердечного друга". Тот устроил ему истерику, после того, как Мусницкий ушел … в понимании этого придурка можно остаток дней провести в Лондоне в квартирке недалеко от Гайд-Парка. Идиот… он так и не понял… не осознал. Значение имеет только одна вещь на свете – власть. Даже не деньги – власть, власть первична, она порождает и деньги и все остальное. Пока он здесь, в Польше – он фигура. Там он – не более чем пешка, марионетка в чужих руках. Нельзя позволять людям играть собой как пешкой!

От кого пришел австриец? От британцев или от самого себя? Почему австрийцы не оказали помощь, как обещали?

На улице что-то рвануло, глухой, но отчетливо слышимый грохот. Все окна были завешены плотными черными шторами, поэтому видно ничего не было. Борис недоуменно оглянулся, потом встал, чтобы открыть и посмотреть, что произошло. И тут громыхнуло второй раз, на сей раз уже близко. Дрогнули стекла…

– Нет, ваше Величество!

Борис дрогнул, оглянулся. На пороге стоял начальник смены его охраны на сегодняшний день, офицер по фамилии Сикорский.

– Сикорский… что происходит?

Громыхнуло третий раз – где-то за школой – и почти сразу четвертый.

– Русские идут, Ваше Величество. Кажется – над нами их тяжелый штурмовик, он пытается пробить нашу оборону.

– Самолет?!

Калановский проснулся.

– Надо бежать! Надо бежать, же тебе говорил!

Противно зазвенел звонок – здесь его использовали как средство подачи тревоги – и тут же громыхнуло еще дважды, почти слитно, причем один взрыв произошел так близко, что посыпались стекла, в комнату дохнуло огнем.

– Они нас убьют!

– Заткнись! – схватившись за голову, заорал Борис

– Одевайтесь – решил старший охраны – быстро. Мы выведем вас отсюда, Ваше Величество…

По коридору, где еще пару месяцев назад бегали дети, грохотали сапогами конвойные из батальона королевской стражи.

Вот это-то вот "одевайтесь" и стало последней ошибкой, которую допустили поляки. "Одевайтесь" в армии значит – сорок пять секунд на сборы. Одевайтесь для человека, который никогда в армии не служил – значит не менее пяти минут – ведь ему надо не только одеться. Бори всегда и везде носил с собой небольшой баул, в него он, отъезжая из Константиновского дворца положил украшения, самые дорогие и ценные, какие только нашел, а так же старинную польскую корону Ягеллонов, которая неопровержимо доказывала его права на польский престол. Все это лежало в сейфе, потому как представляло собой немалый соблазн для воров… да и Калановский быстро одеваться не умел. Они потратили больше шести минут, на улице больше ничего не взрывалось, и Борис уже подумал, что русские улетели – как вдруг загромыхало вверху, над самой крышей, а потом шквал огня окончательно покончил с ночной тишиной…