Дата собственной смерти - Анна и Сергей Литвиновы

Она, Наташа, в этой истории вроде бы ни при чем, вроде бы в стороне. Но что из того? Вдруг у нее гены какие-нибудь порченые и она сама тоже способна на какую-нибудь подлость? И как ей теперь прикажете отвечать на вопросы подружек или тем паче молодых людей: кто ее отец? «Он сидит в тюрьме по обвинению в двойном убийстве»? Спасибо, да лучше бы он умер!

Вот и злилась от этих мыслей Наталья, оттого и волком глядела на всех присутствующих, включая раскопавшего всю эту грязь Ходасевича…

А Денис – Денис в данной ситуации оказался, как всегда, самым разумным, самым взвешенным – одно слово, старший брат. Он и сейчас нашел приличествующие случаю округлые, дипломатичные слова.

– Что ж, – обратился он к Ходасевичу, – мне остается только поблагодарить вас, уважаемый Валерий Петрович, от лица всей нашей семьи, а также от имени Михаила Вячеславовича и Викуси. – «Вичку-то он в число членов семьи не включил, – злорадно подумала Наташа, – так ей и надо!» – Вы открыли нам правду. Не скрою, она оказалась горькой и тяжелой – для всех нас. Но что поделаешь! Как говорится, неча на зеркало пенять… В любом случае, мы весьма признательны вам, дорогой Валерий Петрович, за ваш нелегкий труд и заверяем, что мы, со своей стороны, не будем иметь к вам никаких претензий. Я думаю, что выражу общее мнение, если скажу, что вы оправдали возложенное на вас доверие, а также наши материальные затраты. Спасибо.

Денис

Денис хотел на этой ноте завершить посиделки, потому что отодвинул кресло, встал и церемонно кивнул Ходасевичу. Следом встали и Инков, и Вика – словно послушные воле Дениса, будто только и ожидали: к какому сильному человеку теперь, после ухода Бориса Андреевича, прислониться. Наташе тоже ничего не оставалось делать, кроме как подняться.

А полковник, кажется, и не замечал их: он, очевидно, устав от долгого рассказа и от того, что находился в центре внимания, нахохлился в кресле. Затем, ни на кого не глядя, хмуро потянулся к сигарному ящичку, выбрал «гавану», отчикал ей хвостик гильотинкой и не спеша, с видимым удовольствием раскурил. Инков, Вика, а следом за ними и Наташа, словно подчиненные после совещания, потянулись к выходу. Денис секунду поколебался, а затем тоже устремился к двери отцовского кабинета. «Пусть уж старик насладится в одиночестве и сигарой, и кожаным креслом, – мелькнула у него высокомерная по отношению к Ходасевичу мысль. – Когда бедолаге еще доведется». Однако в момент, когда Денис последним готов был переступить порог кабинета, полковник сухо промолвил:

– Пожалуйста, Денис Борисович, задержитесь еще на одну минуту.

Денис с готовностью повернулся к нему.

– Прикройте дверь и присядьте, – бросил полковник.

Денис в точности выполнил его распоряжение, хоть и слегка нахмурившись: он не привык, чтобы им помыкали.

Ходасевич вдруг спросил, как ударил – сразу, махом, не в бровь, а в глаз.

– Зачем вы стреляли в своего отца?

– Я? – растерялся Денис.

Полковник не мигая смотрел в его глаза. Очи его яростно сверкали: вовсе и не устал он, оказывается. Сигара дымилась в полной руке, покойно лежащей на столешнице.

– Я… – пробормотал Денис – подступили жар, и тошнота: как в детстве, когда отец же уличал его в том, что он курит. Такого страха и растерянности он не испытывал уже лет двадцать. – Я… Я не видел, что это отец… Не знал…

«Какого ляда я перед ним оправдываюсь! – мелькнуло вдруг у него. – Да за мои же деньги!»

– Знали, Денис Борисович, – припечатал полковник. – Все вы знали и прекрасно видели. Вы сообразительный человек, и тем вечером, после нашего с вами разговора, вы догадались, что искомым убийцей может быть ваш вдруг воскресший отец. И пистолет вы с собой в комнату взяли неспроста. И стреляли в отца – тоже. Стреляли – на поражение.

– Вы же сами только что говорили, – воскликнул Денис, – что он приходил убить меня!

– Но вы-то тогда об этом не знали! Может, он хотел просто поговорить с вами? Взглянуть в глаза? Вы же, в конце концов, начали военные действия против него. Вы соблазнили его супругу. Она, в его понимании, заслуживала смерти. А вы? Вы – нет. Вы все-таки его сын. А он – ваш отец. А вы – вы стреляли ему в спину.

– Он толкнул меня, – пролепетал младший Конышев и сам подивился, насколько по-детски прозвучало его оправдание.

– А вы – стали стрелять на поражение. И я очень хорошо понимаю, почему. Все очень просто: мертвый отец для вас был предпочтительнее, чем живой. Потому что если бы он умер, вы, благодаря мачехе, унаследовали бы его деньги. А покуда он жив – извините, шиш вам с маслом. А деньги вам, Денис, очень нужны. И ради этого вы были готовы на все.

– Вы ничего не докажете, – пробормотал младший Конышев.

– Естественно, не докажу, – кивнул «кагэбэшник». – И доказывать не собираюсь. Случившееся той ночью и ваши выстрелы в спину отцу останутся на вашей совести.

– Естественно, – огрызнулся Денис. – Ведь я же ваш главный заказчик. – Он овладел собой и с вызовом глянул в глаза полковнику. – Я плачу вам деньги.

– Полученные от вас – замечу, ото всей семьи – деньги я отработал, – пристукнул кулаком по столу Ходасевич. Было видно, что он не на шутку разозлен последней репликой Дениса. – Каждый труд должен быть оплачен. Мой – в том числе. – Он еще раз бабахнул кулаком по столешнице. – Но с вами лично я с этой минуты не хочу иметь ничего общего. И считаю, что наши отношения отныне полностью завершены.

Валерий Петрович резко поднялся, с силой воткнул сигару в пепельницу и с гадливостью раздавил – словно на нее перенес свое отношение к собеседнику.

– Не провожайте меня, – бросил он Денису, выходя из кабинета, – я найду дорогу.

Наташа

Инков предложил подвезти ее – Наташа отказалась.

Она решила пройтись до шоссе берегом водохранилища, а там сесть на автобус.

Ей требовалось побыть одной. «Лето, светло, тропинку я знаю – ничего со мной не случится, ходьбы тут двадцать минут». И она пошла по высокому берегу, наслаждаясь солнцем, теплом, воздухом. С ума сойти, на водохранилище полно яхт. Пацаны играют на берегу в «картошку». Мяч гулко шлепает по их телам. Малыши плескаются на мелководье и громко ржут. Облака в синем небе похожи на сливки.

Даже в самой гадской ситуации можно найти, чем наслаждаться.

Этому научила Наташу мама.

Бедная мама! Как жаль, что она умерла!

И, как ни кощунственно это звучит, как хорошо, что она не дожила до последних событий. Они бы раздавили ее сильней, чем предательство отца.

«Да, если бы мама была жива, а отец не ушел от нее… Конечно, тогда бы она не допустила, не позволила нашей семье так низко пасть, настолько опуститься, чтобы начать враждовать, и шантажировать, и унижать друг друга…»

«А что бы она, мама, сделала? – спросила себя Наташа. – Как бы поступила, если бы вдруг сейчас оказалась на моем месте?»

Для Наташи рано умершая мама часто была словно образец, которым она поверяла свою жизнь, и она все спрашивала себя: как бы мама повела себя в той или иной ситуации? Что бы мама сделала – теперь? И как поступить самой Наташе?

Разойтись с родными навсегда? Не видеть их, не звонить? Самой не отвечать на их звонки, «эсэмэски» и письма? И не ходить к отцу в тюрьму на свидания?

Поступить так – проще простого… Тем более что папаню, конечно, отправят в места не столь отдаленные; Рита живет в Лондоне; Денис и сам никогда особо не стремится общаться; а Вика, можно считать, – человек посторонний… Итак, решено?

Да, легче легкого в такой ситуации: отречься от родных, остаться в гордом одиночестве – благородной, принципиальной, обвиняющей.

Она представила подобный исход. Ощутила его кожей, во всех подробностях… И ей – ей стало неуютно. Возможное благородное одиночество будто бы жгло ее изнутри, щемило, тянуло. «Мама так бы ни за что не поступила», – она вдруг словно со стороны услышала чей-то явственный голос.

Нет, это не выход.

Тогда – что является выходом? И что же ей делать? Как быть? Сделать вид, будто бы ничего не случилось? Таскать передачки отцу? Нанимать ему адвоката? Писать письма в Лондон Маргарите? Регулярно перезваниваться с Денисом? Приглашать Вику на чай?

«А что мне еще остается?» – опять вдруг, словно бы со стороны, услышала Наташа.

И… И впрямь, ничего не остается. Только принять все как есть. И ничего нет в этом жертвенного. И ничего постыдного. Только спокойствие и умиротворение.

«В самом деле, – сказала она себе, – разве у меня есть выбор? Я не могу заново родиться. В другой семье. И – выбрать себе новых отца, брата и сестер. Я должна жить с ними – и мириться с ними. И прощать, и стараться сделать лучше – и их, и себя. А как иначе?»

Тропинка вела ее берегом. Солнечные блики играли на воде. Над головой тяжело пророкотал улетающий из Шереметьева огромный «Боинг» – подобные обычно курсировали в дальние края – в Токио, на Мальдивы… От этих мыслей – «Боинг», Токио, Мальдивы, а главное, от того, что она все для себя решила, на душе у нее вдруг стало легко, и Наташа зачем-то помахала самолету вслед – зная, что все равно, конечно, ее фигурку на берегу Клязьмы никто из пассажиров не заметит.