Чародейский рок - Кристофер Сташеф

— Если это произойдет, единственная моя, — мысленно обратился Род к жене, — знай, что я люблю тебя.

— А я тебя, любовь моя, — навсегда! — растроганно откликнулась Гвен.

А потом ее рука нащупала клавишу и нажала на нее.

В следующее мгновение мир наполнил взрыв, громкость которого была за пределами человеческого слуха. По округе разнесся жуткий рев, вспыхнуло и завертелось пламя, подхватило и закружило Гвен и Рода. Страх объял их, они крепко обнялись и прижались друг к другу.

А потом все стихло и успокоилось — над ними. Род догадался, что их отнесло в сторону и вверх от места взрыва, однако они продолжали полет. Вдруг ему до боли захотелось поскорее вернуться на землю, захотелось остаться в живых, стало страшно за детей. Мир внизу раскачивался, дрожал и колебался. Этот мир приближался к ним, но теперь в нем не осталось никакого амфитеатра — только огромная воронка чернела на дне каменистой котловины. На полмили во все стороны от воронки не осталось ни кустика, ни деревца, а чуть поодаль чернела горстка муравьев. Видимо, это были их дети и двое монахов. А потом Род ощутил чувства Гвен — отчаянный страх и надежду, рожденную безмятежностью песнопений. Он понял, что их дети живы, целы и невредимы.

Наконец он сумел отыскать взглядом псионную бурю.

— Мы падаем, — напомнила Роду Гвен. Она тоже сумела совладать с паникой.

Где-то в какой-то момент Гвен потеряла метлу. Род подумал о земле, и их падение замедлилось и приостановилось. Они парили на высоте в тысячу футов над землей и следили за тем, как столб смерча движется по спирали, витки которой становятся все более и более широкими.

— Так он может наделать бед, — крикнул Род на ухо Гвен. — Давай его маленько подтолкнем, а?

Гвен кивнула. Род почувствовал ее ласковое прикосновение к своему сознанию. Они устремили пристальные взгляды на мятущееся вертикальное облако, вылупившееся из кокона. Медленно, мало-помалу, смерч перестал описывать круги.

— Вверх! — крикнула Гвен, и смерч поднялся высоко в небо, пролетел над далекими холмами, цепь которых протянулась между равниной и побережьем.

А за холмами сверкала гладь океана.

Собрав воедино все силы, Род и Гвен продолжали отталкивать смерч, и тот, хоть и продолжал сопротивляться, все же в конце концов сдался. Пролетев над полосой побережья, он промчался над волнами, превратился в пятнышко на горизонте, а потом это пятнышко стало шире, еще шире… и растаяло без следа.

— Пассаты! — воскликнул Род. — Ветры, которые с суши на море! Они раздули смерч, разорвали его на части!

Гвен кивнула.

— А с ним вместе — и силы Зла. Они рассеяны, они потеряли свое могущество.

— Мы победили, — удивленно выговорил Род. — Мы молодчаги! — И тут он вспомнил, где они находятся. — Теперь я могу расслабиться?

Гвен посмотрела на него с усталой улыбкой.

— Еще нет, молю тебя. Сначала опусти меня на землю.

27

Подойдя к тому месту, откуда они уходили, Род и Гвен увидели, что брат Дориан все еще стоит около своего синтезатора. Их дети, поглощенные музыкой, продолжали играть — каждый на своем инструменте. Род, потрясенный до глубины души, остановился посмотреть и послушать. Пение флейты, стук барабана, переливы арфы и сдвоенные, построенные из чистых тонов аккорды — все это прекрасно сочеталось с мелодией брата Дориана, обрамляло и подчеркивало ее. Казалось, эта музыка тоже льется из его синтезатора.

А вокруг танцевали ангелы.

По крайней мере так должны были бы выглядеть ангелы, если бы их можно было видеть: никаких крыльев и белых хитонов, а просто абстрактные сияющие силуэты, раскачивающиеся и поворачивающиеся в такт с музыкой. Ангелы танцевали подле колонн величественного храма, и эти колонны казались настоящими, хотя и просвечивали насквозь. Они поддерживали купол, украшенный бессюжетной росписью, в которой странным образом сочетались безмятежность и волнение.

Повсюду веяло ароматом ладана.

Отец Телониус опустил кадило и встретил Рода и Гвен усталой улыбкой. Он шагнул было к ним навстречу, но Род заметил, как изможден монах, и протестующе поднял руку. Телониус остановился, благодарно кивнул, а в следующий миг его глаза приобрели отсутствующее выражение.

Род посмотрел на Гвен, та понимающе кивнула, и они дружно настроились на волну брата Дориана.

Церемония была великолепна. Божественный хор пел под аккомпанемент струнного оркестра, порой звучали чистые, высокие голоса труб. Голоса инструментов детей тоже слышались, но не так громко. Сильнее этих голосов ощущался восторг Корделии, Грегори, Джеффри и Магнуса. Род почувствовал присутствие и участие ста с лишним человек, каждый из которых пребывал в восторге от красоты музыки и великолепия прославления Господа. Конечно, все помнили о том, ради какой важной цели все это затеяно, но даже это понимание немного отступило перед чудом непосредственного переживания.

Сознание Гвен слилось с сознанием Рода, и они поняли, почему хор до сих пор продолжал петь, ощутили волны диссонанса и сопротивление грохочущего и воющего хаоса, исходящие от смешения вывернутых наизнанку, озлобленных и отчаявшихся душ по всему Грамераю — от душ тех парней и девушек, которых совратила колдунья, завлекла в страшный сон обмана, высосавший из несчастных почти все соки. Еще бы немного — и они стали бы ее свитой, и она пожрала бы их без остатка, дабы напитаться их силами.

Но теперь над страной разносилась гармония хора, в котором пели люди, соединившие свои сознания и души. Волны чистоты и высокого полета духа исходили от монастырской обители на юго-востоке Грамерая и от маленького родничка музыки здесь, на северо-западе. Музыка успокаивала, утешала, прогоняла из душ отчаяние, внушала уверенность в том, что смысл жизни существует, что гармония и надежда на свете есть, хотя смятенные юные умы этого пока не ощущают, не верят в это. Но и гармония, и надежда непременно должны были прийти к тем, кто теперь чувствовал себя брошенным, покинутым, а может быть — и счастье.

Но вот Род почувствовал в игре брата Дориана нарастающую усталость, услышал, как слабеют голоса хористов — и все же все они сумели продержаться достаточно долго. Самое страшное — те миазмы смятения и хаоса, которые распространял психический смерч, — было позади. Энтропия физическая поглотила энтропию эмоциональную. Иссяк заряд энергии, и порожденные им ночные кошмары начали погибать.

Брат Дориан начал постепенно убавлять громкость. Сияющие силуэты, окружавшие его, потускнели и померкли. Затем он перестал аккомпанировать себе аккордами, осталась только мелодическая линия. Один за другим юные Гэллоуглассы закончили игру на своих инструментах, и вот мелодия брата Дориана наконец встретилась с финальным аккордом. Все стихло. Брат Дориан запрокинул голову. Он, конечно, ужасно устал, но волнение еще не покинуло его.

— Это было чудесно, — тихо вымолвила Корделия.

— Если так, то это чудо сотворили вы сами, — прозвучал в ответ еле слышный голос брата Дориана.

— Нет, брат мой, — возразил отец Телониус. — Чудеса творит только Господь, мы же можем только надеяться, что станем свидетелями этих чудес, что Господь изберет нас своими орудиями.

Но голос брата Дориана по-прежнему звучал не от мира сего.

— Тогда чудес на свете больше, чем мы о том думаем. Они окружают нас со всех сторон и совсем не обязательно эти чудеса велики и могущественны. Благодать нисходит к тем, кто открыт для таких чудес, а чудеса скрыты в местах, далеких от славы. Лишь немногим удается удивить и восхитить людей.

— А вот вы сегодня восхитили меня, — признался Джеффри, и его слова несказанно удивили Рода.

— Теперь, когда я побывала частичкой созвучия душ, — проговорила Корделия, — я крепче поверила в Бога. А можно ли нам будет еще разок в таком поучаствовать?

— Может быть, такое и случится, — ответил брат Дориан, наконец вернувшись с небес на землю и встретившись взглядом с детьми. — Вам надо только научиться самим создавать музыку и пробовать играть вместе. И тогда время от времени, когда все будет сыграно верно и красиво, к вам будет возвращаться чувство, испытанное сегодня. Пусть оно будет не таким сильным — это великая редкость, чтобы в едином порыве слилось сразу столько душ, — но вам хватит, хватит.

— Я буду ждать такого мгновения, — прошептал Магнус.

Гвен обратилась к отцу Телониусу:

— Что же это была за месса? В ней соединились все виды искусства, и так много людей стали проводниками всеобщей красоты и великолепия!

— Каждый из нас стал средоточием доброты, хранящейся в сердцах других людей, — ответил отец Телониус. — На время мы сумели отрешиться от наших забот, ревности, голода, желаний. На краткий миг к нам пришло осознание того, что хорошее в нас важнее дурного.