Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 3. Стихотворения. Поэмы (1914–1918) - Николай Степанович Гумилев

class="v">Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей, —

утверждает он в одном из самых замечательных стихотворений “Колчана” (“Наступление”). Пушкин не выступал с такими торжественными заявлениями. Но, подчеркнем снова, универсальный гений Пушкина мог совместить в себе два противоположных взгляда на Россию — взгляд Блока и взгляд Гумилева» (Оцуп. С. 143).

Отдал дань «восхищения» этому ст-нию Гумилева и Г. И. Чулков:

«И так сладко рядить Победу,

Словно девушку, в жемчуга,

Проходя по дымному следу

Отступающего врага.

Это превосходно. Нельзя не восхищаться великолепным сочетаньем слов и торжественным ритмом. Такую счастливую форму для песен <о> битвах мог найти лишь поэт, который ничего не знает о новом душевном опыте, мучительном и глубоком, противоречивом и ответственном.

Гумилев, как поэт, полон юных сил и творческих дерзаний, и, при всем том, он весь в прошлом, а не в будущем, и мы, его современники, воистину можем сказать: мы понимаем вас и ценим, “но между нами есть преграда...”» (Чулков Г. И. Поэт-воин // Неизд 1986. С. 207).

«Золотое сердце русское, бьющееся в миллионах, населяющих Русь, — писал о ст-нии Гумилева Н. К. Рерих, — никогда не помышляло о чем-то узконациональном, шовинистическом, захватническом. Нет, оно всегда томилось неосознанными устремлениями всемирности и мечтало о храме всеобъемлющем, о граде Китеже, Новом Иерусалиме» (Рерих Н. К. Листы дневника. III том. 1942–1947. М., 1996. С. 190–191).

В годы советской власти оценка военной лирики, и особенно стихотворений «Наступление», «Война», «Солнце духа», была однозначной. «Последовательно империалистическим — в ленинском смысле этого слова — поэтом был Николай Гумилев. Задолго до начала войны 1914 года он начал развертывать в своей поэзии наступательно-героическую программу пиратско-конквистадорской романтики <...>. Книга “Колчан” (1916) содержит в себе уже современные (по сравнению с книгой “Жемчуга”, куда входят “Капитаны” — Ред.) гимны, в которых Гумилев страстно призывает к борьбе, к наступлению. Война предстает как священное дело, как величественное священнодействие. Здесь будет уместным привести целиком одно из замечательнейших по художественной силе стихотворений поэта, необычайно полно вскрывающее наступательно-милитаристические вожделения певца российского империализма: <цит. ст. 1–24>.

Здесь сосредоточено все — и бесконечно-наглая уверенность в своих силах, и подчеркнутый национализм, и религиозно-мистическое понимание войны, как “подвига”, и уверенность в “правоте” своего дела, свершитель которого настолько «велик», что ему даровано бессмертие. Такой последовательности и силы не было более ни у одного из певцов-апологетов войны 1914 года» (Тарасенков А. К. Поэзия и война 1914 года // ЛОКАФ. 1931. № 5–6. С. 161). А. Тарасенкову вторил А. Селивановский: «“В этот страшный и светлый час войны, — писал он (Гумилев. — Ред.), — господне слово лучше хлеба питает нас”: — и эти слова могли бы звучать как издевательство над организаторами царской армии, если бы здесь не была ясна попытка империалистической лакировки действительности» (Селивановский А. П. Очерки русской поэзии XX века // Литературная учеба. 1934. № 8. С. 27). Не отставал от А. П. Селивановского О. В. Цехновицер: «Нельзя было говорить о фронтовых трудностях. В явно шовинистическом стихотворении Н. Гумилева “Наступление” царской цензурой была вычеркнута строка, где говорилось о том, что солдаты не ели четыре дня при наступлении. <...> Разве Гумилев протестует здесь против голода на фронте? Наоборот: здесь поэт утверждает, что “божие слово” лучше хлеба земного» (Ценховицер О. В. Литература и мировая война 1914–1918 годов. М., 1938. С. 255–256). Итог подвел А. А. Волков: «Вполне естественно, что художественно обосновать и оправдать “радость” империалистической войны нельзя. Возвеличение антинародной войны и человеконенавистничества приводит к литературной лжи, к антихудожественной тенденциозности. Гумилев вынужден прибегнуть к ходульности и абстрактности:

...Но не надо яства земного

В этот страшный и светлый час,

Оттого что господне слово

Лучше хлеба питает нас.

“И залитые кровью недели ослепительны и легки”, “Лишь под пулями в рвах спокойных веришь в знамя господне, твердь” — такими сентенциями заполнены все его военные стихи. Печать художественности, религиозно-мистической абстракции лежит на всех его изобразительных приемах» (Волков А. А. Очерки русской литературы конца XIX и начала XX веков. М., 1952. С. 542).

Об эволюции по отношению к творчеству Гумилева свидетельствовало утверждение В. Н. Орлова: «В первых книгах Гумилева не было решительно ничего, что хотя бы намеком говорило об исторической действительности. Как слепой и глухонемой, прошел он через 1905 год и все, что за ним последовало. Империалистическая война впервые повернула его к теме России: <цит. 17–20>» (Орлов В. Перепутья: Из истории русской поэзии начала XX века. М., 1976. С. 124). В наши дни трактовка военных ст-ний Гумилева и «Наступления» в частности выходит на новый уровень. «Стихи, написанные им на фронте, значительно отличаются не только от “Жемчугов”, но и от “Чужого неба”, — достаточно прочитать хотя бы “Наступление”, чтобы увидеть это отличие: здесь и эмоциональные оценки, и трагизм, и желание понять тайны жизни и смерти, что выводит стихотворение на философский уровень» (Панкеев И. А. Николай Гумилев. М., 1995. С. 78).

«Насколько мы можем судить по “рыцарским” мотивам в гумилевском творчестве, поэт мечтал о каком-либо подобном “ордене”, но созданном в лоне православной церкви и отражающем специфику славянского религиозного менталитета. По крайней мере, в “военных” произведениях Гумилева российское “православное воинство” изображается с очевидными элементами символики, присущей средневековым “воинам Христа”: <цит. ст. 5–8, 17–20>.

С идеей “православного рыцарства” связан и обостренный интерес поэта к современным ему наследникам тамплиеров — масонам» (Зобнин Ю. В. Странник духа (о судьбе и творчестве Н. С. Гумилева) // Русский путь. С. 35–36).

О насыщении батальной картины в ст-нии не только религиозной образностью, но и религиозным мироощущением пишет Е. Г. Эткинд (см.: Эткинд Е. Г. Материя стиха. Париж, 1978. С. 216–218), а подробно эту тему раскрыла М. В. Смелова, выделявшая в «Колчане» «военный микроцикл», имеющий содержанием духовное становление героя перед лицом смертельной опасности, и особенно отмечавшая среди ст-ний этого «микроцикла» — «Наступление»: «“Наступление” — это уже само действие, то, ради чего расцветал дух, тот, может быть, единственный поступок, подвиг, для осуществления которого была дана жизнь. Здесь накал духовной жизни одного человека возрастает до воплощения предельно интенсивной духовной жизни народа» (Смелова М. В. Роль христианства в картине мира Н. С. Гумилева // Ахматовские чтения. Анна Ахматова, Н. Гумилев и русская поэзия начала XX века. Тверь, 1995. С. 34).

15

Отечество. 1914. 23 ноября. № 4, др. ред., Аполлон. 1915. № 1,