Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник) - Илиодор

Так, не говоря уже о многом другом, между прокурором и девицею О. В. Д. произошла такая перепалка:

– Вы – православная?

– Нет!

– А раньше были православною?

– Да!

– К Илиодору ездили?

– Ездила и жила у него в гостях две недели.

– В храм теперь не ходите?

– Не хожу!

– Это вас Илиодор научил так поступать?

– Нет, Синод!

– Как так?

– 23 сентября 1912 г. я пришла в храм Богу молиться. Синод, по приказанию кого-то, благословил полицию избить меня. Меня избили: вот часть волос, у меня вырванных из головы, вот вся изорванная моя юбка, вот выбитый зуб… Меня полицейские выволокли из храма. С тех пор я и не хожу в храм и никогда не пойду… А отец Илиодор здесь ни при чем. Его самого совратили из православия Синод и Гришка Распутин.

– Это к делу не относится, вы о деле говорите! – заорал на бедную девушку диким голосом прокурор.

– Да я же о деле и говорю!

– Какое это дело! Вас Илиодор совратил? Так и говорите. Это будет дело…

– Нет! Меня совратил…

– Замолчите! Уходите! Бестолочь! – кричали на девушку и прокурор, и следователь.

Не нашедши ничего в Царицыне, судебные чины приехали ко мне на Большой хутор. Жили в захолустном селении 5 суток и все допрашивали.

Кого же они допрашивали?

По указанию местных священников, весь 1913 год следивших за мною, они допрашивали всех, кого я в продолжение года лечил гомеопатией, с кем я встречался на улице, с кем здоровался, кто ко мне в дом приходил, и даже тех, которых ни я, ни они меня никогда и не видели… Допрашивали также моего родного отца и зятя! Всего допросили более 50 человек.

И опять-таки ничего не нашли.

Больные в один голос заявляли, что я их исцелил, а все прочие говорили про меня, что я человек хороший; ничего худого от меня не слышали и не видели.

Тогда прокуроры приступили ко мне.

Допрашивали 20 часов.

Спрашивали, между прочим: «Неужели те каракули, которые отобрал у вас Корзюков 26 января, есть письма Распутина, о котором так много пишут в газетах и везде говорят?»

– Да, Распутина. Но те каракули во сто раз сильнее красивых министерских росчерков… Пока о моем переводе из Царицына расписывались Столыпины, ничего не выходило: я сидел там; а как только расписался Распутин, то я очутился сначала во Флорищевой, потом здесь, и вот вы ко мне приехали…

Чины задумались и, по всей вероятности, озадачены были тем, что вот им, генералам, приходится скучать в захолустном хуторе по воле какого-то безграмотного, простого мужичка…

Они сами прекрасно сознавали, что придираются ко мне, не имея на то достаточных оснований, но работали, исполняя волю пославших…

Прокурор суда Соколовский и судебный следователь по особо важным делам Лебедев говорили при допросе мне буквально так: «Мы к вам предъявили очень тяжкие обвинения, по важным статьям. Собственно говоря, эти статьи требуют ввергнуть вас в темницу теперь же, но мы этого не делаем, потому что почти нет никаких оснований обвинять вас в тех преступлениях, которые мы вам предъявили…»

– Так зачем же их и предъявлять, когда нет оснований? – горячо спрашивал я.

Следователь молчал, а прокурор, пожимая плечами и сдавливая губы, как две лепешки из сырого теста, произнес: «М-м-м».

Я же мысленно добавлял: «Мы делаем это потому, что так приказано!»

Хотя услужливые Распутину чиновники очень помучились с открытием моих ужасных преступлений, но их труд вознагражден очень хорошо…

Вскоре после того, как против меня были найдены неоспоримые «улики», прокурор окружного суда Соколовский назначен был членом Одесской Судебной Палаты, а прокурор Новочеркасской палаты – Пресняков получил чин тайного советника.

Меня допрашивали 1 мая.

А 23 июня я уже получил от Новочеркасской судебной палаты пространный обвинительный акт, которым я предавался суду по 73, 74, 133 и 102-й статьям уголовного уложения, т. е. меня обвинили в кощунстве, богохульстве, оскорблении его величества и в образовании преступного сообщества с целью произвести ряд террористических актов…

Эти страшные обвинения построены на сбивчивых показаниях только трех бродяг: Синицына, казака Сивякова и Кузьмы Киреева, которые меня никогда в одно и то же время не видели, а значит, и ничего, приписываемого мне, они вместе не слышали.

Синицын ко времени моего допроса уже отравился рыбою. Киреев дважды отказался от показаний против меня и уже дважды дал показания в мою пользу.

Сивяков – вор и первой степени жулик; жил у меня в Галилее только один месяц; я его кормил и поил ради Бога; он меня обокрал: украл деньги, револьвер, варенье, сахар, еще кое-что по мелочи и хотел сжечь мой дом, о чем сам заявлял полиции. Я его прогнал. Он пошел к властям и рассказал, что он от меня слышал в Галилее.

Не зная и не предвидя, что Сивяков был около меня никем другим, как провокатором, подосланным властями с целью уловить меня на словах, я не стеснялся его. Иногда ко мне из Царицына приезжали гости, и я им, в присутствии Сивякова, довольно подробно говорил о том, за что именно я пострадал…

Бродяга все мои слова мотал себе на ус и, наученный местными священниками, продолжал выводить меня на откровенность самыми непристойными выходками против государя, царицы и сановников. Так, не было такого дня, чтоб он, садясь за стол обедать или ужинать, не произносил такой молитвы: «Помяни, Господи, царя Николашу, жену его Сашу, наследника Алешу косолапого, всех его деточек – косматых девочек, Гришу Распутяшу и всю поповскую лохматую братию нашу!»

Произнося эту «молитву», бродяга непрестанно крестился.

И через месяц его у меня пребывания он оказался агентом полиции: светской и духовной.

Мстя ему за донос и желая ослабить силу и значение его доноса, я, в свою очередь, заявил властям о безобразных словах и «молитве» казака Сивякова. Заявление свое я подтвердил многочисленными свидетельскими показаниями и требовал суда. Прокуратура и жандармы молчали.

Тогда я обратился к министру Щегловитову.

Щегловитов тоже молчал.

И сколько я ни требовал суда над Сивяковым, ничего не вышло.

Ясно, что у властей он был своим человеком… Меня же, на основании показаний, собственно говоря, только одного человека, да и то бродяги, вора, разбойника и провокатора, прокуратура, исполняя волю «старца», предала суду палаты.

Получивши обвинительный акт, я понял, что меня хотят засадить в Петропавловскую крепость…

Понял и начал собираться в дорогу, в землю иную, за границу…

Пред самым бегством я получил из Петербурга телеграмму с известием, что Распутин в селе Покровском ранен Хионией Гусевой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});