Свет не без добрых людей - Шевцов Иван Михайлович

- Помнишь воскресенье, когда Захар Семенович приезжал? - говорит Михаил. - Ты стояла возле полисадника и сама была похожа на воскресное утро. Вся - как утро. Ты не обижаешься, что я тебя на "ты" называю?

- Наоборот, прошу тебя.

- Верочка… - роняет он.

- Что… Миша? - в тон спрашивает она.

Он не отвечает. Да и не нужно, зачем? Ведь это не вопрос, это невольный голос радости, безудержный крик счастья. Они медленно бредут в глубь рощи, забыв о пустых корзинах и обо всем на свете. Музыка звуков и красок звенит в их сердцах, переливается перед глазами, - солнечные золотистые блики снуют у ног и мягко шуршат в прошлогодней листве, хрустят в сухом валежнике и пахнут плывущей издалека осенью и грибами, которых они не замечают. Грибы никуда от них не уйдут, а залетевшее к ним счастье нельзя упускать, удержать надо непременно.

На вид еще прочно держится зеленый лист на деревьях. Но это только так кажется. И человек кажется здоровым до первой серьезной хворобы.

- Смотри, Миша! - Тонкая и гибкая с ровным загаром рука девушки тянется вслед за глазами к вершине старой березы, что стоит за маленькой поляной. - Как красиво! Первое золото!..

В зеленой густой листве березки в самом центре двумя довольно большими прядями сверкает золотистая листва. Так пробивается седина у некоторых людей после внезапного потрясения или тяжелых переживаний - седеет не вся голова, а лишь где-нибудь в одном или двух местах пробьется клок густо-седых волос. Нечто подобное было здесь - словно солнце накрепко прилепило золото своих лучей к кудрявой шевелюре березки.

- Это осень, Верочка.

Она не поняла потому, что в ней сейчас цвела весна, звучала музыкой и красками не увядания, а пробуждения. Вдруг по лицу ее скользнула тень недоумения, затем ужаса и негодования. Вера увидала на поляне большую груду спиленных, очищенных от веток березовых чурбаков. Спилили их, должно быть, недавно: березы еще не успели просохнуть, комли их сочились, как раны.

- Что это? Зачем? - строго спросила Вера звенящим, возмущенным голосом. Глаза ее стали холодными и колючими.

- На дрова. Зимой они будут гореть, быть может, в твоей печи. Ты видала, как горят сухие березовые дрова? - Михаил попытался успокоить ее и отвлечь. С гулом, таким тревожным, тяжелым, глухим. Самые жаркие дрова, лучше ольхи, осины и даже ели. Еловые дрова горят весело, игриво, с треском, как будто оружейная стрельба. Но березовые жарче. Еловыми хорошо баню топить; пар мягкий и легкий, без угара. Недаром говорят: "С легким паром".

Но Веру мало интересовало, какие дрова лучше, какие хуже. Ей нравились не дрова, а деревья, живые, с листвой, с цветами, с ароматами.

- Когда я вижу дрова, то вспоминаю загубленные деревья. Зачем? Нельзя ли без этого? - понизив голос, спросила девушка.

- Без чего? Без дров? Пока нельзя.

- Ну, хорошо, вырубите все это, сожжете, а потом, что потом будете делать?

- Меня тоже все время волнует вот этот вопрос: что потом? Чем люди будут отапливаться, готовить пищу? Обыкновенные люди, жители сел? Газ проведут, уголь? Откуда? На что надеются?

Ответ Михаила не утешил ее, а еще больше расстроил.

- И где же выход? Неужели нет никакого выхода? - спрашивала она, будто он, Гуров, знал магическое слово, способное сразу разрешить эту нелегкую, сложную проблему.

Разумеется, никакими чудодейственными рецептами на этот счет Михаил не обладал, но он имел свое мнение:

- Посадки леса надо делать постоянно из года в год, - сказал он угрюмо. - Вырубил десять - посади двадцать. И чтоб по строгому плану, а не где попало. А нарушителей наказывать нещадно. Следить надо, охранять по-настоящему, как государственное, народное имущество. Лесник - так пусть он будет лесник, что солдат на посту, а не безответственный ворюга, который продаст лес за пол-литра водки. И хозяин леса должен быть единый. Хозяин, а не заготовитель, не потребитель. Чтоб он знал, где можно рубить, а где нельзя, и сколько можно рубить. Чтобы посадки молодого леса не на бумаге делали, а здесь, на делянках.

- А сейчас что, нет хозяина? - поинтересовалась Вера.

- Нет. Есть няньки. Много нянек, штук семь. И у каждой лес нечто вроде третьестепенной нагрузки. Главное - план заготовок: давай, давай. А что дальше, что будет через год - это никого не интересует. Я не знаю, кто должен ведать лесом и его охраной - совнархоз или специальное министерство, но только должен быть настоящий хозяин-отец, а не злой отчим. Вот у нас в совхозе лесов ведь много, кругом леса совхозные. А лесника нет, штатами не предусмотрен. Абсурд.

- Надо добиваться, чтобы дали единицу, или, как это говорится?..

- Пробовали, не дают. Мы другое предлагали директору - найти самим эту "единицу". И есть возможность. Не соглашается, ссылаясь на излишние затраты, а того не хочет понять, что затраты эти с лихвой окупятся.

Где-то не очень далеко глухо и без особого энтузиазма застучал топор. Вера прислушалась. Михаил, поняв ее чувство, подтвердил:

- Рубят. На дрова. - И медленно, от корня до макушки, оглядев старую кудрявую березу в нежно-зеленых пушинках мха, добавил сокрушенно: - И ее рубят.

- Нет, ее не посмеют, - испуганно вырвалось у Веры. - Чтоб такую красоту загубить… У кого рука поднимется!

- По наряду. Для топки котлов. И мы, к сожалению, ничего с тобой не сделаем для спасения леса от так называемых необходимых, разрешенных порубок. Пока что - ничего.

- А я не позволю, я спасу эту березу, - горячилась Вера. - Прикреплю к ней дощечку с надписью: "Рубить нельзя! Заповедное дерево!" Не посмеют.

- Дощечку снимут и забросят… А впрочем, может, одно дерево спасешь - заповедное. Ну и что? По-другому надо бороться. Давай лучше искать грибы.

Подберезовики, серые, как воробьи, на длинных тонких ножках, со шляпками то твердыми, свежими, снизу тронутыми мелкими веснушками, то мягкими, иногда червивыми, начали попадаться тут же. Подберезовик - второсортный гриб, и Михаил берет его без особого воодушевления, особенно сегодня, в такой необычный, на всю жизнь памятный день. Но Вера, она с восторгом набрасывается на подберезовики, притаившиеся то кучками, то в одиночку в густой, уже пожухлой от солнца и дождей некошеной траве полян и опушек или просто под березами. Ей кажется, что они чем-то на людей похожи - то стройные, молодые, в новых с узкими полями щегольских шляпах, то сгорбленные, осунувшиеся, нахлобучившие на головы старые, помятые шапки.

- Иди сюда, Верочка, - весело и задорно зовет Михаил, стоя у красивой группы белых грибов, окруживших, как стражи, березу, устало опустившую к долу свои сучья. - Посмотри, полюбуйся.

Михаил не трогает грибов - пусть Вера сорвет их. Зорким глазом, не сходя с места, он подсчитывает их: три, четыре, еще два совсем рядом, ого, целых шесть штук, а там, у старого гнилого березового пня, в сухой траве притаился еще один, седьмой, чуть заметный. Но от Михаила не спрячешься. Он отлично знает, интуицией, большим опытом чувствует, где какой гриб растет.

- Смотри, Верочка, - говорит он девушке, - семь красавцев-боровиков.

- Ой, каки-ие-е!.. - с ребячьим восторгом тянет Вера. - Только три. Нет, вон еще. Как много!

Он дает ей нож и учит, как нужно срезать ножку белого гриба, чтобы не нарушить его корневую систему.

- А береза гибнет, последние годы доживает, старушка, - говорит Михаил, глядя вверх.

У березы необыкновенной окраски ствол, не у самого комля, а на середине, начиная с двух-трех метров от земли. Обычный темный пунктир по бересте, когда-то белой, сейчас затянут легкой и мягкой светло-зеленой вуалью.

"Вот бы такую расцветку на платье", - мелькнула мысль у Веры, но вслух она почему-то постеснялась ее высказать, только спросила:

- А почему она гибнет? От старости?

- Не совсем. Береза живет больше ста лет. А этой, судя по сучьям, и сотни не дашь. У столетней березы сучья опускаются вниз, - пояснил Михаил.

"Интересно", - подумала Вера и спросила:

- Почему ж тогда она сохнет?