Подземелье - Кирилл Партыка

Он с ужасом подумал, где сейчас искать патроны, ведь как всякий, разбирающийся в оружии, никогда без надобности не держал магазин в снаряженном состоянии, чтобы не слабела пружина. Но прежде, чем оказаться в тайнике, «эскаэс» побывал в Витькиных руках, и, может быть, единственный раз в жизни дурость младшего могла пойти на пользу. Торец обоймы круглился прохладным цилиндром гильзы. Скатываясь по лестнице, Алексей вогнал магазин в паз и передернул затвор.

У нижней ступеньки стояла мать, протягивая сыну мощный фонарь о шести батарейках.

На крыльце Алексей замер. Не нарваться бы сдуру! Направил яркий сфокусированный луч на дверь погреба. Она была распахнута. Снизу доносился хруст, будто кто-то топтался по битому стеклу. Зажав приклад карабина подмышкой и держа палец на спусковом крючке, Алексей двинулся через двор, стараясь ступать бесшумно, словно по охотничьей тропе. Фонарь он выключил. Со светом будешь как голый.

Черный бугор погреба источал угрозу. Алексей это чувствовал безошибочно. Да и какие тут могут быть ошибки?! Если б Витька упал, поранился, сейчас бы мат столбом стоял. Но так-то орать! Алексей не сомневался, что сидя за столом, слышал с улицы голос младшего брата. Чутье подсказывало, что в погребе есть кто-то еще, кто-то такой, что Витька, крепкий и не робкого десятка, вопил, как резаный. От мысли: кто там, под землей? — по спине бежали мурашки.

Головин знал: какие уж вокруг люди ни есть, а никто из поселковых не попрется в чужой двор нагляком, не полезет, пусть даже спьяна, в погреб и не схватится там с хозяином. Не то, чтоб святые были, но не делалось здесь так. Значит там, внизу… хрен его знает, что оно там, внизу! Электричество еще отрубили. Головы бы поотрубать!..

Добравшись до бугра, Алексей замер перед входом. Только и можно было разглядеть, что первую ступеньку ведущей вниз лесенки. Но в глубине черного зева, определенно, происходило какое-то движение, будто кто-то громоздкий и неуклюжий возился там в тесноте, задевая за углы и выступы, сдвигая с места ящики, давя битое стекло. Звонко звякнула упавшая с полки банка, и вслед за этим раздалось недовольное ворчание, от которого Алексей едва не остолбенел.

Судя по голосу, там, под землей, орудовал вовсе не человек. Но кто же?!

В дверном проеме колыхнулся потревоженный воздух, и на Алексея пахнуло зловонием. И тут же легкое дуновение ветра донесло другую — рыбную — вонь, исходящую от развешанных для просушки мешков и рыбацкого тряпья. Разом всплыли в памяти пересуды на тони про медведя и слова брата: «…все кошки с округи сбегутся». Да неужели?.. На запах пришел? Витька!..

Алексей не хотел верить в правильность своей догадки, но уже верил, понимал: да, именно так! И, наверное, ничего другого не оставалось, как хватать в охапку мать, мчаться за помощью к соседям, звонить — в охотхозяйство (нет там уже никого), ментам поганым!

Но Алексей слышал, как утроба погреба перемалывала брата. Да, поздно уже, и шансов, наверняка, никаких спасти непутевую Витькину башку! Но что, вот так и поскакать вприпрыжку с криком «караул»?! Батя б так поступил?.. А если не спасешь и собственной головы лишишься?.. А сбежишь, как жить потом?.. Одно дело — на буржуйские законы чихать, совсем другое — на те, по которым тут отродясь жили, которые — в крови.

Алексей шумно выдохнул, будто вскрикнул, и пригнувшись, как в омут головой, нырнул в темноту дверного проема, откуда тянуло запахом зверя. Скрипнули под ногами деревянные ступени. Щелкнула кнопка фонаря, и мощный луч отбросил темень в глубь подземелья. Но слишком крут и тесен был проход. Пляшущее желтовато-белое пятно выхватило из темноты только низ лесенки да рассыпанные вокруг осколки стекла, среди которых багровели кровяными сгустками вывалившиеся из банок помидоры.

Во мраке погреба кто-то опять грузно заворочался, заскрежетал сдвигаемый с места ящик. Алексей шагнул на последнюю ступеньку, выпрямился, посветил перед собой.

Луч сверкающим указательным пальцем уперся во что-то большое, бесформенное, шевелящееся, покрытое словно клочьями свалявшейся пакли, под которой перекатывались белесые бугры. Космы гнилой пакли висели редко, образуя проплешины, и там сквозь редкий волос проступала пятнистая, будто стариковская кожа.

Из-под бурых клочьев выросли два острых выступа лопаток, и только тогда до Алексея дошло, что перед ним громадная спина какого-то невероятного, почти лишенного шерсти животного, под полуоблысевшей шкурой которого то вздуваются, то опадают мышцы. Что это за животное, понять было трудно, такие в здешних местах не водились. То, что сумел разглядеть Головин, смахивало на чудовище из кошмара.

Тварь сгорбилась над чем-то в углу, не обращая внимания на свет и шаги, будто не испытывая ни злобы, ни любопытства. Она лишь слегка повернула опущенную голову, и взглянула на пришельца вполоборота из-за костлявого бугра загривка.

Алексей, как зачарованный, смотрел на зверя, пока не столкнулся со взглядом его стеклянно блеснувшего зрачка. Взгляд был холодный, пристальный, не звериный. В нем Головину почудились одновременно мука и ярость, будто чья-то грешная душа выглянула на миг из преисподней.

Но Головин, охотник от рождения, уже сообразил, на кого похоже это создание.

Казалось, какой-то ненормальный сотворил в натуральную величину жуткую карикатуру медведя, исказив и изуродовав в угоду больной фантазии каждую черту, каждый изгиб его тела, будто вывернув наизнанку самую сущность живого. Но эта безобразная карикатура во плоти жила и двигалась, повинуясь инстинктам. Она нуждалась в пище. Она охотилась.

Алексей словно позабыл о карабине. Он просто стоял и смотрел, парализованный увиденным. Это его безмолвное стояние продолжалось до тех пор, пока сгорбленная туша не начала распрямляться, возносясь уродливой башкой к потолку. Погреб был слишком низок и не позволял твари выпрямиться в полный рост. Переступая на кривых задних лапах, существо стало разворачиваться. Головину-старшему казалось, что оно движется неторопливо, будто медля оторваться от того, на что он все еще не решался направить луч фонаря.

Луч плясал по туловищу зверя, высветив сначала покрытый свалявшимися клочьями шерсти бок с отчетливо проступавшими на нем ребрами, затем почти голую грудь.

Шерсть сохранилась только на дряблом животе. Алексею вдруг пришла в голову мысль, что этот урод болен какой-то смертельной болезнью, которая все медлила скрутить в последний узел его исковерканные члены. Взгляд Алексея скользнул по угловатому лысому черепу; по сочащейся слюной окровавленной пасти, в которой влажно поблескивали растущие вкривь и вкось, местами обломанные зубы. Их редкий, словно расшатанный ударами частокол, напоминающий изгородь перед заброшенным домом, мешал плотно сжиматься челюстям. Один клык, непомерно огромный, угрожающе торчал вперед, другой был обломлен у самого корня. А из покатых плеч этого существа вырастали вовсе не медвежьи лапы, а голые, подвижные конечности, отдаленно смахивающие на руки человека. Удлиненные, когтистые пальцы хищно сжимались и разжимались. Не для ходьбы были предназначены такие конечности, но рвать ими добычу можно было вполне.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});