Любовники в заснеженном саду - Виктория Платова

Вот хрень… Я готова с ним согласиться.

Хотя и не совсем понимаю, зачем это нужно Ленчику. Нет, кое-какие мыслишки по этому поводу мелькают у меня в голове.

«Красота замысла, — шепчут мне эти мыслишки, растопленные в полуденном, совсем не сентябрьском зное, — стоит только оценить красоту замысла, как уже ничто не покажется невозможным».

Ничто не покажется невозможным.

Этому научили меня Ленчик с Виксаном. Этим фразам, которые я заучивала, зазубривала перед чертовыми пресс-конференциями, а потом повторяла, как попка, с поучительной миной на лице, с грустными глазами и все понимающими ресницами (Виксан, Виксан учила меня делать соответствующую физиономию!).

«Стоит только оценить красоту замысла, как уже ничто не покажется невозможным. Потому что красота — и есть невозможность».

Или:

«Чувства разлиты в воздухе, назвать их — значит убить».

Или:

«Я не буду говорить о любви. Любовь — это всегда постфактум»…

Господи, сколько же этих проклятых заготовок я налепила придуркам-журналюгам! И сколько книжек перетаскала в сумке, тех самых, которые ни разу не открыла и вряд ли открою… Какой-то, мать его, Пруст, какой-то, мать его, Фриш, какая-то, мать ее, Симона де Бовуар… Надо было сильно постараться, чтобы написать всю эту бодягу, а потом издать ее отвратительно-мелким шрифтом… Но главное — не забыть последовательность, учил меня Ленчик: Пруст — Фриш — Симона де Вовуар. Главное, ни в чем и никогда не забывать последовательность… С Прустом и Фришем легко, одна гласная в слове, в ударениях не запутаешься.

И я не путалась.

Я потрясала воображение. Своим меланхолическим интеллектом. Динка тоже потрясала воображение. Своей отвязанностью. Но нам не помогло ни то, ни другое.

«Таис» почти сдох.

Он обездвижен, парализован, так что, может быть, Ленчик не так уж не прав? Днем я пытаюсь убедить себя в этом. И почти убеждаю. Но когда наступает ночь…

Когда наступает ночь, я говорю себе: это нечестно.

Это нечестно.

Листок с переводом надежно спрятан в бестиарии. С ним происходят странные вещи: он прячется между страницами, он всплывает в самых разных местах, под самыми разными миниатюрами. Под самыми разными, но именно под теми, которые напоминают мне Ленчика, Динку, покойную Виксан, покойного Алекса и даже меня саму.

Чаще всего я нахожу листок под Сциталисом. Сциталис и есть Ленчик, красота узоров на его чешуе нестерпима, и поэтому он никогда не охотится. Он ждет, когда жертва приблизится сама, завороженная этой красотой. Ленчик тоже не делает лишних телодвижений. Он ждет, когда жертвы приблизятся. Когда они сами положат голову на плаху.

Ай, молодца! — сказала бы Динка.

Но я все еще раздумываю — показать ей текст письма или нет. И пока я раздумываю, Ленчик перебегает от Сциталиса к Гипналу, а потом — к Сепсу и Дипсе, а потом — к Амфисбене: ко всем змеям бестиария. Но суть от этого не меняется.

Ленчик остается змеей. Каждой по очереди.

Ползучим гадом.

Как он мог так поступить с нами? Как он мог?.. Но… В любом случае, мне не жалко ни Динку, ни себя, мне жалко бестиарий. И деревья в этом чужом испанском саду — оливковые и апельсиновые. А миндаль я все равно не люблю…

Кроме того, у меня внезапно начались напряги с Пабло-Иманолом.

Или это у Динки начались напряги с Пабло-Иманолом? В любом случае, их секс уже не так громок, не так демонстративен. А несколько ночей назад они даже ругались. Я тешу себя надеждой… я хочу тешить себя надеждой, что мне это только показалось.

И я тешу себя надеждой, что он ничего не знает о моем рейде в его гребаный электронный ящик. Ну, конечно же, он ничего не знает, иначе бы давно принял меры.

Но никаких мер он не принимает, просто смотрит на меня гораздо чаще, чем раньше (раньше он вообще меня не замечал), — смотрит и улыбается. Я улыбаюсь ему в ответ хорошо заученной, хорошо поставленной улыбкой с обложек всех журналов. Моя улыбка нежна и застенчива, в противовес Динкиной улыбке — открытой и дерзкой.

Да, так и есть. Наверное, Динка начала дерзить, проявлять свой поганый характер: первый признак того, что она хочет расстаться с очередным парнем. Она расстается с парнями легко — как чистит зубы, как выбирает волосы с расчески. Если парень очень нравится ей — есть шанс, что она будет с ним дольше контрольных двух недель. Если не очень — просто хочется переспать, ощутить власть славы над простыми смертными — все может ограничиться одним разом. Одним банальным пересыпом. Но Пабло-Иманол побил все рекорды.

Этому есть несколько объяснений, простых и не очень.

Первое простое — наркотики. Неизвестно, где Ангел достает их — но он достает. Динка не впадает от них в клинч, скорее — в тупую созерцательность. Кроме того, наркотики делают ее нимфоманкой. Ей всегда нравилось трахаться — она сама мне об этом говорила, — а сейчас она просто с цепи сорвалась. Но, похоже, Пабло-Иманола это устраивает, он и сам не дурак перепихнуться. К тому же Динка совершенно непристойна в трахе, я помню это еще по нашей питерской квартире с видом на Большую Неву. Я помню эти звуки, помню мат, которым она всегда поливает партнера. Она готова унизить его даже тогда, когда он доставляет ей удовольствие.

Просто садомазохизм какой-то…

Но я помню и другой мат, никому не адресованный, ни к кому не относящийся — когда она бурно и тупо кончает. Она делает это демонстративно. Я не могу отвязаться от этой мысли, которая окопалась в моем мозгу около двух лет назад и все это время только укрепляла бруствера, расширяла линию коммуникаций и подвозила боеприпасы… Мысль и в самом деле проста: Динка все делает демонстративно.

Даже занимается любовью.

Это не кажется мне таким уж удивительным, просто Динка взяла на вооружение еще один старый тезис Ленчика: «Все на продажу». Нужно уметь продаваться и нужно получать за это по максимуму. Нужно не стесняться продаваться, и тогда ты получишь за это даже больше, чем по максимуму.

Странное дело, ненавидя Ленчика, Динка напропалую пользуется его принципами. Я отношусь к Ленчику терпимо и даже с известной долей нежности — и тоже пользуюсь его принципами.

Напропалую.

Просто Динка взяла на вооружение одни Ленчиковы принципы, а я — другие. Мы растащили нашего продюсера на цитаты.

Но и это нам не помогло.

А может, это были не те цитаты?..

Второе простое объяснение — у нас по-прежнему нет денег. «А росо dinero роса salud» [23], — скрежещет зубами Динка, не на шутку пристрастившаяся к испанскому. Ленчик не высылает нам денег. Кормит обещаниями, что скоро приедет. И потом, говорит он в трубку, неужели у вас все кончилось? Ведь в первый раз я выслал достаточно…

Я не знаю, сколько выслал Ленчик в первый (и единственный) раз. Все наши деньги осели у Пабло-Иманола. Ну и черт с ними. Мы живем как растения, во всяком случае я (если я когда-нибудь и начну размножаться, то исключительно почкованием), а зачем растениям деньги? Им и так хорошо…

А третье — сам Ангел. Должно быть, он, действительно хорош в постели, он неутомим в постели, он может укротить Динку. Или наоборот — сам оказаться укрощенным. Одно из двух: за первое голосуют собаки, его бойцовые собаки. За второе — джаз, его мягкий cool джаз. Динке нравится его джаз, я знаю это точно.

Она устала от попсятины.

От нашей с ней попсятины, которой мы промышляли два года. Джаз — совсем другое. Джаз прохладный, и Динка иногда так внимательно слушает его, даже какой-нибудь проходной «Рэг кленового листа» — так настороженно и так внимательно, что Ангел называет ее «bobby soxers» [24]. У нас самих были целые вагоны этих «bobby soxers», этих дураков-тинейджеров, девочек-фанаток, рыдающих, бьющихся в экстазе, тянущих к нам свои руки на каждом выступлении… Они подгоняли себя под нас, они стриглись под нас и красили волосы под нас; под нас они заводили тяжелые ботинки и к чертовой матери выбрасывали лифчики, они становились нашими двойниками, а потом присылали свои фотки: «Похожа, правда, Диночка? Похожа, правда, Ренаточка? Боже, девчонки… Я люблю вас, люблю вас, лю-ю-ю-ю-ю-юблю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю…» Некоторые и правда были похожи, очень похожи, но Ленчик запретил нам самим отвечать на эти письма. А когда с пяток таких идиоток чуть не покончили с собой (их едва успели откачать), а одна-таки покончила — и слухи об этом разнесло журналистское шакалье… Вот тогда Ленчик и нанял Машку Слепцову, девочку-припевочку, одиннадцатиклассницу-отличницу мами-папину гордость, тайком с потными ладонями убивавшуюся по нашим запретным песенкам. Он подцепил ее на форуме, на нашем официальном форуме, где Машка проводила довольно много времени. Ее постинги были не такими тупыми, как все остальные, во всяком случае открывать тему «ОНИ ЛЕСБИЯНКИ ИЛИ НЕТ» ей и в голову не приходило. А вот изо дня в день внушать неграмотным, очумевшим от запретного плода малолеткам, что правильно писать «лесби», а не «лезби» и никак не «лисби», и тем более не «лизби» — это она умела. Кроме того, Машка отличалась хорошим слогом, это Ленчика и зацепило. Мы виделись с ней мельком, пару раз, не больше, в клубешнике, под коктейль со старой Ленчиковой фишкой: «Выжмите сок из двух бутылок виски…» Всю ночь Машка просидела в уголке, глядя на нас безумными округлившимися глазами. Она была совсем никакая, Машка, коротко стриженая, как Динка, светловолосая, как я, да какое нам было до нее дело?.. Она была никем, а мы были всем… Это потом Ленчик сказал, что она отвечает фанатам вместо нас: коротенькие, в две строчки, послания: «Спасибо, спасибо, спасибо-имярек». И даже получает пятьсот баксов в месяц за такую непыльную работенку.