Психология манипуляции. Феномены, механизмы и защита - Евгений Леонидович Доценко

равен 0,2—0,3 секунды [Там же, с. 14].

О наличии быстрой комплексной оценки проблемной ситуации свидетельствуют также выявленные в экспериментах по решению шахматных задач закономерности. Это — наличие эмоциональной реакции, непосредственно предшествующей моменту нахождения (осознания) решения, а также способность шахматистов высокой квалификации к моментальной комплексной оценке шахматной позиции в условиях тахистоскопического ее предъявления [Тихомиров, Виноградов 1969]. Последняя ситуация по сюжету близка к задаче, стоящей перед адресатом манипулятивного воздействия: комплексная оценка расстановки сил, баланса интересов.

Большинство людей по праву могут быть отнесены к игрокам высокого класса в межличностных отношениях — по меньшей мере по причине повседневной ежеминутной включенности в процесс психологического взаимодействия. Учителем выступает опыт поражений, который может включать в себя обиды, досаду, разочарование в людях. Хорошо, если эти эмоции проходят, и у человека появляется взвешенное понимание и терпимое отношение к тем, от кого он пострадал, как рубец от прививки. Труднее ожидать подобный исход там, где проявляются злость, ярость или гнев. Понятно поэтому, что внутренний эмоциональный толкователь у всех людей имеет разную квалификацию. Но как бы ни был «наивен» адресат манипулятивного воздействия, на языке быстро сменяющихся психологических состояний в той или иной степени он способен дать реакцию на очень широкий круг признаков манипуляции. Другое дело, что часто эти реакции слишком слабы, чтобы оказать сколько-нибудь серьезное влияние на ситуацию или слишком поздно набирают необходимую действенную силу, когда вернуть или изменить события уже невозможно.

Рациональное распознавание угрозы может строиться на знании особенностей текущей ситуации или вовлеченных в нее участников. Например, знакомство в среде нынешних отечественных предпринимателей нередко происходит по стандартной схеме: 1 часть — «диалог-разведка», в котором выясняется важность партнера, оцениваются перспективы отношений, степень его податливости к влиянию, 2 часть — «аванс», то есть реклама себя и своих перспектив, 3 часть — «спрос-предложение», на которой завязываются деловые отношения. Тот, кто знает об этом сценарии, уже на первом шаге обязан предположить, что его партнер может выдавать «аванс» и сделать соответствующую поправку, чтобы не поддаться на его уловки.

Распознать манипуляцию человек может также, опираясь на собственную историю отношений с конкретным человеком. Однажды мне довелось с гнетущим чувством вины выйти из кабинета своего начальника — директриссы учреждения, у которой приключился сердечный приступ в момент, когда я отказывался выполнить несвойственную моей должности работу. Переживать пришлось недолго. Через десять минут, случайно проходя мимо того же кабинета, я услышал ее смех. Разумеется, следующие «приступы» уже воспринимались мной как искусный прием. Вероятно, у каждого живущего в обществе человека имеются подобные знания о том, как распознавать случаи, которые мы называем манипуляцией.

Итак, манипулятивная опасность может распознаваться как на уровне чувств, так и на уровне понимания. В обоих случаях суждение о наличии манипуляции выносится как результат (может быть неосознанного) истолкования полученных сведений; как эмоциональная оценка, так и рациональное понимание не обязательно осознаются, но в большинстве случаев так или иначе оказывают влияние на поведение человека.

Подобно тому, как были выделены неспецифические и специфические виды психологических защит, мы обнаруживаем различение и в средствах распознавания угрозы: с одной стороны,— это эмоции, указывающие на факт или определяющие вероятность манипулятивного вторжения, а с другой — практический опыт и знания, подсказывающие качество опасности, возможные цели манипулятора.

* Со слов И. В. Лялиной — предпринимателя, психолога по образованию (с сохранением лексики).

6.5. Надо ли защищаться от манипуляции?

Существует несколько случаев, когда нет необходимости защищаться от манипуляции. Во-первых, технологические ухищрения манипулятора бывают столь искусны и трудоемки, сложны и неясны, что в них нарастает тенденция к саморазрушению. Эффективность таких воздействий в том, что они рассчитаны на сопротивление. Если же такового нет, они просто теряют свою силу. В подобных случаях нет смысла тратиться на их понимание и разрушение, можно просто позволить им произойти — это обойдется «дешевле» с точки зрения душевных затрат. (Нечто похожее предлагает М. Б. Литвак [1992] под названием тактики амортизации — намеренных подчеркнутых уступок агрессору. Правда, он рассматривает этот прием как средство ведения межличностной борьбы).

Во-вторых, существуют игры, в состав которых входит манипуляция. Например, сексуальные игры, где манипуляция и такт (адресат обязан догадаться) взаимно сменяют друг друга. Действительно, в большинстве случаев такие игры начинаются с соблазняющих действий инициатора. Игра исчезает, если к эротической прелюдии приступают со словами «Давай...» Поэтому для тех, кто предпочитает игры, разрушение манипуляции будет нежелательным. Кроме сексуальных существует немало и иных, которые Э. Берн назвал хорошими играми.

Но даже если речь идет о манипуляции, не относящейся к указанным, каждый из нас может припомнить случаи, когда к манипулятивной суете можно было отнестись снисходительно, а к манипулятору — великодушно. По разным причинам: иногда в силу понимания мотивов человека, иногда в силу принятия его индивидуальных особенностей, а иногда — просто из нежелания опускаться до манипулятивного уровня. Это блаженное состояние отстраненности и возвышенности позволяет человеку сохранить свою самость. Тогда приходят умиротворение и спокойствие: пусть манипулятор празднует свой выигрыш — небеса нас рассудят...

Начальник тайной стражи при Понтии Пилате защищается...

— Прошу отдать меня под суд, прокуратор. Вы оказались правы. Я не сумел уберечь Иуду из Кириафа, его зарезали. Прошу суд и отставку. [...]

Афраний вынул из-под хламиды заскорузлый от крови кошель, запечатанный двумя печатями.

— Вот этот мешок с деньгами подбросили убийцы в дом первосвященника. Кровь на этом мешке — кровь Иуды из Кириафа.[...]

— Где убитый?

— Этого я не знаю,— со спокойным достоинством ответил человек, никогда не расстававшийся со своим капюшоном,— сегодня утром начнем розыск.

Прокуратор вздрогнул, оставил ремень сандалии, который никак не застегивался.

— Но вы наверно знаете, что он убит? На это прокуратор получил сухой ответ:

— Я, прокуратор, пятнадцать лет на работе в Иудее. Я начал службу при Валерии Грате. Мне не обязательно видеть труп для того, чтобы сказать, что человек убит, и вот я вам докладываю, что тот, кого именовали Иуда из города Кириафа, несколько часов тому назад зарезан.

Как видим, Афраний начал свой доклад с атаки. Зачем? Щекотливость положения, в котором он оказался, заключается в том, что он пришел с докладом о выполнении приказа, который не был дан в явном виде. Перед начальником тайной стражи стоит трудная задача — отчитаться об исполнении намека, сообщить детали, но не дать повода обвинить себя в том, что он сам же и организовал убийство Иуды. Опасаться ему есть чего. Теперь, когда дело сделано, соотношение сил изменилось: Понтий Пилат снова стал сильнее, и ему нетрудно представить Афрания