Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре - Коллектив авторов

В известной мере высшей точки это стремление шведских властей и политических элит к общеевропейскому престижу достигло в се редине XVII в. и воплотилось в дочери Густава Адольфа Христине – королевской «сивилле севера», остроумие и художественный вкус которой вызывали восхищение. И не в последнюю очередь поэтому ее относительно мало ругали за переход в католичество. В последние недели большой религиозной войны (Тридцатилетней войны 1618–1648 гг.) именно королева Христина побудила своих генералов, действовавших в Центральной Европе, прежде всего в Богемии, захватывать у врага возможно больше книжных собраний и произведений искусства, чтобы таким образом перенести в Швецию блестящие образцы европейских художественных сокровищ.

Культурный трансферт как результат военной добычи, который тогда не воспринимался как затрагивающий честь, был присущ всем воюющим сторонам и стал для скандинавской окраинной и пороговой державы самым эффективным и быстрым способом приумножить культурный капитал и совершить гигантский рывок в упомянутой гонке с европейскими, особенно датскими, конкурентами. Этот шанс шведские войска уже использовали в 1620-х гг. в Прибалтике, а потом еще раз с большим размахом после захвата Мюнхена в мае 1632 г. Тогда Густав Адольф во время своего десятидневного пребывания в баварской столице позволил разграбить кунсткамеру и библиотеку курфюрста Максимилиана I и при этом захватил не один экземпляр коллекции, похищенной десятью годами ранее в Гейдельбергском замке[691]. Самая большая возможность захватить в качестве военных трофеев культурные ценности, которая, однако, была последней, поскольку уже успешно проходили мирные переговоры в Мюнстере и Оснабрюкке, представилась затем в конце 1640-х гг. в Богемии. В богемских областях империи Габсбургов имелись громадные книжные фонды многочисленных библиотек городов, монашеских орденов и епископств, замки и дворцы аристократии украшали произведения искусства, картины и скульптуры выдающихся мастеров. Особенно знаменито было собрание императора Рудольфа в Праге[692]. В то время как мы имеем довольно полное представление о потерях королевских художественных собраний и библиотек в Богемии, вряд ли можно измерить потери аристократии и городских верхов. Большие, чаще всего церковные библиотеки в бóльшей или меньшей степени целиком отправлялись морем в Швецию. Среди них были такие, как библиотека основанного в XII в. на горе Страхов монастыря премонстратов, так называемая Розенбергская библиотека, библиотека Пражского епископального капитула, а также огромные фонды университетской библиотеки в Ольмютце и Дитрихштайнской епископальной библиотеки[693]. Как свидетельствует перемещение по разным направлениям культурных ценностей наивысшего уровня в качестве военной добычи, реконструированное сегодня путем лишь отдельных изысканий, к этим библиотечным фондам причисляются ценные книги гуманитарной библиотеки голштинской аристократии и датского советника Хайнриха Рантцау, которую захватил в 1627 г. Альбрехт Валленштейн в замке Брайтенбург, принадлежавшем роду Рантцау, и подарил пражской иезуитской школе[694].

Невозможно переоценить исключительное научное, культурное и историческое значение приобретенных во время Тридцатилетней войны посредством военной добычи шведскими библиотеками и собраниями произведений искусства[695]. Однако если рассматривать эти приобретения в связи с государственной политикой периода раннего Нового времени и с врожденной необходимостью верховной власти демонстрировать свою мощь обладанием соответствующим культурным капиталом, то станет очевидно, что ярко выраженный интерес Швеции к высоким образцам искусства и науки как к военной добыче был совсем не случайным. Так же это не было выражением естественного инстинкта норманнов захватывать все, что только ни попадет в руки, как это, по-видимому, любили приписывать викингам раннего Средневековья.

Даже в то время, когда каждая из воюющих держав стремилась к добыче, удивительный даже в тех условиях размах шведской заинтересованности в приобретении достояния побежденных и стремление шведских властей к экспроприации культурных ценностей Центральной Европы выделялись из общего ряда. Они были обусловлены особым положением, которое занимала в XVI и в начале XVII в. Швеция как окраинное государство, переходящее в более высокий класс внутри формирующейся международной системы независимых сильных государств, в рамках которой разворачивалась безудержная политическая, экономическая, культурная и военная конкуренция между составлявшими ее членами. Одновременно это было выражением большого значения и ценности, которые в процессе этой конкуренции придавались вербальному и визуальному представительству власти посредством культурного и духовного капитала и притом всеми соперничавшими силами и на разных уровнях, как государями, так и политической элитой и подданными.

Ввиду периферийного положения и культурной отсталости Швеции королевская власть и дворянство при визуализации и всеобщей репрезентации власти не могли опираться ни на давнюю собственную традицию интенсивного поощрения культуры, ни на помощь выдающихся деятелей искусства и первоклассных мастеров художественных промыслов своего времени. Тогда военная добыча предоставила возможность добиться силой трансферта культуры и как бы одним махом устранить культурную отсталость. Швеция, вставшая на путь превращения в великую державу, посредством военной добычи овладела культурным капиталом, необходимым для того, чтобы соответствовать роли ведущей европейской державы и существовать в этом смысле наравне с другими государствами. Только этим путем Швеции удалось вместе с реальной силой обеспечить себе в век барокко, в век дворов и альянсов, не менее важные средства и пути для символического представительства власти.

Это значение военных трофеев для символической репрезентации власти, однако, ни в коем случае не исключало прагматических соображений, что говорит о его комплексном характере. Таким образом, не только университетская библиотека в Упсале была укомплектована ценными книгами и рукописями из разграбленных богемских книжных фондов – среди них знаменитый «Codex argenteus» с готическим переводом библии Ульфиласа. Согласно правительственной инструкции, данной Г. Оксенштерной военачальнику Торстенсону, тот должен был осматривать хорошо укомплектованные библиотеки в Богемии, чтобы отсылать «книги в Швецию для пополнения библиотек в королевских академиях и гимназиях»[696]. По достоверным сведениям, частично трофейные книги направлялись во вновь основанные гимназии и в высшие школы в Вэстерас и Странгес, а также в церковь Св. Николая в Стокгольме, в консисторию и ее президенту[697]. Подобно действиям властей поступало шведское дворянство, которое использовало военную добычу для меблировки своих вновь построенных дворцов, как, например, Врангели для своего дворца Скоклостер[698].

Стратегически важная роль отводилась захваченным культурным ценностям в презентации власти с конфессионально-политической точки зрения. В первую очередь это касалось разграбления книжных собраний в Богемии. Передача католических монастырских и епархиальных библиотек протестантам должна была ослабить ударную мощь контрреформации, и она считалась триумфальным реваншем за грабеж реформатской гейдельбергской библиотеки Палатины и за ее перевозку в Рим, что в начале Тридцатилетней войны служило демонстрацией силы католицизма и унижения протестантов[699].

Едва ли уместно в данном случае прибегать к детальному сопоставлению положения дел с военными трофеями, поводов и функций их отчуждения во время Тридцатилетней и Второй мировой войн. Все же можно отметить некоторые общие черты. С одной стороны, обнаружилась систематическая связь обоих феноменов, поскольку каждый раз дело касалось репрезентации и визуализации политической силы и символического самопозиционирования представлявших их держав внутри системы государств, которым как окраинным державам и «странам-ньюкамерам» (новым музеям), таким как Швеция в XVI в. и Советский Союз в ХХ в., упомянутые презентация и визуализация власти рассматривались как особенно важные. С другой стороны, в тесной связи с этим определялись эпохальные границы описанной политики по отношению к трофеям, которая проявляется как манера поведения, свойственная эпохе. В ней отношения государств определялись структурами и способами функционирования – особенно культурным представительством («Репутацией власти является сила») – той международной системы отдельных суверенных государств, которая сложилась в период раннего Нового времени и позже, в ХХ в., находилась в состоянии разложения или же подверглась коренному изменению. Следовательно, трофеи Швеции и Советского Союза обозначали начало и конец описанного явления. Перед лицом современного положения эпохи и мира указанный феномен является достоянием истории и в этом смысле получил свое завершение.