Грозная Киевская Русь - Борис Греков

У соседних древлян, например, в том же X в., по-видимому, родоплеменной строй не был еще совсем изжит. Древлянские князья X в. еще очень похожи на вождей и военачальников периода высшей ступени варварства. «Деревская земля» (под этим термином можно разуметь народное собрание), а не деревские князья посылают к Ольге своих послов. Совещание вождей и народного собрания здесь весьма вероятны. О том же как будто говорит и множественность равноправных князей у древлян («наши князи добри суть…»)[410]. Если мы и можем здесь подразумевать вече, то оно имеет характер старого народного собрания периода высшей ступени варварства. Весьма вероятны такие же собрания и у других, более отсталых племен, включенных в состав Киевского государства. Так, например, еще в XII в. черниговские князья Давидовичи «созваша вятиче»[411] для привлечения их к совместным действиям.

Эти народные собрания древлян надо отличать от совещаний Киевского князя с боярами. Первые — это еще не изжитые остатки родового строя периода высшей ступени варварства, вторые — следствие укрепления княжеской власти, отделения власти от народных масс, уже успевших выйти из рамок родового общества. Нас не должно смущать то обстоятельство, что оба явления наблюдаются параллельно в одно и то же время. Наша страна и в этот период времени была огромна и в смысле стадиального развития в отдельных своих частях пестра.

Было бы ошибкой не считаться с этими условиями и рассматривать все части громадной территории как нечто цельное. Это верно даже в том случае, если допустим, что относительно древлян мы в данном случае ошибаемся. Вот почему нельзя не возражать против построения В. И. Сергеевича, совсем не склонного признавать эти стадиальные различия в отдельных частях обширного Киевского государства.

Для Сергеевича все равно: недатированное ли сообщение летописца о временах далекой древности («сдумавше поляне и вдаша от дыма меч»), когда хазары подчиняют себе полян, датированное ли 945 годом событие о переговорах древлян с княгиней Ольгой («и послаша деревляне лучшие люди…», «посла ны Деревьска земля»), наконец, факты договоров с греками (907–911 гг.), относящиеся к Киеву, к киевскому обществу и киевскому князю. Сергеевич ставит все эти разновременные и относящиеся к различным территориям факты в один ряд и делает из них общий вывод. Против такого исследовательского приема необходимо во имя научной методологии самым решительным образом протестовать.

Правильно отметив черты архаического строя у полян до IX и у древлян середины X в., Сергеевич совершенно произвольно пытается те же черты присвоить и Киеву X в., с его уже несомненно государственным устройством. Договоры с греками X в. он считает тоже плодом вечевого решения. По мнению Сергеевича, как мы уже видели, факт, что для заключения договора в Византию отправляются послы не только от имени князя и его бояр, но и от людей всех русских («людье вси рустии»), говорит о том, что и здесь инициатором договора является вече. Сергеевич прямо так и говорит, что под людьми Игоря, принимающими участие в заключении договора, надо разуметь все наличное население Киева, а не какую-либо тесную группу зависимых от Игоря людей[412]. Но стоит нам только присмотреться ближе к тексту договора 945 г., и мы получим основание усомниться в правильности заключения В. И. Сергеевича. Вот текст полностью: «И великий князь наш Игорь, и боляре его, и людье вси рустии послаша ны к Роману и Костянтину и к Стефану, к великим царем греческим, створити любовь с самеми цари, со всем боярством и со всеми людьми греческими…»

«Люди вси рустии» здесь играют ту же самую роль, что «все люди греческие», но ни здесь ни там вече не имеется в виду.

В договоре 911 г. совершенно ясно выражено, кто именно и с кем заключает договор. Послы для заключения договора посланы от «Ольга, великого князя русского, и от всех, иже суть под рукою его светлых и великих князь и его великих бояр». «Такоже и вы, греки, — читаем в том же договоре обращение к грекам, — да храните таку же любовь ко князем нашим светлым рускым и ко всем, иже суть под рукою светлого князя нашего».

Если уж учитывать возможность некоторых перемен в объеме и характере власти киевского князя за протекшие 34 года (911–945), т. е. от договора Олега до договора Игоря, то, во всяком случае, не в сторону умаления ее, а как раз в обратном направлении: сила княжеской власти, несомненно, росла до начала или даже до середины XI в., и вече все меньше имело возможности проявлять себя в политической жизни государства.

Договор 945 г. тоже упоминает «всех русских людей»[413], но совсем не в том смысле, какой придает этому упоминанию Сергеевич, а с другими расчетами. Русский князь говорит о всех русских людях для того, чтобы крепче подчеркнуть обязательность соблюдения договоров для всех русских людей. «И иже помыслит от страны Руские разрушити таку любовь» принявший ли христианство или не крещеный (т. е. буквально всякий русский), «да не имуть помощи от Бога, ни от Перуна…» Вот для чего понадобилось вспомнить о русских людях «всех». То же относится, надо думать, и к другой стороне, заключающей договор.

Договоры заключало не вече, а Киевский князь со своим правящим окружением.

Подъем значения вечевых собраний падает на вторую половину XI и на XII в.[414] Если говорить об исключениях, то они имеются только для Новгорода, где упоминание о вече относится к 1016 г. Это «исключение» вполне закономерно и понятно, потому что тот процесс, который обнаружился в других частях Киевского государства во второй половине XI в., для Новгорода стал уже несколько более ранним фактом.

Замечание А. Е. Преснякова о том, что до XI в. в наших источниках отсутствуют «всякие указания на вечевую деятельность», можно признать правильным, если не считать двух свидетельств, вызывающих справедливое недоверие, о чем говорилось выше.

Чем объяснить это явление? Мне кажется, оно стоит в связи с распадом Киевского государства.

По мере упадка Киева как политического центра, объединяющего значительные пространства, по мере усиления отдельных частей империи Рюриковичей в этих последних поднимается политическое значение крупных городов, способных играть роль местных центров и отстаивать независимость своей области от притязаний старой «матери городов русских». В этих городах вырастает значение вечевых собраний, с которыми приходилось считаться и пригородам, и князьям.

Но как же относиться к тому классическому месту Лаврентьевской летописи, на которое ссылаются все наши историки в доказательство исконности вечевых собраний у восточных славян?

Это знаменитое место летописи под 1176 г. действительно говорит о городских народных собраниях, но отнесение этого института в глубокое прошлое («изначала») без серьезных оговорок невозможно. Этот текст требует комментария. Под 1176 г. в Лаврентьевской летописи помещен удивительный по яркости рассказ о борьбе владимирских ремесленников и мелких купцов с ростовским и суздальским боярством. Победа владимирских «новых», «мезинных» людей над старым родовитым боярством Ростова и Суздаля вдохновила летописца, и он стал размышлять по этому поводу: всегда-де и везде было так, что пригороды подчиняются решениям старших городов, а здесь вышло как раз наоборот. Это просто «чудо». «Мы же да подивимся чюду новому и великому и преславному Матере Божья, — пишет летописец, — како заступи град свой от великих бед и гражаны своя укрепляеть: не вложи бо им Бог страха и не убояшася князя два имуще и власти (волости. — Б. Г.) сей и боляр их прещенья ни во что же положиша, за 7 недель безо князя будуще в Володимери граде, толико возложьше всю свою надежю и упование к святой Богородице и на свою правду. Новгородца бо изначала и смольняне и кыяне и полочане и вся власти яко же на думу на веча сходятся, на что же старейший сдумають, на том же пригороды стануть, а зде город старый Ростов и Суждаль и вси боляре, хотяще свою правду поставити, не хотяху створити правды божья, но „како нам любо“, рекоша, „тако створим: Володимерь есть пригород наш…“ „…не разумеша правды божья исправити ростовци и суждальци, давний, творящеся старейший; новии же людье мезинии володимерстии, уразумевше, яшася по правду крепко…“»[415] «…Не хотяче покоритися ростовчем и суждальцем и муромьцем, зане молвяхуть: пожьжем и паки ли посадника в нем (городе Владимире. — Б. Г.) посадим: то суть наши холопи каменьници»[416] (в Никоновской летописи этот перечень расширен: «холопи, каменносечци и древодельци и орачи»).

Отсюда с полной очевидностью вытекает, по мнению летописца, что вечевые собрания в Ростове и Суздале были издавна, что в этих собраниях решающая роль принадлежала старой знати, боярству, что знать через вечевые собрания старшего города до сих пор всегда держала в повиновении пригороды. Так, уверяет нас летописец, было «изначала». А сейчас произошло нечто новое, до сих пор небывалое. Это «изначала» относится не только к существованию вечевого строя, но прежде всего к обязанности пригородов подчиняться городам, к господству знати над людьми «мезинными». На этом, во всяком случае, логическое ударение летописного рассказа. Упоминаемая здесь знать и есть те «светлые бояре», представителем которых в договорах с греками являлся в свое время великий князь Киевский. До известного времени этот «изначальный» порядок держался. Затем в нем появилась трещина.