Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы - Леонид Беловинский

Волостные старшины и старосты

Но главное – община была юридическим владельцем крестьянских надельных земель: домохозяева, по числу мужских душ, получали землю только в пользование, вплоть до того, что у мира было право переделов земли по мере увеличения населения. Это землепользование было уравнительным и увязывалось с качеством и местоположением земли. Пашня могла быть под лесом, с южной стороны опушки, где посевы вымерзали бы в тени, и с противоположной стороны, где они грелись на солнце, вдоль дорог, где они вытаптывались бы, вблизи от деревни и вдалеке (так называемые запольные поля), на южном склоне и на северном и пр.; это мог быть и суглинок, и супесь, и клочок чернозема и т. д. И в каждом таком качественном участке домохозяин получал полоску земли – чтобы по справедливости. Итогом была многополосица: хозяйство велось на множестве участков. А поскольку наделы были невелики, результатом многополосицы была узкополосица: иной раз полосы достигали двух саженей в ширину – поперек только поставить лошадь с сохой, а уж пахать невозможно. А поскольку при «двоении» пашни пахать требовалось и вдоль, и поперек, боронить кругами, постольку снижалось качество агротехники: на высоких гребнях хлеб высыхал, в глубоких бороздах вымокал. Кроме того, результатом многополосицы была чересполосица: узкие полосы через совсем уже узенькие, почти незаметные межи соседствовали с полосами, принадлежавшими другим хозяевам. А это влекло за собой принудительный севооборот: пахать, сеять, убирать требовалось одновременно с соседями, иначе были бы потравы посевов. При таких условиях никакие улучшения, например изменение севооборота, были невозможны. При уравнительных переделах земли крестьянин не был заинтересован в поддержании урожайности своей земли, которая завтра могла оказаться в чужих руках; а в таком случае, зачем работать, бить лошадь, вывозя навоз на поля? Зато все было по справедливости. А, кроме того, плохие хозяева, не способные жить своим умом, угадать время для работ, могли ориентироваться на весь мир. «Мир – большой человек», – говорили крестьяне.

Внутри общины лада не было. Но зато против чужаков она выступала сплоченно, нужно ли было пропить мирской лужок, слупить ведерочкодругое водки с просителя из посторонних или устоять против нажима начальства. «Как мир, так и я. Мир – большой человек»! По отдельности с каждым можно было договориться, приведя резоны, но на миру все становились неуступчивыми, и прежние договоренности не действовали. Как и артель, община способна была ободрать чужака, как липку. П. И. Мельников-Печерский красочно описал и артельные, и мирские порядки в прекрасных романах «В лесах» и «На горах».

Выход из общины с землей был затруднен: она не склонна была разбазаривать ограниченный земельный фонд. И первым требованием было – внесение всех податей и повинностей и, полностью, досрочно, – выкупных платежей. А с 80-х гг. требовалось еще и согласие двух третей схода и земского начальника. Столыпинская аграрная реформа 1907–1910 гг. отчасти смягчила это действие: достаточно было простого пожелания крестьянина. Земля закреплялась в собственности, с правом ее отчуждения любыми способами. Причем могла оставаться по-прежнему в чересполосном пользовании (к этому обычно прибегали бедняки, чтобы продать свои полосы более богатым соседям), либо вся полевая земля объединялась в один участок-отруб, а крестьянин оставался жить в деревне, используя иные сельские угодья (покос, выгон и пр.). Или же крестьянин, объединив все причитающееся ему, выселялся на это участок-хутор где-нибудь на краю общинных угодий. Но воспользоваться этим могли достаточно богатые крестьяне, имевшие и покупную землю, приуроченную к хутору, и некоторые деньги: ведь требовалось рыть колодец, прокладывать дорогу и др.

Несколько общин объединялись в крестьянскую волость, где также действовал волостной сход представителей сельских обществ под председательством выборного волостного головы. Сход выбирал и других должностных лиц (сборщика податей и пр.), нанимал писаря, учителя, избирал волостной суд из своей среды. Именно волостной суд и мог приговорить крестьянина к аресту до пяти суток или телесным наказаниям до 20 ударов розгами.

Но при этом сама сельская поземельная община и крестьянская волость были ограничены в правах: сначала мировые посредники из дворян, затем непременные члены уездных по крестьянским делам присутствий, из дворян же, а потом земские начальники, выбиравшиеся помещиками из своей среды, полностью контролировали их, вплоть до приостановки решений сельских и волостных сходов и волостных судов и до смещения с должности сельских выборных должностных лиц. Для земских начальников, введение которых было фактическим восстановлением вотчинной власти помещика, ситуация была особенно удобна: вызвал неудовольствие сельский староста или волостной старшина – снимай с него должностной знак (медаль), пори или заключай в арестное помещение, а потом снова вешай ему медаль. В следующий раз умнее будет.

Сельский сотский

Вот в этом-то, в несвободе, все крестьянство было единым. Не правда ли, сомнительное единство?

Еще в 1801 г. государственные и удельные крестьяне получили право вступления в сделки и приобретения недвижимой собственности, земли, а в 1846 г. такое право получили и крепостные крестьяне. Читатель может подумать, что нищее крестьянство не способно было на такие покупки. В доказательство противного воспользуемся работой самого В. И. Ленина «Аграрный вопрос в России к концу XIX века», написанной им для Энциклопедического словаря бр. Гранат. В ней приведены следующие данные:

Принадлежность частновладельческих земель

Затем началась Столыпинская аграрная реформа, суть которой заключалась в создании мощного слоя крестьян-собственников. В ходе ее к 1 января 1916 г. 2008,4 тыс. домохозяев закрепили в собственность еще 14 122,8 тыс. дес. земли, да Крестьянский банк продал им 3990,1 тыс. дес.

В 1915 г. дворянам (помещикам) принадлежало уже 39,5 млн дес., что составляло 43,63 % от общего землевладения, а крестьянам – 33,7 млн дес., то есть 37,13 % всей частновладельческой земли, в том числе 16,6 млн дес. было в личной собственности и 17,06 млн – в собственности крестьянских обществ и товариществ (Отечественная история: Энциклопедия. Т. 2. М., 1996. С. 252). Отметим, что в товарищества и общества для покупки земли и, обычно, совместной ее эксплуатации, объединялись, как правило, беднейшие крестьяне, не способные самостоятельно приобрести нужное количество земли.

Итак, за 10 лет, прошедших с начала реформы, крестьянское купчее землевладение почти сравнялось с помещичьим.

Кто-нибудь может подумать, что купленные крестьянами земли – кулацкие владения. Но… Ленин дал и распределение этой земли по размерам владений. На конец XIX в. по владениям менее 10 десятин: владельцев 409 864, земли у них 1 625 226 десятин, что дает на одно владение в среднем 3,9 десятины. Владельцев участков от 10 до 50 десятин 209 119, у них земли 4 891 031 десятина, то есть по 23,4 десятины на владение в среднем.

Как не было крестьян «вообще», так не было «вообще» и помещиков. Общим у помещиков было лишь их юридическое положение: каждый помещик непременно был потомственным дворянином. Именно принадлежностью к дворянскому сословию было обусловлено право владения «населенными имениями», то есть крепостными людьми. Дворянин, владевший землей, но без людей на ней (были и такие), считался не помещиком, а землевладельцем, как и землевладелец-недворянин. Конечно, после 1861 г. это различие исчезло, и бывших помещиков стали официально называть землевладельцами. Но в быту это слово сохранилось, и даже крупных землевладельцев-недворян иногда называли помещиками.

Не было единства внутри дворянского сословия: официально или неофициально различались поместные и беспоместные, душевладельцы и «бездушные», потомственные и личные, столбовые и служилые, сановные и нечиновные дворяне. Что же касается помещиков, то есть интересующих нас здесь душевладельцев, то главное было – разница в количестве душ, которым и определялось богатство. Что было общего между владельцем нескольких тысяч, а то и десятков тысяч крепостных (Шереметевыми, Юсуповыми, Голицыными, Бобринскими и другими) и владельцами двух-трех, много десяти душ? Ничего, кроме того, что юридически и те, и другие были потомственными дворянами и помещиками.

Читатель, плохо знающий историю своего народа (а история – это не великие исторические события вроде Куликовской битвы, и не деяния императоров, выдающихся государственных деятелей и полководцев, а повседневная жизнь всего народа), воскликнет: да сколько их было, этих владельцев нескольких душ! Ведь в массовом сознании, сформированном и русской литературой ХIХ в., и пропагандой ХХ в., помещик – непременно большой барин, живущий среди многочисленной дворни в роскошном каменном особняке с колоннами или в своем богатом поместье.