Брат на брата. Окаянный XIII век - Виктор Карпенко

Великий князь все чаще в последнее время просиживал над книгами и свитками в харатейной палате. Книжная мудрость давалась ему нелегко, но упорство и настойчивость делали свое дело: он познавал одну книгу за другой. Раз за разом Юрий возвращался к «Ярославовой правде», не соглашаясь с ней во многом и правя ее новыми законами. С великим вниманием перечитывал он наставления своего старшего брата Константина, удивляясь его учености и прозорливости, а в хорошем настроении читал переводы греческих историков-мыслителей. Особенно полюбил он книгу о великом человеке древности — Александре Македонском, восхищаясь его подвигами и завидуя полководческому гению.

Вот и сегодня, в тихий осенний вечер, он сидел у раскрытого окна и читал «Александрину». Размышляя над прочитанным, сравнивая деяния Александра со своими, Юрий Всеволодович искал оправдание совершенным ошибкам, напрасно пролитой крови, неосуществленным планам. Удивляясь грандиозности замыслов Александра, упорству, с которым тот шел к намеченной цели, Юрий и сам планировал будущие походы: против мордвы и черемисов, волжских булгар и рыцарей-крестоносцев.

Быстро темнело. Строчки набегали одна на другую.

«Глаза слабеют, не то что в молодости, при свете звезд мог читать».

— Э-эх, — глубоко вздохнул князь и потянулся, расправляя затекшую от долгого сидения спину. — Огня принесите! — крикнул он, и тут же, словно только и ждал приказа Юрия Всеволодовича, на пороге харатейной со свечой в руке вырос Федор — малый шестнадцати лет, высокий и худой, в одежде чернеца. Вот уже более года он корпел над свитками и книгами ромейскими, составляя с них списки. Несмотря на отроческий возраст, Федор был смышлен, знал письмо ромейское и имел быструю руку. Поставив свечу в глиняную чашку, отрок поклонился князю.

— Дозволь, государь, слово молвить?

— Чего еще? — недовольный, что его отрывают от книги, поднял голову князь.

— На крыльце твоего разрешения дожидается человек. Говорит, что старинный знакомец твой. А зовут его Федор, Афанасия сын.

— Один?

— Нет, государь. С ним отрок.

— Веди! — приказал Юрий Всеволодович.

Вскоре в харатейную палату вошли двое: Федор Афанасьевич — седовласый, постаревший, ссутулившийся, а позади него — невысокого роста, в сером полукафтане и поярковой шапке на голове мальчишка.

— Неужто пятнадцать лет минуло? — оглядывая с ног до головы вошедших, спросил Юрий Всеволодович.

— Да, великий князь. Годы, что песок сквозь пальцы, текут — не удержать.

— Слово мое не забыл, коли не один пришел.

— Да как можно, великий князь. Волю твою исполнил: привел внука. Пятнадцать ему от роду, — с придыхом ответил Федор Афанасьевич и закашлялся.

— А ну, покажись, молодец, выйди на свет, — приказал Юрий Всеволодович пареньку. Тот шагнул из-за спины Федора Афанасьевича, заслонив его. — Ого, как вытянулся! Хорош! Почто оделся-то так?

— Так зори холодные, государь, потому и кафтан, — дрожащим от волнения голосом ответил Андрей.

Князь улыбнулся и задумчиво произнес:

— А глаза-то материнские: черные, большие, и голосом в мать пошел.

— В остальном на отца похож, — подал из-за спины Андрея голос Федор Афанасьевич.

— Верно, — согласился Юрий Всеволодович, — только отец в его годы помельче был в плечах, послабее…

— Прости, великий князь, что без дозволения говорю, но отец мой в пятнадцать лет уже головы половецкие крушил и ростом на две головы выше меня был, — отчаянно тряхнув головой, скороговоркой произнес Андрей и, повернувшись к Федору Афанасьевичу, призывно протянул руки: — Так ведь, деда?

— Так, сынок. Только князю перечить не след.

— Ничего, — снисходительно улыбнулся Юрий Всеволодович. — Это хорошо, что Андрей за отца стоит. Так оно и должно. А что, матушка твоя жива ли?

— А то как же, жива-здорова, кланяется тебе, великий князь.

— Почто же с собой Дубраву не взяли?

— Матушка на хозяйстве, а деда меня в стольный град привез. Говорит, что службу мне дашь.

— Дам, — рассмеялся князь. — Только, смотрю, уж больно ты прыток. Сам-то какой службы желаешь: ратной, как отец, или по торговому делу, как дед?

— Ратной, государь! — горячо воскликнул Андрей. — Мечом служить тебе хочу, жизни за тебя не пожалею!

— Верю, — посуровел Юрий Всеволодович. — Потому пойдешь ты в сотню гридей моей охраны. Отец твой тоже с гридей начинал, а ноне вон как вознесся — боярин посольского чина.

Андрей опустился на колени и стукнулся лбом об пол.

— Вставай, вставай, нечего одежду марать, — улыбнулся князь, поднимая с колен Андрея. — А скажи-ка мне, сынок, сподобился ли грамоте?

— А то как же, государь! — горделиво повел плечами отрок. — Деда меня обучил разуметь писаный слог, а еще речи ромейской. Когда же батюшка жил зиму с нами, то наставлял меня ратному делу и языку булгарскому.

— Да ты, как я погляжу, книгочей знатный?!

— Нет, государь, учение мне в тягость. Вот бы на коня да в Дикое поле поганых бить — это по мне. А над свитками просиживать, токмо штаны протирать.

— Так не сидел бы, коли в тягость, — рассмеялся Юрий, глядя на простоватое мальчишеское лицо.

— Ага! Тебе легко говорить, ты — князь. А я заикнись токмо, матушка так поленом отходит…

— Неужто бьет? — удивился Юрий Всеволодович.

— Не-е-ет, грозится только.

— А ты с этих угроз вон какой взрос! — подал голос Федор Афанасьевич и, обращаясь к великому князю, добавил: — Бог дал Андрею всего в меру: и здоровья, и ума, и смекалки, и силы. Дубрава с договором нашим смирилась и благословила сына в путь-дороженьку. Мне же наказала, коли ты не супротив, великий князь, быть подле внука, пока в силу не войдет.

— Живи, Федор Афанасьевич, тебе всегда рад. Дубраве же отпиши, что коли надумает жить подле сына, пусть едет.

— Благодарю, великий князь, отпишу непременно, — склонил седую голову Федор Афанасьевич. — Пойдем мы? — неуверенно спросил он, видя, что князь утомлен и черные круги пролегли под глазами. — Тебе, поди, почивать пора?

— Да нет, — улыбнулся князь в бороду. — Я еще посижу над книгой, а вы ступайте. Утром сведу со своим старшим сыном Всеволодом. С ним и науку ратную одолевать тебе, Андрей, рядом, и в сражения ходить. Такова твоя служба будет. Идите! — махнул рукой великий князь.

Глядя вслед выходившим из горницы, подумал: «Родная кровь, а все-таки чужой. Даже не дрогнуло ничего в груди при виде его. Может, Дубрава мне такой же глянется?»

2

Андрейка быстро освоился в княжеском тереме и сдружился с княжичами: Всеволодом, Мстиславом, младшим — Владимиром. Особенно крепко к нему привязался младшенький из Юрьевичей. Владимир ходил за Андреем следом, во всем подражая ему. Андрей тоже полюбил смышленого, забавного малыша, любознательного и непоседливого. Частенько, забравшись с ним в сенник княжеской конюшни, Андрей рассказывал Владимиру о городах, которые повидал, о диковинных зверях и дальних странах, о которых прочитал в книгах, о нашествии татар и погибели русских князей на Калке.

— Вот вырасту таким большим, как батюшка, — горячился Владимир, сжимая кулачки, — и отмщу убивцам! Я им задам!

Андрей, будучи, по сути, княжеским слугой, быстро сошелся с челядью и гридями охраны, и только Агафья не приняла черноглазого паренька. Она всякий раз при встречах внимательно разглядывала Андрея, находя в его чертах общее со своими детьми: брови — такие же, как у Всеволода; овал лица, нос — как у Владимира; походка схожа с поступью Юрия. Как-то зимой, на Крещение, после долгих поисков Владимира, ушедшего с Андреем с княжеского двора на торг, Агафья, разразившись рыданиями, потребовала удалить со двора своевольного слугу. Великий князь долго молчал, слушая причитания жены, а затем, решившись, сказал:

— Ты Андрюшку не замай! Сын он мне. Никто об этом не знает, и ты забудь. Но, несмотря ни на что, жить он будет здесь. А потому смирись! Такова моя воля!

Агафья, охнув, обмякла и села на пол.

— Да как же это, Господи?! Грех-то какой…

— Грех тот давно замолил, да и не ведал я, что сын у меня растет. И Андрею то неведомо. Ты же, Агафья, относись к нему как хочешь: лежит сердце — люби, нет — терпи, не неволю. Но вида не показывай! — сказал строго князь. — Он — кровь моя и дорог мне, как и твои сыновья. Станет зрелым мужем — пошлю воеводой в Городец, Устину Микуличу на смену. А до того будет жить в тереме.

— Как скажешь, государь, — тихо произнесла Агафья и залилась слезами.

Прошел год, за ним другой. Андрей подрос, раздался в плечах. Не одно девичье сердечко трепетно стучало, когда он проходил мимо, сверкая своими черными глазами, задевая их шутками или дерзким словом. Из-за этого-то и произошел разлад между ним и Всеволодом. Приглянулась и тому, и другому ясноглазая дочь боярина Никифора Зыкова. Девка была гордая, с норовом, предпочла она Андрея, а Всеволоду досадно, что не его. Как же?! Сын великого князя, наследник, а тут какой-то безродный слуга княжеский! Косые взгляды переросли в неприязнь, а от оскорблений словами дело чуть не дошло до кулаков. Чтобы и дальше не обострять отношений между сыновьями, Юрий Всеволодович, призвав старшего, распорядился: