89.Группа Тревиля - Владимир Березин

Мушкета вдруг пробило на воспоминания:

— Знаешь, был такой Армен Гибарян — он занимался Зоной ещё до распада Союза. Он покончил с собой в 1992 году — вряд ли по политическим соображениям. Видимо, что-то личное.

Так вот у него была теория существования Зоны как испытания для человечества.

То есть, Зона в его представлении была таким единым организмом, но организмом совершенно служебным, созданным для изучения человечества.

То есть всё внутри Зоны — это продукт нашей вины. Мы забываем своё Предназначение, то есть, знаешь, именно Предназначение с большой буквы «П», не конкретно-религиозное, а именно Предназначение, которое бы устраивало верующих всех религий.

Ведь во всех религиях базовые ценности в общем-то одни.

Я вот, к примеру, не знаю какой-нибудь веры, что проповедовала смерть от обжорства как самоцель.

Между тем треть человечества лечится от ожирения. Ну, ты понимаешь…

И вот Гибарян считал, что Зона как бы отражает нашу вину — наши страхи и чаяния. Причём учение Гибаряна эволюционировало — сначала он считал, что это просто наказание Господне — за наши грехи. Потом он думал, что кто-то, возможно Бог, коллекционирует человеческие желания, которые загадывают люди, отправляясь в Зону. Не важно, считал Гибарян, достигли ли путешественники Монолита, или погибли по дороге, важно другое — что и как они загадали, какие желания были для них выстраданными, ну и в последнюю очередь, интересно, конечно, насколько они продвинулись в этом аду к точке исполнения. Но это именно что в последнюю очередь.

И уже после смерти Гибаряна вышли его «Записки». «Записки» — это было придуманное название, потому что Гибарян своему дневнику, или, вернее, своей записной книжке, никакого названия не дал. Это была просто книжечка, которую он сам, правда, набрал на стареньком компьютере PC XT в текстовом процессоре Lexicon. Гибарян очень старался, потому что в тот момент уже, видимо, решил, что покончит с собой.

Причём текст этот составлен так, что у него нет ни начала, ни конца — наверное, специально.

Там Гибарян утверждал, что Зона есть отражение всего того, что содержится в голове человека. И если сначала всё человечество боялось ядерной войны, то главным в Зоне была радиация и физические аномалии. Потом началось наше новое Средневековье и люди как в прежние века стали больше бояться всяких уродов и монстров, существ с песьими головами и драконов. Вот в Зоне и возникли кровососы и прочие зомби.

Ему возражали, что за эти годы просто возникли устойчивые формы мутации, но фокус Гибаряна был в том, что он ни с кем не спорил. Он писал так, будто знал наверняка, будто ему было откровение и всё давно известно.

Ну, примерно так, как если бы какой-нибудь мой знакомый проснулся раньше всех. А потом за завтраком описывал, как красив рассвет. Что мы, будем сомневаться, что бывают рассветы? По-моему, никто не сомневается.

Сперва текст Гибаряна никто не заметил, а потом он пришёлся ко двору множеству сектантов. Они прямо молились на мёртвого Гибаряна — изрыли ему всю могилу, когда брали землю по щепотке. Но это уже очень скучная и неинтересная история, потому что в ней нет ничего удивительного.

Это такой стандартный путь сектантов — и люди, которые ими занимаются, описали поведение секты с точностью до дня. Они описывали его точь-в-точь как поведение растения — вот оно развивается, вот у него расцвет. Вот зрелось, а вот засохло… Короче говоря, через пять лет все эти гибаряновцы разбрелись кто куда, стотысячные тиражи «Записок» меланхолично переработали в макулатуру — ну, не знаю, может в полтиража семечки заворачивали. В общем, сик транзит глория, извините, мунди.

Но я Гибаряна читал внимательно, и оказалось, что не всё так глупо и примитивно, как казалось множеству его последователей.

Он ведь был очень хороший биолог и к тому же математик. Очень талантливый человек и вовсе не с истерическим складом ума, как бывает у некоторых гениев. Его безумие, если оно было безумием, было вполне счислено.

Сейчас уже многие воспринимают Зону как единый организм — причём такой, что действует циклически: от выброса к выбросу. И этот организм развивается по своим законам — у нас сейчас нет сомнения в том, что если бы Зоне было необходимо, то Периметр бы она прорвала легко.

Собственно, во время броска на Киев это и случилось, но после того, как прорыв осуществился, дело кончилось ничем. Ну да, положили, как это у нас водится, кучу народу во время обороны. (У «нас» — это я вообще человечество имею в виду, это ведь не национальная традиция, а вполне интернациональная — бросить каких-нибудь молоденьких солдат, чтобы они затыкали дыры.) Я до сих пор думаю, что дело не в том фантастическом похолодании, которым объясняют окончание прорыва. То есть, похолодание было, и было невероятным для конца августа, таким невероятным, что могло быть вызвано только самой Зоной. Так просто до восемнадцати градусов температура не падает. Я-то помню эти танки в августовском снегу, и примороженных зомби, что веером лежали вокруг, как караси в сметане. Тогда не сразу поняли, что большая часть порождений Зоны предпочитает комфортную среднюю температуру и передохнут сразу же за Периметром.

Потом похолодание прошло, осталась только сырость и опасность эпидемий. Но все твари за Периметром были мертвы. Это дело мемуаристов спорить о том, остановили ли войска вторжение или оно прекратилось само. На военно-исторических форумах ветки обсуждений содержат по десяти тысяч комментариев, но итог был один: уж что-что, но эпидемии не было благодаря армии.

Но всё произошедшее хорошо ложилось в концепцию Гибаряна. Никакое порождение Зоны сильно дальше Периметра жить не может. Обычно приводят в пример съехавших с ума богатеев, которые вывозили из Зоны чернобыльских псов, чтобы устраивать собачьи бои. Все думали, что главным препятствием будут санитарные кордоны и Первое межгосударственное соглашение, а оказалось, что главным препятствием была природа — все эти чернобыльские псы передохли. По разным, как тогда казалось, причинам, но я-то думаю, что причина была не в пище или вирусах, а в том, что тварь из Зоны вне Зоны жить не может.

И вот Зона живёт, пульсирует, выполняет какое-то своё предназначение. И если прав Гибарян, она аккумулирует знания о человечестве — что оно, бессознательное и тупое человечество, о себе думает и что оно бессознательно желает.

— Пойдём снимать урожай, — сказал Атос. — Урожая у нас немного, только ходить поодиночке тут нельзя. Будем страховать друг друга.

Мы оставили группу и пошли краем торфяного болота мимо столбов белого пара, вырывавшихся из-под земли. Это был подземный пожар, длившийся десятилетиями. Возможно, он начался сам собой, от какой-то естественной причины. А может, это был след давней, совершенно безумной попытки драться с порождениями Зоны при помощи миномётов и регулярной армии.

Тушить это невозможно — дело в том, что пожар тут же покрывается как бы защитной битумной оболочкой и вода просто не достигает огня.

Теперь уже было не понять точного пути пожара.

Оставалось только следить за дорогой. Ведь при торфяном пожаре под поверхностью образуются выгоревшие пустоты. Провалишься в такую, и никакая аномалия уже не понадобится.

Уйдёшь просто в ад, как и положено при нашей грешной жизни.

Ну, мне-то положено, а остальные как-то не очень виноваты.

Я шёл и размышлял о том, что теперь у меня есть тайна даже от близкого друга, никому я не могу пока сказать, что у меня в голове. Теперь нужно долго учиться обращению с этой начинкой, столько лет спавшей внутри черепа, и вот тут внезапно заработавшей.

Атос шёл позади меня.

— Скоро всё кончится, — сказал он. — Скоро не надо будет бегать. Я почти договорился…

Дыхание его было всё ближе.

И тут вдруг мгновенное тепло ударило меня в затылок, и я мгновенно потерял сознание. То есть, сознания я не потерял, но явно было, что часть мозга у меня заторможена.

Наверху, надо мной, кто-то сказал:

— В лесу и на кладбище есть только одна опасность — человек. И этот человек — я.

Глава двадцатая

Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле…

Иосиф Сталин Из письма к Франклину Рузвельту

Москва, 29 мая. Анвар Мухаметшин по прозвищу д'Артаньян. Работа в Конторе — чаще всего конторская работа. Случай с мышью не остаётся незамеченным. Мы все давно под колпаком — но у кого? Кому мешают учёные?

Отчего-то я понял, что тут дело неладно. Но это был рядовой эпизод — с Зоны приехал научный сотрудник «RuCosmetics», умер от инфаркта в метро. Захрипел, схватился за сердце, вызвали «Скорую».