Воспоминания - Александр Извольский

Пребывание Филиппа при русском дворе было кратковременно и не имело серьезных последствий.

Лионский мясник преследовал, по-видимому, только материальные выгоды и никогда не пытался вмешиваться в придворную или политическую жизнь. Его смерть оставила место свободным для более замечательного лица, Григория Распутина, который пользовался влиянием вплоть до падения романовской династии и распада русской империи.

Необыкновенные приключения этого безграмотного, пьяного и бесстыдного мужика, который появился из отдаленных мест Сибири, чтобы стать личным советником и даже, можно сказать, идолом русской императорской четы, уже нашли своё описание в литературе. Многочисленные книги, посвященные описанию этой невероятной карьеры, представляют, конечно, большую ценность. Наиболее яркой и обоснованной работой по этому вопросу мне представляется книга д-ра Диллона "Россия в упадке", столь часто мною цитированная. Я не буду здесь рассматривать суть вопроса, так как я не могу на основании личных наблюдений ничего прибавить ни полезного, ни интересного.

Первое появление Распутина в Петербурге относится к 1905 – 1906 годам, как раз к тому периоду, когда я стал министром иностранных дел. Сначала он вмешивался только в дела двора и касался только того, что относилось исключительно к делам императорской фамилии, и хотя я часто посещал дворец, я никогда не имел случая видеться с ним и поэтому не имею о нём личных воспоминаний. Все, что я знаю о нём за это время, мною получено от Столыпина, от некоторых близких ко двору лиц и от моего брата.

Д-р Диллон указывает, что мой брат должен был покинуть пост обер-прокурора святейшего Синода благодаря интригам Распутина.

Это совершенно верно. Этим он обязан вмешательству императрицы Александры в некоторые назначения по духовному ведомству, которые он не мог одобрить. Императрица была инспирирована Распутиным, который в это время ещё не вмешивался в государственные дела, но был озабочен устранением одних епископов, которые были ему враждебны, и протежировал другим, на поддержку которых он мог рассчитывать.

Я нашёл только одну неточность в повествовании д-ра Диллона.

Он повторяет известный рассказ о том, что Столыпин был излечен Распутиным от нервного потрясения, которое было причинено ему во время взрыва 25 августа.

Я могу удостоверить, что Столыпин был абсолютно спокоен и здоров в это время и что ему никогда не пришла бы в голову мысль по этому или по другому поводу обращаться к человеку, о котором он всегда отзывался с величайшим отвращением.

Я также отношусь с недоверием к утверждению д-ра Диллона, что Николай II отказался начать войну в связи с событиями на Балканах в 1912 году, следуя совету Распутина. Автор, очевидно, повторяет то, что граф Витте однажды говорил мне, но это не убеждает меня в правильности такого утверждения.

Я всегда указывал на глубокое религиозное чувство, которое руководило императором в его духовной жизни. Каким образом случилось, что это чувство могло превратиться в вульгарную веру, в предрассудки и в полную подчиненность такому лжепророку, каким являлся Распутин, – эту задачу я не мог разрешить путем моих собственных наблюдений.

Я могу объяснить это явление только влиянием на Николая II императрицы Александры, преувеличенный мистицизм которой вызывался, по-видимому, патологическими причинами. Чтобы судить о подобном явлении, необходимо обладать специальными познаниями, которых я не имею.

Не менее трудно, особенно для европейцев, понять тот сложный комплекс причин, который обусловливал влияние Распутина не только на слабовольного императора и императрицу, но и в самых разнообразных кругах, среди которых он вращался.

Это влияние, я думаю, не может быть объяснено гипнотическими способностями, которыми он обладал в величайшей степени. Чтобы понять эту загадку, необходимо быть несколько знакомым с религиозными и мистическими направлениями, которые время от времени проявлялись в России, оказывая громадное влияние на духовную жизнь русских как в низших, так и в высших слоях общества.

Общая тенденция этих верований направлялась в сторону стремления к грехопадению, часто даже преступному, которое сопровождалось верой в очищение от греха с помощью божественного милосердия.

Так называемая "религия страдания", черты которой находят своё описание у Толстого и Достоевского, сопровождалась часто болезненными искажениями и исходила из возвышенной теории о том, что для получения прощёния необходимо совершить грех. Таковы наиболее характерные черты русских сект, среди которых самой распространенной сектой является "хлыстовство". Её обряды, которые очень напоминают обряды самобичующих и конвульсионистов и мистицизм которой связан с эротическим возбуждением, имели своих адептов не только в низших, но и в высших слоях русского общества. В начале XIX века высшее общество Петербурга переживало сильный прилив мистицизма.

Император Александр I по своём возвращении из Парижа в 1814 году сам подал этому настроению пример под влиянием баронессы Крюденер, и если эта знаменитая женщина, которая внушила мысль о Священном Союзе, и не была подвержена эксцессам извращенных верований, которые были тогда в моде, то некоторые из её последователей и подражателей в конце концов, по-видимому, переходили границу, отделяющую мистицизм от известных патологических проявлений. Достаточно указать на Татаринову, друга баронессы Крюденер, некоторое время открыто пользовавшуюся покровительством императора Александра I.

Собрания в апартаментах, которые она занимала в одном из императорских дворцов Петербурга, по-видимому, походили на собрания "хлыстов".

Я не пойду дальше этой короткой характеристики элементов интересующей нас проблемы, не буду анализировать их или входить в детали, ещё не опубликованные по этому вопросу, так как я коснулся его лишь с чувством глубочайшего сожаления.

Я совершенно согласен с мнением д-ра Диллона, которое высказано в его книге, что действительная роль Распутина выразилась в том, что он открыл невежественным слоям русского народа все наиболее одиозные стороны автократического режима, что может быть успешно сравнено только с действием некоторой химической реакции, которая объединила все элементы русского общества против самодержавного режима.

В то время, когда я вступил на пост министра иностранных дел и стал близко общаться с Николаем II, он ещё не проявлял чрезмерной склонности к мистицизму и к ультрареакционным идеям, которые характеризовали последний период его царствования. Неудачи русско-японской войны и революционное движение, которое непосредственно следовало за войной, видимо, образумили императора. Осуществив счастливую мысль о замене Горемыкина Столыпиным, он следовал советам премьер-министра. Он внушал все больше доверия, как мне кажется, в том, что он будет благожелателен к новым учреждениям, несмотря на то, что по своему воспитанию и врожденным симпатиям, он был склонен к реакционные настроениям.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});