Верховные судороги - Кристофер Бакли

Особенно бросалось в глаза присутствие Декстера Митчелла. Один из телекомментаторов прошептал в микрофон, что происходящее напоминает ему сцену похорон из «Крестного отца». Уж не подойдет ли, когда послышатся удары приколачивающих крышку гроба молотков, Благгер Форкморган к Хейдену Корку, чтобы условиться с ним о «встрече на нейтральной почве»?

Со времени смерти Грейдона Пеппер с Декланом не разговаривала. Правильнее сказать, Деклан не разговаривал с Пеппер. Роль посредника между ними исполнял Криспус.

Часы тикали, приближая день инаугурации, и времени на прекращение огня у армий Митчелла и Вандердампа уже не оставалось. Грейдона Кленнденнинна сменил на его последнем посту Филипп «Флип» Сойер, маститый знаток апелляционного права, работавший некогда в одной с Грейдоном адвокатской фирме, — бывший заместитель министра юстиции, общепризнанный Маттерхорн непредвзятости. Он позволил себе лишь одно публичное выступление, сказав, что не видит необходимости в составлении нового резюме дела и собирается начать с того места, на котором остановился мистер Кленнденнинн.

«Команда Митчелла» также выступала с успокоительными заявлениями, производя под их покровом лихорадочные маневры. Тело Грейдона Кленнденнинна еще не довезли до «Похоронного бюро Голера», что на Висконсин-авеню, а Благгер Форкморган уже подал в суд ходатайство об отсрочке слушания. Он сделал это из расчета на присущую Вандердампу любовь к упорядоченности; ненавистный душе этого уроженца Огайо хаос нарастал с каждым днем, что вполне могло побудить президента поднять руки вверх и уйти в отставку, прихватив с собой — в высших интересах страны — и вице-президента Шмидца. Кроме того, Форкморган направил повестки с вызовом в суд: а) президенту Вандердампу; б) Хейдену Корку; в) судье Пеппер Картрайт; г) находившимся у смертного ложа Грейдона агентам Секретной службы и д) всему персоналу отделения интенсивной терапии. Цель этого деяния состояла в том, чтобы — как выразился Форкморган — установить «истинный масштаб обсуждений ex parte, касавшихся дела „Митчелл против Вандердампа“». Президент Вандердамп, услышав это, попросил Хейдена Корка: «Посмотрите в Конституции, могу я отдать приказ о казни без суда и следствия?»

Выступая на посвященной этому развитию событий пресс-конференции, Благгер Форкморган сказал, что, как ни сожалеет он о том, что ему пришлось сделать, Картрайт по-прежнему отказывается выйти из числа судей, рассматривающих дело «Митчелл против Вандердампа». Цель у него была самая простая — создать впечатление сколь возможно большей предвзятости Пеппер. И он своего добился. Согласно проводившимся почти ежедневно опросам, 80 процентов граждан страны ожидали, что судья Картрайт отдаст свой голос Вандердампу. Аппаратчики Митчелла, ухватившись за эту цифру, рассылали по разнообразным телешоу своих агентов, дабы те визгливо требовали ее импичмента.

Пока же, продолжал Форкморган, «важнейшим обстоятельством является то, что выяснение упомянутого масштаба позволит нам выявить размах и содержание совершенно недопустимых собеседований, проводившихся обвиняемым и судьей». Разумеется, «обвиняемым» президент ни в каком смысле не был, однако само это слово обладало симпатичным криминальным оттенком.

А тут еще медсестра отделения интенсивной терапии, видевшая, как Пеппер обнималась с президентом и главой персонала Белого дома, поведала об этих объятиях репортеру. После чего Пеппер, президент и Хейден Корк, не сговариваясь, пришли к выводу о том, что ждать, когда кто-то ухватится за последние слова Грейдона и пустит их в розничную продажу, осталось уже недолго.

В зале судейских совещаний веяло таким холодом, что оставалось лишь удивляться — почему это ни у одного судьи не идет изо рта парок.

Пеппер, как самая младшая из членов суда, вошла в зал последней и, закрыв за собой дверь, постояла у нее, ожидая, не попросит ли кто-нибудь из судей налить ему кофе. Обычно Сильвио с большим удовольствием требовал от нее этой лакейской услуги, — но не сегодня. Направляясь к своему месту, Пеппер прошла мимо Деклана и ощутила запашок мяты. «О господи», — подумала она, — хотя, с другой стороны, кто решился бы сейчас бросить в него камень? Она и сама с удовольствием приложилась бы сегодня к бутылке.

Председатель начал с изложения нескольких успокоительных административных и хозяйственных вопросов, а покончив с ними, глубоко и приметно вздохнул и сказал:

— Думаю, прежде чем мы займемся всем этим, будет правильным спросить, не имеется ли у кого-либо из вас замечаний… общего характера.

Все молчали. Большая часть судей смотрела в стол — с таким вниманием, точно на его поверхность проецировался хороший кинофильм.

— Я думаю, мы могли бы… по крайней мере… — начал наконец Мо Готбаум: так медленно, как если бы слова его были ведрами с водой, которые он вытягивал одно за другим из глубокого колодца, — обсудить вопрос об отводе судьи.

Сказанное им секунду-другую повисело в воздухе. Затем Мо добавил тоном более живым:

— Я понимаю, что такое решение может быть только личным. И вовсе не имел в виду какое-либо принуждение. Однако при прочих равных условиях для всех нас имело бы смысл, по крайней мере, обсудить этот вопрос… как таковой.

— Кто-нибудь видел статью в «Юридическом вестнике»? — решился наконец открыть рот и Сильвио.

Вопрос его породил молчание осязаемо неловкое, поскольку статью, написанную деканом юридического факультета Фордэмского университета — alma mater Пеппер (о боже, боже), — читали все. Озаглавлена она была так: «Самоотвод сейчас или импичмент несколько позже?»

— Я читала ее, — сказала Пеппер.

— Да? — с нехарактерной для него краткостью отозвался Сильвио. — Ага. Ну тогда…

Душераздирающее молчание.

— Шеф, вы позволите мне сказать несколько слов? — спросила Пеппер у Деклана.

— Конечно.

— Во-первых, — сказала она, — я хочу извиниться перед вами. Я сделала то, что сделала, потому что считала себя обязанной поехать туда. Что касается объятий, каждый, кому случалось оказаться вблизи смертного ложа, знает, как это… происходит. Никакого обмена приветствиями между заговорщиками там не было.

— Да, но то было отнюдь не простое смертное ложе, — брюзгливо отметил судья Харо.

— Я в курсе, Майк, — ответила Пеппер. — Есть и еще кое-что, о чем вам, по-моему, следует знать. Перед тем как испустить дух, мистер Кленнденнинн спросил: «Мы победили?»

Судьи просто смотрели на нее. Никто не произнес ни слова. В конце концов Пэги Плимптон спросила:

— Кто-нибудь мистеру Кленнденнинну ответил?

— Пока я пыталась придумать, что сказать, он умер.

Послышался рокот — низкий рокот, показавшийся поначалу звуком, с каким втягивают воздух пораженные бронхитом легкие, но быстро проявивший истинную свою природу: то был смех. Он исходил от судьи Криспуса, исходил из самой глубины его существа, как лава исходит из вулкана. Плечи Криспуса содрогались, в глазах его стояли слезы, руки стискивали край совещательного стола.

— Я, аха… ахаааа… простите, простите. Это вовсе не… хаааа-хааа-хаааааа. Я просто… хааааа…

Рутинерша смотрела на него, как смотрит истовая прихожанка на епископа, пукнувшего во время чтения Нагорной проповеди. Несколько финальных содроганий — и Криспус вытер платком глаза.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я просто…

Засим последовало новое извержение, по завершении коего Криспусу удалось выдавить:

— Простите. Простите.

Наступило молчание, нарушаемое лишь тиканьем старинных часов.

— Я думаю… — начал председатель суда.

— Вы позволите? — перебила его Пеппер.

Деклан молча повел ладонью: говорите.

— Я понимаю, что решение о самоотводе должна принять я сама, и хочу поблагодарить Мо, напомнившего мне об этом. Однако никакого обсуждения ex parte не было. И в этих обстоятельствах я предоставляю вам решить, вправе ли я голосовать по «Митчеллу». — Она встала. — Я подчинюсь любому решению, какое вы примете.

— Нет-нет, — сказал Деклан и звучно прихлопнул ладонью по столу. — Так у нас дела не делаются.

— У вас есть идея получше?

— Это ваше решение. И не просите, чтобы мы приняли его за вас. Возьмите ответственность на себя. Речь идет о вашей совести. О вашей чистоте. А подтвердить их наличие простым голосованием никто не может.

Пеппер еще составляла мысленно ответ на эту тираду, когда судья Харо негромко, но очень отчетливо осведомился:

— Применимо ли в данном случае слово «чистота»?

Пеппер резко повернулась к нему.

— Знаете, Майк, — ровным тоном произнесла она, — я давно уже хочу сказать вам кое-что. А именно: поцелуйте меня в жопу.

Насколько нам известно, за всю историю Верховного суда такие слова в его совещательном зале еще ни разу не произносились. Все словно окаменели. Председатель суда взирал на Пеппер с ледяным презрением.