Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

деревянную лестницу, чтобы больше ничего не измазать, потом накрыли покойного тряпкой. Отнесли его, как Бидвелл сообщил Мэтью, в сарай возле хижин рабов. Наутро, сказал Бидвелл, труп — «вонючего мерзавца», если цитировать точно, — отнесут в болото и выбросят в трясину, где его игре будут аплодировать вороны и стервятники.

Он кончит, понял Мэтью, как покойники в грязи у таверны Шоукомба. Что ж: прах к праху, пепел к пеплу и грязь к грязи.

Сейчас его волновала неизбежность другой близкой смерти. Мэтью узнал от доктора Шилдса, что стимулирующее средство достигло пределов своей полезности. Тело Вудворда постепенно сдавалось, и ничто уже не могло обратить этот процесс. Мэтью не таил досады на доктора: Шилдс сделал все, что было в его силах при ограниченном наборе наличествующих лекарств. Может быть, кровопускание было излишним, или роковой ошибкой было разрешать магистрату выполнять его обязанности в столь плохом состоянии, или еще что-то, что было или не было сделано… но сегодня Мэтью сумел принять суровую, холодную правду.

Как уходят времена, года и века, так же и люди — хорошие плохие, равные в бренности своей плоти — преходят с земли.

Он услышал пение ночной птицы.

Там, снаружи. На одном из деревьев у пруда. Это была полуденная песня, и вскоре ее подхватил второй голос. Для них, подумал Мэтью, ночь — не время грустных размышлений, одиночества и страха. Для них это всего лишь возможность петь.

И так сладок был этот голос, так чаровали эти ноты над спящей землей, под звездами в необъятной бархатной черноте, так сладко было понимать, что даже в самые темные часы есть еще радость.

— Мэтью.

Услышав слабеющий шепот, он тут же повернулся к кровати.

Глядеть на магистрата сейчас было очень тяжело. Помнить, каким он был, и видеть, каким он стал за шесть дней. Время бывает безжалостным голодным зверем, и оно сожрало магистрата почти до костей.

— Да, сэр, это я. — Мэтью подтянул стул ближе к кровати и придвинул фонарь. Потом сел, наклонившись к костлявому силуэту. — Я здесь.

— А, да. Вижу.

Глаза у Вудворда съежились и запали. Цвет, когда-то энергично-синий, сменился тусклым серовато-желтым — цветом того тумана и дождя, через который пробивались они к этому городу. И единственным у магистрата цветом, который не был бы оттенком серого, остались красноватые пятна на лысине. Эти самоуверенные дефекты сохранили свое достоинство, когда все остальное тело превратилось в развалины.

— Ты… не подержишь меня за руку? — спросил магистрат, шаря рукой. Мэтью взял ее. Она высохла и дрожала, горячая от безжалостной лихорадки. — Я слышал гром, — шепнул Вудворд, не поднимая голову с подушки. — Дождь идет?

— Нет, сэр. — Наверное, это был выстрел, подумал Мэтью. — Пока не идет.

— А, хорошо.

Магистрат больше ничего не говорил, только смотрел на лампу мимо Мэтью.

Это был первый раз с тех пор, как Мэтью сидел в комнате, чтобы магистрат вынырнул из вод забытья. Мэтью заходил днем несколько раз, но слышал лишь сонное бормотание или болезненный глотающий звук.

— Темно на улице, — сказал Вудворд.

— Да, сэр.

Магистрат кивнул. Вокруг носа у него блестела скипидарная мазь — ею Шилдс смазал ноздри, чтобы облегчить дыхание больного. На исхудавшей впалой груди лежала припарка, тоже пропитанная мазью. Если Вудворд заметил глину на руке Мэтью и бинт — матерчатый, который наложил доктор Шилдс после гибели Джонстона, — на украшенном теперь навеки шрамом лбу своего клерка, то об этом он не сказал. Мэтью сомневался, чтобы магистрат различал его лицо или вообще что-нибудь иначе как в виде расплывающихся пятен, потому что жар почти лишил его зрения.

Пальцы Вудворда сжались.

— Значит, ее нет.

— Простите, сэр?

— Ведьмы. Больше нет.

— Да, сэр, — сказал Мэтью, не считая, что говорит неправду. — Ведьмы действительно больше нет.

Вудворд вздохнул, веки у него дрогнули.

— Я… рад… что не видел этого. Я должен был… вынести приговор… но… не обязан смотреть, как он… приводится в исполнение. О-ох, горло! Горло закрывается!

— Я позову доктора Шилдса.

Мэтью попытался встать, но Вудворд не хотел отпускать его руку.

— Нет! — сказал он, хотя по щекам у него текли слезы боли. — Сиди. Ты… послушай.

— Не пытайтесь говорить, сэр… Вы не должны…

— Я не должен! — взорвался магистрат. — Не должен… не могу… не обязан! Вот эти слова и укладывают человека в могилу!

Мэтью снова сел в кресло, не выпуская руки магистрата.

— Вам следует воздержаться от разговора, сэр.

Угрюмая улыбка тронула губы магистрата и пропала.

— Я так и сделаю. Много будет времени… воздерживаться. Когда рот будет… полон земли.

— Не говорите так!

— Почему? Это же правда? Мэтью, какую же мне… дали короткую веревку! — Он закрыл глаза, тяжело дыша. Мэтью мог бы подумать, что Вудворд снова погружается в сон, но рука, державшая его руку, не отпускала. Потом магистрат снова заговорил, не открывая глаз. — Ведьма. Это дело… не дает мне покоя. Не дает. — Открылись пожелтевшие глаза. — Мэтью, я был прав? Скажи. Я был прав?

— Ваше решение было правильным, сэр, — ответил Мэтью.

— А-ах, — произнес магистрат, будто вздохнул с облегчением. — Спасибо. Мне нужно было это услышать… от тебя. — Он крепче сжал руку Мэтью. — Теперь слушай. Мои часы… разбиты. Песок вытекает. Я скоро умру.

— Чушь, сэр! — Но