Том 1. Пьесы 1847-1854 - Александр Островский

Митя. Может, дела какие есть у Гордея Карпыча с Африканом Савичем.

Пелагея Егоровна. Какие дела! Никаких делов нет. Ведь он-то, Африкан-то Савич, с агличином всё пьют. Там у него агличин на фабрике дилехтор — и пьют… да! А нашему-то не след с ними. Да разве с ним сговоришь! Гордость-то его одна чего стоит! Мне, говорит здесь не с кем компанию водить, всё, говорит, сволочь, всё, видишь ты, мужики, и живут-то по-мужицки; а тот-то, видишь ты, московский, больше всё в Москве… и богатый. И что это с ним сделалось? Да ведь вдруг, любезненький, вдруг! То все-таки рассудок имел. Ну, жили мы, конечно, не роскошно, а все-таки так, что дай Бог всякому; а вот в прошлом году в отъезд ездил, да перенял у кого-то. Перенял, перенял, уж мне сказывали… все эти штуки-то перенял. Теперь все ему наше русское не мило; ладит одно — хочу жить по-нынешнему, модами заниматься. Да, да!.. Надень, говорит, чепчик!.. Ведь что выдумает-то!.. Прельщать, что ли, мне кого на старости, говорю, разные прелести делать! Тьфу! Ну вот поди ж ты с ним! Да! Не пил ведь прежде… право… никогда, а теперь с этим с Африканом пьют! Спьяну-то, должно быть, у него (показывая на голову) и помутилось. (Молчание.) Уж я так думаю, что это враг его смущает! Как-таки рассудку не иметь!.. Ну, еще кабы молоденький: молоденькому это и нарядиться, и все это лестно; а то ведь под шестьдесят, миленький, под шестьдесят! Право! Модное-то ваше да нынешнее, я говорю ему, каждый день меняется, а русской-то наш обычай испокон веку живет! Старики-то не глупей нас были. Да разве с ним сговоришь, при его же, голубчик, крутом-то характере.

Митя. Что говорить! Строгий человек-с.

Пелагея Егоровна. Любочка теперь в настоящей поре, надобно ее пристроить, а он одно ладит: нет ей ровни… нет да нет!.. Ан вот есть!.. А у него все нет… А каково же это материнскому-то сердцу!

Митя. Может быть, Гордей Карпыч хотят в Москве выдать Любовь Гордеевну.

Пелагея Егоровна. Кто его знает, что у него на уме. Смотрит зверем, ни словечка не скажет, точно я и не мать… да, право… ничего я ему сказать не смею; разве с кем поговоришь с посторонним про свое горе, поплачешь, душу отведешь, только и всего. (Встает.) Заходи, Митенька.

Митя. Приду-с.

Гуслин входит.

Явление четвертое

Те же и Гуслин.

Пелагея Егоровна. Вот и еще молодец! Приходи, Яшенька ужо к нам наверх с девушками песни попеть, ты ведь мастер, да гитару захвати.

Гуслин. Хорошо-с, это нам не в труд, а еще, можно сказать, в удовольствие-с.

Пелагея Егоровна. Ну, прощайте. Пойти соснуть полчасика.

Гуслин и Митя. Прощайте-с.

Пелагея Егоровна уходит; Митя садится к столу пригорюнившись; Гуслин садится на кровать и берет гитару.

Явление пятое

Митя и Яша Гуслин.

Гуслин. Что народу было на катанье!.. И ваши были. Что ж ты не был?

Митя. Да что, Яша, обуяла меня тоска-кручина.

Гуслин. Что за тоска? Об чем тебе тужить-то?

Митя. Как же не тужить-то? Вдруг в голову взойдут такие мысли: что я такое за человек на свете есть? Теперь родительница у меня в старости и бедности находится, ее должен содержать, а чем? Жалованье маленькое, от Гордея Карпыча все обида да брань, да все бедностью попрекает, точно я виноват… а жалованья не прибавляет. Поискал бы другого места, да где его найдешь без знакомства-то. Да, признаться сказать, я к другому-то месту и не пойду.

Гуслин. Отчего же не пойдешь? Вот у Разлюляевых жить хорошо — люди богатые и добрые.

Митя. Нет, Яша, не рука! Уж буду все терпеть от Гордея Карпыча, бедствовать буду, а не пойду. Такая моя планида!

Гуслин. Отчего же так?

Митя (встает). Так, уж есть тому делу причина. Есть, Яша, у меня еще горе, да никто того горя не знает. Никому я про свое горе не сказывал.

Гуслин. Скажи мне.

Митя (махнув рукой). Зачем!

Гуслин. Да скажи, что за важность!

Митя. Говори не говори, ведь не поможешь!

Гуслин. А почем знать?

Митя (подходит к Гуслину). Никто мне не поможет. Пропала моя голова! Полюбилась мне больно Любовь Гордеевна.

Гуслин. Что ты, Митя?! Да как же это?

Митя. Да вот как-никак, а уж сделалось.

Гуслин. Лучше, Митя, из головы выкинь. Этому делу никогда не бывать, да и не р□живаться.

Митя. Знамши я все это, не могу своего сердца сообразить. «Любить друга можно, нельзя позабыть!..» (Говорит с сильными жестами.) «Полюбил я красну девицу, пуще роду, пуще племени!.. Злые люди не велят, велят бросить, перестать!»

Гуслин. Да и то надоть бросить. Вот Анна Ивановна мне и ровня: у ней пусто, у меня ничего, — да и то дяденька не велит жениться. А тебе и думать нечего. А то заберешь в голову, потом еще тяжельше будет.

Митя (декламирует).

Что на свете прежестоко? —Прежестока есть любовь!

(Ходит по комнате.) Яша, читал ты Кольцова? (Останавливается.)

Гуслин. Читал, а что?

Митя. Как он описывал все эти чувства!

Гуслин. В точности описывал.

Митя. Уж именно что в точности. (Ходит по комнате.) Яша!

Гуслин. Что?

Митя. Я сам песню сочинил.

Гуслин. Ты?

Митя. Да.

Гуслин. Давай голос подберем, да и будем петь.

Митя. Хорошо. На, вот. (Отдает ему бумагу.) А я попишу немного — дело есть: неравно Гордей Карпыч спросит. (Садится и пишет.)

Гуслин берет гитару и начинает подбирать голос; Разлюляев входит с гармонией.

Явление шестое

Те же и Разлюляев.

Разлюляев. Здравствуйте, братцы! (Наигрывает на гармонии и приплясывает.)

Гуслин. Эко дурак! На что это ты гармонию-то купил?

Разлюляев. Известно на что — играть. Вот так… (Играет.)

Гуслин. Ну уж, важная музыка… нечего сказать! Брось, говорят тебе.

Разлюляев. Что ж, не брошу разве!.. Коли захочу, так и брошу… Вот важность! Денег что ли у нас нет? (Бьет себя по карману.) Звенят. У нас гулять — так гулять! (Бросает гармонию.)

Одна гора высока,А другая низка;Одна мила далека,А другая близко.

Митя (ударяет Митю по плечу), а Митя! Что ты сидишь?

Митя. Дело есть. (Продолжает заниматься.)

Разлюляев. Митя, а Митя, а я гуляю, брат… право слово, гуляю. Ух, ходи!.. (Поет: «Одна гора высока» и проч.) Митя, а Митя! весь праздник буду гулять, а там за дело… Право слово! Что ж, у нас денег что ли нет? Вот они!.. А я не пьян… Нет, так гуляю… весело…

Митя. Ну гуляй на здоровье.

Разлюляев. А после праздника женюсь!.. Право слово, женюсь! Возьму богатую.

Гуслин (Мите). Ну, вот слушай-ка, так-то ладно ль будет?

Разлюляев. Спой-ка, спой, я послушаю.

Гуслин (поет).

Нет-то злей, постылееЗлой сиротской доли,Злее горя лютого,Тяжелей неволи.Всем на свете праздничек,Тебе не веселье!..Буйной ли головушкеБез вина похмелье!Молодость не радует,Красота не тешит;Не заноба-девушка —Горе кудри чешет.

Во все это время Разлюляев стоит как вкопанный и слушает с чувством; по окончании пения все молчат.

Разлюляев. Хорошо, больно хорошо! Жалко таково… Так за сердце и хватит. (Вздыхает.) Эх, Яша! сыграй веселую, полно канитель-то эту тянуть — нынче праздник. (Поет.)

Ух! Как гусара не любить!Это не Годится!Подыгрывай, Яша.

Гуслин подыгрывает.

Митя. Полно вам дурачиться-то. Давайте-ка лучше сядемте в кучку да полегоньку песенку споем.

Разлюляев. Ладно! (Садятся.)

Гуслин (запевает; Митя и Разлюляев подтягивают).

Размолодчики вы молоденькие,Вы дружки мои…

Входит Гордей Карпыч; все встают и перестают петь.

Явление седьмое

Те же и Гордей Карпыч.

Гордей Карпыч. Что распелись! Горланят, точно мужичье! (Мите.) И ты туда ж! Кажется, не в таком доме живешь, не у мужиков. Что за полпивная! Чтоб у меня этого не было вперед! (Походит к столу и рассматривает бумаги.) Что бумаги-то разбросал!..