Дети Ванюхина - Григорий Ряжский

Насчет мамы Айван оказался прав: та и на самом деле была вот-вот готова заказать билет домой, но сомневалась все еще — туда-обратно брать или уан уэй, потому что не была теперь до конца уверена, где дом ее расположен при сложившихся обстоятельствах, так нежданно-негаданно перетасовавших американской семье Лурье их ранее благополучную жизнь. И потом — как же маленькая Ниночка без нее обойдется? Надо же за массажами последить и всем прочим: кто, как не она, про это лучше других понимает, опыт, слава богу, нажит немалый, и результат есть неоспоримый в виде финансового математика. Решение насчет билета не оказалось в итоге мучительным, так как все решилось само. В тот день она зашла на Плющиху позже, чем обычно, ближе к вечеру, чтобы застать Ваньку и поговорить про отъезд. Но, увидав ее, сын не выдержал и завел разговор первым, не про отъезд, правда, а про свою тайную радость:

— Не говори только Милочке, что знаешь, о’кей? У нас будет ребенок, она беременна и уже идет третий месяц, и это невероятно, мамми.

Ирина Леонидовна охнула и взялась за сердце. И чего было в этом ее жесте больше — удивления, радости или тревоги, — она не знала. Для каждого из этих чувств имелась своя причина, и любая из них была по-своему веской. Но вместе с тем это был именно тот случай, когда ни посоветовать что-нибудь, ни обсуждать последствия не представлялось возможным. Можно только обрадоваться или, по крайней мере, необходимую радость продемонстрировать. Что Ирина Леонидовна и сделала перед тем сразу, как забронировать полугодовой билет Москва-Даллас-Москва с открытой датой для себя и в одну сторону — Максиму Ванюхину, для которого Дмитрий Валентинович уже вовсю добывал учебную американскую визу.

К матери и бабушке Полине Макс заехал за пару дней до отбытия в Техас. Сказал только, что едет поучиться за границу, в университет поступать тамошний. За мамой будут присматривать и Милочка, и «Мамонт», ну и за тобой, бабуль, тоже, само собой. Баба Поля поахала, но новость эту приняла как есть: знала — все равно Максик рано или поздно отчудит чего-нибудь такое, не плохое, в смысле, а именно чудное, как на фотографиях его, повсюду в доме развешанных. Максика она перекрестила, а поплакала уже потом, когда уехал. А Нина, та совсем ничего не поняла и сына в Максе, как обычно, не признала, тем более что место в ее разуме понадобилось еще для одного персонажа, так что резервного пространства не оставалось.

Лысый, он же противопожарный майор Петр Лысаков, ко времени отъезда Макса и Ирины Лурье в Америку жил, можно сказать, в доме Ванюхиных уже целиком, под бременем ответственности, которую, будучи человеком крайне дисциплинированным, сам на себя и возложил. Последние месяцы он заходил к подотчетным самому себе женщинам все чаще и чаще, а как-то припозднился совсем и остался на ночь. И тут же понял, что поступок его неловким не получился, а, наоборот, одобрен был обеими очень: и той и другой. Особенно — другой, и, как ни странно, это была невменяемая Нина. Тогда она заулыбалась ему тоже особенной улыбкой, радуясь, видно, что расставаться с хорошим человеком ей сегодня не предстоит. На этом цепочка соображения ее обрывалась, но и этого было достаточно, чтобы Полина Ивановна почувствовала в первый раз за все после двойной трагедии время, что медленно, медленно начинает выбираться из пропасти обратно, от студеных камней и сырой глины к самому верху ямы, туда, где светло уже, к рыхлому земляному краю, который и цвет имеет, и запах, и температуру, почти как у человеческого тела.

Сильно добавило радости еще одно известие, на этот раз от Милочки, из города: девочка родилась у нее и тоже Ниночкой назвали в честь нашей Ниночки. «А что без мужа родила, так это по молодости бывает, оно потом умнется само: жить где есть, слава богу, и деньги от Шурки тоже остались немалые, и супруг уже законный имеется. Зато не до увлечений будет прошлых теперь Милочке, не до глупостей, а там, глядишь, совсем все наладится и по-людски все у нее образуется, как всегда получалось у Ванюхиных», — думала Полина Ивановна, будучи не вполне в курсе последних событий в перепутанной новыми обстоятельствами семье.

Ближе к концу весны Полина Ивановна после долгого перерыва решилась навестить свою давнюю подругу, бабу Пашу Бучкину: собралась и уехала в Пушкино. За Нину она была спокойна: с утра явился Петенька и собирался пробыть до самого вечера. Домой вернулась распаренная, посвежевшая после пушкинской парной. И не поздно вернуться получилось, как думала, выйдет. В дом зашла и удивилась тишине, как будто ни Пети, ни Ниночки не было. А они были. Петя лежал рядом с Ниной в ее постели и нежно прижимал ладонь мамы-Полиной дочери к своей груди. Нина со счастливым выражением близоруких глаз смотрела на майора Лысакова, и столько в этой их взаимной трепетности было настоящего и доброго, что Полина Ивановна, приоткрывшая было рот, чтобы что-то сказать, прикрыла его обратно, потому что сразу поняла — нет у нее такого права больше, тому, значит, надо было случиться, что случилось. И ей стало хорошо от этого своего открытия, как будто снова вышла она наружу из горячей парной, на свежий воздух и свет. Хорошо и немного грустно.

На следующий день Петр Лысаков перевез свои вещи в дом Ванюхиных и распределил их в новом пространстве с равномерной аккуратностью. В старом своем жилье он так же аккуратно закрыл ставни по кругу, вжав каждую со скрипом до отказа, после чего забил их гвоздями по косому направлению, так, чтоб не получилось насмерть.

Борт, приземлившийся в Нью-Йорке, опоздал, на шесть часов — именно столько Ирина Леонидовна и Макс проторчали в московском Шереметьево-2 из-за неприбытия самолета. Так что, решили они, один из дней в Нью-Йорке уже пропал, а тащиться в город, устраиваться, вещи туда-сюда перетаскивать и сразу почти обратно — не стоит того, слишком накоротке получится. Никуда Нью-Йорк не денется и потом, не взорвут же его, в самом деле. Глянули на монитор: ближайший рейс на Даллас уже регистрируется, ну и отлично, значит, так тому и быть.

— Позвоним Марку Самуиловичу, может? — спросил Макс. — Ну, что в Нью-Йорке не остаемся.

Ирина посмотрела на часы:

— Не успеваем. Лучше с сюрпризом явимся…

О том, что жена возвращается вместе с московским родственником и, скорее всего, надолго, если не навсегда, Марик растерянно сообщил Клэр за два дня до заранее известной даты и попросил приехать. Он и на самом деле был расстроен, потому что успел к этому времени настолько втянуться в их с Клэр роман, что с трудом представлял, как он будет теперь без нее обходиться, когда Ирка вернется. Ирку он по-прежнему любил и сильно по ней скучал, но уже и подумать не мог, что то, что происходит между ним и Клэр в постели, может иметь теперь место в его супружеской жизни. И речь шла не о качестве ЭТОГО вовсе, а вообще о возможности ЭТОГО после всего, что случилось в его жизни, тут же образовавшей трещину в утвердившемся статусе однолюба при первом же расставании с женой на срок, превышающий физиологическую мужскую потребность. Другое дело, куда нужда эта завела мостостроителя Лурье — в какую-такую нежданность-негаданность. Но подобное обстоятельство почему-то его перестало уже удивлять и стало восприниматься должным образом, как закономерность: просто потому, что так устроен мир и он вместе с ним, Марик Лурье.

— Иди ко мне, — сказал он Клэр, когда она появилась в доме, оставив машину на соседней стоянке и войдя по обыкновению через заднюю дверь. — У меня есть что тебе сказать, но сейчас я ничего говорить не буду, просто иди ко мне и все.

Он обнял ее и положил на их с Иркой кровать. Или на их с Клэр — теперь он ничего не смог бы сформулировать точно даже для самого себя. Одно знал наверняка: Клэр ему нужна так же, как нужна и Ирка, или была нужна — в любом случае он сейчас не готов к тому, чтобы совершить какую-либо необдуманную глупость, ни в одну, ни в другую сторону: пусть она совершится сама, потом, без его участия, так, чтобы он мог, наверное, сожалеть об этом, но не казнить себя весь остаток жизни.

— Мне нужно в душ, — мягко произнесла Клэр. Она поднялась и исчезла в семейной ванной. Там зашумела вода.

— Черт! — прошипел Марик, ненавидя себя за неумение в себе же самом разобраться. — Ну почему все так скверно?

Еле живые после затянувшегося перелета Ирина Леонидовна и Макс подкатили к дому на такси, когда было уже совсем темно. Свет горел в гостиной и наверху, в спальне.

— Не надо звонить, Макс, — предупредила Ирина Леонидовна, пока они перетаскивали вещи к входной двери. — Я сама открою, пусть Марик обалдеет.

Сам Марик успел понять, что в доме посторонние, лишь когда услыхал звук захлопнувшейся входной двери и приглушенные голоса. Он выскочил из комнаты, накинув халат, и прошел в сторону лестницы, чтобы спуститься вниз. Но уже летела навстречу ему Ирка, как была, с ключами в руке и изъятой из ящика почтой. Внизу стоял Макс и приветливо улыбался, но Марик и так уже понял, что это он, а не снявший очки Айван — Ванька не умел улыбаться так, у него это получалось по-другому, а до Москвы вообще редко получалось. Марик понял все и в этот же момент перестал что-либо понимать. Голова отказывалась соображать, пока Ирка висела на нем, обхватив руками шею мужа и плача.