Ирландский спаситель - М. Джеймс

быть более осторожной, чтобы меня не поймали.

Мне следовало бы остаться в постели, но любопытство пересиливает. Я выскальзываю и иду по коридору, останавливаясь каждые несколько футов, чтобы убедиться, что я не слышу, как он все еще внизу или возвращается из своей комнаты. Мое сердце бешено колотится в груди, когда я ставлю одну ногу на нижнюю ступеньку винтовой лестницы, задерживая дыхание в надежде, что она не скрипнет. Если он услышит меня…

Мне кажется, что у меня уходит целая вечность, чтобы подняться на второй этаж, по одному осторожному шагу за раз. Это тоже мучительно, потому что, когда я примерно на полпути, нет никакого способа объяснить это, если он по какой-то причине выйдет из своей комнаты и увидит меня. Я не пила чай, извините. Я знаю, что должна была, что я снова был непослушной, но я просто…

Просто что? Нет никакой логической причины находиться на ступеньках, ведущих наверх, в это время ночи, когда в квартире темно и тихо. Я хотела почитать книгу в библиотеке. Да, в это время. Нет, я не лгу.

Это не волнующий вид опасности. Я была во власти слишком многих мужчин, чтобы находить волнующим подкрадываться и рисковать гневом Александра. Мой желудок скручивается в узел при мысли о риске, но есть и другое чувство, это трепещущее, покалывающее кожу желание. Не из-за опасности, а из-за того, что я могу увидеть. Потому что по другую сторону двери, всего в нескольких футах от меня, Александр сейчас в другой запретной комнате, и я не знаю, что я там найду, что он там делает. Меня переполняет любопытство, и это чувство почти похоже на то, которое испытываешь, когда впервые начинаешь встречаться с кем-то, кто тебе действительно нравится, когда ты чувствуешь себя почти одержимым желанием узнать о нем каждую мелочь, даже самую незначительную и малозначащую.

Когда вы даже не знаете предмет своего воздыхания и начинаете хотеть знать каждую мелочь, например, каков его распорядок дня по утрам, даже если это самое скучное занятие на свете, например, просто поджаривать штрудели на завтрак, сонно варить кофе и листать свой телефон. Даже если он каждый день ходит на работу одним и тем же маршрутом, даже если в ночное время ему приходится разогревать остатки еды и смотреть Netflix, все это становится завораживающим, таинственным, все составляющие этого человека, который внезапно проник в ваше сердце, кости, кровь и, конечно же, в ваш здравый смысл.

Вот какие чувства вызывает у меня Александр. Не то чтобы я хотела смотреть с ним Netflix или сидеть, пока он копается в телефоне, я не видела телевизора в квартире. Я не уверена, что у Александра есть сотовый телефон, а если и есть, то он должен использовать его исключительно в экстренных случаях. Но что-то такое простое, как то, что он может делать перед сном: чистить зубы, или читать книгу, или, я не знаю, отжиматься без рубашки посреди комнаты, внезапно кажется увлекательным. Отчасти из-за того, каким эксцентричным и отстраненным он часто бывает, в некотором смысле это очеловечивает его, когда думаешь о том, что он делает что-то такое простое, как чистка зубов зубной нитью или пытается выбрать книгу для чтения в постели.

После того, что произошло сегодня, я соглашусь на все, что делает Александра более человечным, более заурядным и менее похожим на наводящего ужас миллиардера, которого, как я совершенно ясно осознала, я ни в малейшей степени не понимаю. Но я хочу. Это та часть, которая, я знаю, имеет еще меньше смысла, чем что-либо другое, но я хочу понять его. Я хочу… я хочу так много всего. Все сломанные части меня отзываются на него, жаждут, чтобы меня хотели вернуть, чтобы меня любили, чтобы обо мне заботились и защищали. И это то, чего он хотел, не так ли? Что-то красивое и поврежденное.

Я могла бы быть такой для него.

Осторожно поднимаясь на второй этаж, затаив дыхание и стараясь не шуметь, я вижу, что его дверь приоткрыта. Должно быть, он действительно думал, что я не подкрадусь сюда. У меня в животе снова шевелится чувство вины, как тогда, когда я поняла, что кабинет не заперт. Но, конечно, он не мог подумать, что я приду… он же дал мне чай с наркотиком и не понял, что я его не выпила. Насколько он знает, он один в тихом доме, и никто не побеспокоит его до завтрашнего утра.

Мое сердце замирает в груди при мысли о такой свободе, и при мысли о том, что я могла бы с ней делать.

Свет из его комнаты льется на деревянный пол и длинный ковер, который тянется по всей длине коридора рядом с ним. Пока я стою, застыв на месте, пытаясь решить, как двигаться дальше так, чтобы меня не услышали, я слышу шорох из его комнаты, а затем странный, скользкий, тяжелый звук. Я слышу что-то еще, что-то почти похожее на глубокий мужской стон, и что-то горячее и первобытное трепещет в моей груди при этом звуке, реакция, которая почти чисто инстинктивна.

Я точно не думаю о том, чтобы направиться к его комнате. Я вообще не думаю о том, что я делаю. Я слышу, как он снова стонет, звук низкий и удовлетворенный. Мое сердце снова колотится в груди, кожу покалывает, и это напряженное, ноющее давление оседает в паху, распространяясь по бедрам таким образом, что мне кажется, будто я снова становлюсь влажной, даже после двух кульминаций и даже не зная наверняка, что происходит в этой комнате.

Я просто делаю это из-за той части себя, которую так необъяснимо тянет к нему, части, которая повреждена, или тоскует, или просто благодарна за то, что я сейчас с ним, а не с Алексеем, возможно, из-за всего этого. Та часть, которая не верит, что кто-то еще придет за мной, что есть кто-то еще, кто заботится обо мне так же сильно, как Александр.

Если бы я зависела от него, позволяя ему наслаждаться своими фантазиями и странными привычками обращаться со мной как с куклой, в чем есть определенная романтика, и, если бы я повиновалась ему, однажды он тоже мог бы в чем-то положиться на меня. Он мог бы любить меня. Он, по крайней мере, защитил бы меня. Если я была бы его хорошей девочкой. Но я почти уверена, что хорошие девочки не прячутся за дверями спален своих хозяев, пытаясь незаметно заглянуть внутрь.

Однако я не жалею об этом. Потому что от того, что я вижу, у меня перехватывает дыхание, пульс учащается, когда я замечаю Александра, стоящего рядом со своей кроватью под балдахином, левая рука сжимает один