Война (СИ) - Дильдина Светлана

Правда, все равно хоть волком вой — толком некуда выйти, только ждать день за днем, вспомнят ли о нем сородичи в Столице, договорятся о возвращении на родину или к ним, снова в золотые чужие сады — но в большую безопасность.

Все чаще снился дом, но как следует разглядеть лица близких что-то мешало, они являлись перед внутренним взором как бы полустертыми или подернутыми туманом.

— Что, подруга, найдешь дорогу, если я тебя выпущу? — спросил он соколицу, которая мрачно смотрела на него с вершины клетки. Почтовые птицы находят дорогу, но Гуэйя никогда не улетала далеко. Хотя охотилась там, на далекой родине, среди лугов и озер…

— Если будет все плохо, придется тебя выпустить, — с легким вздохом сказал северянин. — Хотя здесь тебя бы ценили, да…

Топот бегущих ног в коридоре, испуганные быстрые реплики — слуги кидали их друг другу, как риэстийские дети тряпичный мяч в игре. Еще од того, как слуга с известием возник на пороге, Камарен уже понял, кто пожаловал в гости.

Обрадовался, и будто вдохнул свежего воздуха: всяко лучше, чем ожидание едва ли не взаперти. Поспешил во входной двери, но не успел.

Кэраи Таэна появился в коридоре сразу за слугой, хотя вроде не спешил, а весть о его приходе прозвучала только что. Ах ты, ящерица зеленая, восхитился посол. Давно знал, что вся ваша предписанная неторопливость такая же настоящая, как герои в театре.

— Рад приветствовать, чем обязан такому приятному визиту? — спросил посол, приглашая гостя в лучшую комнату. Распорядился принести вино и закуску. Понял: мог и вовсе ничего не сказать, и без того бы все принесли.

Со слуг — местных уроженцев — будто шквальным порывом ветра смело всю небрежную самоуверенность. Жутковато стало от зрелища, как в один миг живые, хоть и довольно нахальные люди превратились в домашнюю утварь вроде подсвечников или столиков. Господин Тэна-младший так на них и смотрел. Но уж лучше так, чем взгляд, который достался послу.

Впервые в жизни брат хозяина Хинаи выглядел живым человеком, а не воплощением правил этикета, впервые лицо его выражало что-то, помимо сдержанной вежливости — и по этой причине посол понял, что ему самому, простонародно выражаясь, крышка.

Прошелся по комнате, в которой ни разу не был, разглядывал вещицы, привезенные с родины посла, остановился возле клетки с соколицей. Она смотрела на гостя вполне благосклонно, не то что на Энори.

— Красивая птица. Соколами ваш край тоже славится, не только оленями?

Ты прекрасно знаешь все о моем край, подумал Камарен. Вслух, разумеется, не сказал.

— Шпионами тоже славится?

— Не понимаю вас.

— Да, верно… шпионы, слух о которых идет повсюду, непригодны к своему делу. Как и заговорщики. И если первых я потерпел бы — все мы пользуемся чужими ушами, то заговорщиков мне хватает своих.

— О чем…

Гость опустился на стул, стоящий возле окна, указал Камарену на другой, стоявший напротив.

— Сразу было понятно, что все, что вы сделаете здесь, будет с ведома нашей Столицы и, вероятно, Благословенного. Мне было интересно, что именно. Сейчас я хочу знать.

— Это не слишком похоже на предложение побеседовать, — ответил посол, чувствуя, как по телу разливается холодок пугающе-азартного предвкушения..

— Я не имею права вам угрожать… за вами поддержка не только Аталина, но и моей страны, которой очень хочется объединить земли под одним крылом. Но есть одна малость — здесь моя родина. И для нас игры кончились. Поэтому либо вы сейчас выкладываете все, что известно, либо не сходите с этого места.

— Прямолинейно, — поразмыслив, сказал Камарен. — Но могу я хотя бы узнать, что случилось?

— Нет. Не собираюсь помогать вам улизнуть.

Он на грани, подумал посол. Если уж так заговорил, отбросив в сторону все привычные их иносказания…

Упираться было бы глупо. Война развязана, Риэста получит золото, он исполнил свое поручение. Здесь сказали бы — долг. Перед кем, непонятно; перед судьбой, разве что?

Так что почему бы и не рассказать все как есть. Напоследок еще раз побывать игроком, а не фишкой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Говорил не торопясь, особо ничего не скрывая, но фразы привычно обдумывал. Чувствовал себя весьма неуютно под взглядом неожиданно посветлевших глаз. Это не был свет доброты и понимания — скорее, выпавший снег, окончательно закрывающий дверь за летом.

— И для Нэйта, и для Аэмара я был обещанием помощи Риэсты и снисходительности Столицы, — закончил посол. — Оба семейства старались ради войны, но потом власть должны были получить Жаворонки, а не Тритоны.

— Почему?

— Тори был слишком умен и готов двигаться сколько угодно, лишь бы сохранить богатство. А положение — он не сомневался — сумел бы потом вернуть, пусть руками сына или внука. Но Тори умер, и все стало еще проще.

Подумав — в душе все протестовало — он назвал и женщину, чьи послания так и не передал; такая маленькая тайна, и увы, запоздавшая. Ее все равно вот-вот отыщут, она прячется лишь чтобы посильнее разжечь пожар и сама в нем сгореть.

Только про Энори не сказал. Собственно, его помощь уже не имела значения, но природное чутье вопило в голос — упомянешь о нем, и в самом деле не встанешь с этого стула. Господин Таэна-младший пришибет тебя собственноручно. А откуда-то из самых глубин рассудка пробивалось еще более странное — подспудный ужас, словно подошел к самому краю и вот-вот сорвешься. Прямая угроза Кэраи казалась рядом с этим почти ерундой.

А тот поднялся, бросил взгляд на клетку с соколицей. Произнес задумчиво, почти доброжелательно:

— Если бы вдруг вам удалось вернуться на родину, вас бы считали героем? Или убили — ведь Аталин не собирался ссориться с нашей страной, и человек, способный все рассказать, опасен?

— Понятия не имею, — честно сказал Камарен. — А не все равно ли? Я служу своей стране, вы — не знаю.

Гость ушел, ничего не сказав напоследок, оставив полную неясность, пронеслась гроза над головой или ее еще не было. Терять все равно уже было нечего, и Камарен велел приготовить любимое домашнее блюдо из оленины — такое, как не пробовал уже много месяцев. Старался проникнуться здешней едой, как и прочим.

Подумал, что, пожалуй, если возникнет нужда, выпускать соколицу опасно: она доверчива, может попасть незнамо в чьи руки. Завещать ее Кэраи, пусть заботится — не худшие руки. Если, конечно, он сам на своей жердочке усидит — а это вызывает сомнения.

Оленина удалась отменная, даже все нужные травы нашлись; глаза закрыть — и прямо как жена приготовила.

**

Истэ снова была в его доме. Молчаливая, безразличная ко всему — да с ней и не пытались говорить. Она сидела, сложив руки, в маленькой комнате под замком, и почти никто не знал, кто эта женщина — а он, изменив всей выучке, метался по своим покоям, Ариму следовал за ним, как тень.

— Она мать, в конце концов! Она не должна была возвращаться… Пускай хотела мести, но не такой же, не так! Пускай бы успела устроить смуту, но неужто не волнует жизнь дочерей? Может, она повредилась в уме? Лезть в клетку с хассой… — сказал, мимоходом вспомнив девочку-вышивальщицу из уже такого далекого лета. —

— Может, Истэ искала смерти? — предположил Ариму.

— Искала бы, нашла бы раньше… Но теперь у меня выбора нет, придется сделать так, чтобы никто больше о ней не услышал.

— А ее дочери?

— Позаботься о хорошей семье для них.

— А может, все-таки… — нерешительно начал Ариму, и замолчал.

— Родным их нельзя отдавать, это означало бы наше признание. А сами девочки еще слишком малы и родились не здесь, они не знают о прошлом матери.

— Вы сможете… отдать приказ о ее смерти? Брат ваш не смог даже в ярости. Дважды…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я, увы, не в ярости, совсем даже наоборот. Когда велел ей уехать, еще был зол на Истэ, сейчас уже нет.

— Ради Тайрену… — нерешительно начал Ариму.

— Не проси, ты же знаешь — это последнее, что мне сейчас хотелось бы делать. Я пытался дать ей шанс. Она им не воспользовалась.

Здесь, на севере, родственные связи — не нитки, а толстые корни, просто так не перерубить. Даже не кровная родня, даже, можно сказать, бывшая… все равно не так просто.