Семья Буссардель - Филипп Эриа

- В сущности,- говорил Фердинанд,- судьба превосходно всем распорядилась. Из меня вышел бы плохой нотариус. Ты по должности обязан слушать всякие комедии и даже быть в них иной раз режиссером, а во мне они вызывали бы смех. Ты вот не смеешься. Ты не имеешь права смеяться и не смеешься, а я как подумал бы, что нельзя смеяться, то уж из одного этого стал бы хохотать.

- А это очень удобно, когда нельзя смеяться, - отвечал Луи, - не надо

- Нет, я бы не мог слушать с таким видом, как будто в голове у меня нет никаких мыслей.

- А может, у меня и в самом деле их нет, - отшучивался Луи с лукавством, появившимся у него лишь на тридцатом году жизни.

Итак, братья-близнецы принадлежали к числу лиц свободных профессий, притом профессий самых надежных. Биржевой маклер, нотариус и, пожалуй, адвокат еще больше, чем судья или администратор, оставались незыблемы, как утесы, среди бурливого потока событии и социальных потрясений. Пусть крупные буржуа Июльской монархии достаточно скомпрометировали себя, захватив слишком много мест в парламенте, бесстыдно вытаскивая на суд общественного мнения свои внутренние раздоры; пусть бесславно завершился спор с властями предержащими, который вели непокорные литераторы, адвокаты и даже судейские чиновники,- каста таких должностных лиц, как нотариусы и биржевые посредники, избежала умаления своего значения.

Постепенно, из года в год, и, может быть, даже ненамеренно братья Буссардель сузили рамки своего постоянного общества. Достигнув высшей точки своей карьеры, отец, несомненно, был немного опьянен успехом: прежде чем стушеваться и уступить место сыновьям, он расширил круг своих знакомств, стал водиться с политическими деятелями, с журналистами, с заезжими иностранцами, всегда вызывающими любопытство; вторая молодость, начавшаяся для него после смерти Рамело, еще усилила эту сумятицу.

Фердинанду было известно, что на старости лет Буссардель даже взял в любовницы балерину, которой так аплодировали однажды на вечере, устроенном в особняке Вилетта.

Но у братьев-близнецов возвышение их семьи не вызывало такого смятения чувств. Фердинанд и Луи познали прочное благосостояние и роскошь в том возрасте, когда к ним легко привыкают. Хмельная радость успеха не ударила им в голову. У них не возникло желания завести знакомства в среде высокой артистической богемы или в дворянском предместье Сен-Жермен, их не тянуло даже в придворную сферу; они сами и их сестры решительно отказались поехать на бал в Тюильри, хотя он был проникнут настолько демократическим духом, что приглашенным разрешалось приехать в омнибусе.

Братья Буссардель любили свою среду, образовавшуюся в годы их детства. Обитатели Шоссе д'Антен - настоящая финансовая буржуазия, не имевшая себе равных в отношении независимости, влиятельности, умения повеселиться на праздниках и сумм капиталов, действительно повела свое начало только со времени Реставрации. Она создала своего рода крепость в Париже, почти столь же замкнутую, как аристократия, которая хоть и потешалась над ней, но взамен получала не меньше насмешек; и если в Сен-Жерменском предместье умели крепко запирать свои двери перед чужаками, то и на Шоссе д'Антен не всякий желающий мог попасть в дом. Личные знакомые Фердинанда и Луи, знакомые их жен и даже их детей вращались в замкнутом мирке, в котором были свои обычаи, свой язык и свои поставщики. Теодорина и Лора Буссардель даже нанимали только такую прислугу, которая прежде служила в буржуазных домах,- если бы горничная или лакей представили рекомендации, полученные в других социальных кругах, дамы отнеслись бы к ним с недоверием. Когда Фердинанд решил жениться и отказался от связей с гризетками, он осчастливил Теодорину трехлетней супружеской верностью, а затем, начав изменять ей, никогда не льстился на какую-либо актрису или оперную примадонну. Большой любитель выпить, посмеяться, ущипнуть за талию хорошенькую девицу, он охотно принимал приглашения приятелей на ужины в ресторанах, предоставлял там дамам легкого поведения заигрывать с ним, но никогда не провожал их домой. С этой стороны ему чего было опасаться: никаких сплетен и осложнений. И только брат, который в противоположность ему был примерным мужем, знал, где Фердинанд находил себе любовниц: в своем кругу.

Словом, существование близнецов представляло собою гармоническое здание, чудо равновесия, выросшее в результате больших усилий, но также и в результате счастливого сочетания случайностей, какое изредка встречается в нашем обществе, как бы в виде возмещения за великое множество неудавшихся жизней. И вот этому сооружению, в той части, которая отведена была Фердинанду, этому союзу между двумя деловыми контрами - нотариальной и конторой биржевого маклера - стала грозить опасность, начиная со второго поколения, а именно со стороны Викторена, только его одного, ибо сын Луи, мальчик очень способный, хорошо вышколенный отцом, не представлял никакой угрозы для его дел. "Все у нас уж очень гладко шло, - говорил себе Фердинанд, достигнув возраста зрелых наблюдений и окидывая мысленным взором путь, пройденный его семьей. - Это не могло длиться бесконечно. Вот и появился у нас камень преткновения".

Каждое лето две новые ветви семейства Буссардель и молодая ветвь семейства Миньон, не говоря уж о бесплодной смоковнице - тете Лилине, собирались в Гранси, вокруг старого деда. Там он ежедневно восседал во главе стола, накрывавшегося на двадцать человек, - в Париже это бывало лишь раз в неделю, по субботам, на семейных обедах. Совместная жизнь в Гранси продолжалась до середины августа, а затем все разъезжались: кто направлялся в другие семейные владения, кто ехал в горы или на морские купания. Жюли Миньон, по-прежнему молодая женщина, хотя она недавно стала бабушкой, ибо ее дочь вышла замуж в девятнадцать лет, всегда ездила на итальянские озера. Старик Буссардель отправлялся на открытие охотничьего сезона в Буа-Дардо, имение своего старого друга Альбаре, находившееся в Юрпуа.

В 1854 году, в конце лета, с ним поехал туда и Фердинанд, впервые взяв с собою в Буа-Дардо своих сыновей - Викторена и Амори. На Викторена не действовали никакие уговоры, убеждения, он стал необыкновенно шумливым и непоседливым - быть может, потому, что для него приближалась пора юности, но по-прежнему отличался тупостью, леностью и все таким же злобным характером. Фердинанд попробовал применить новую систему: прекратить нотации и предоставить этому трудновоспитуемому подростку самые приятные условия жизни, словно он был примерный мальчик. Отец надеялся, что благодаря этому постепенно и самым естественным образом Викторен исправится, иных путей к улучшению столь тяжелого характера он не видел.

Теодорина в это время находилась в Котере на водах, куда врачи послали маленького Эдгара. Она взяла с собою и трех дочерей, которые были еще слишком малы для того, чтобы поручить их заботам отца. Теодорина писала мужу, что крестьянский домик, снятый ею в горах, прелесть как хорош, что оттуда открывается чудесный вид на долину, что она ждет к себе госпожу Бизью, которая недавно похоронила свою мать и может найти там уединение, необходимое в ее тяжком горе. Лишь одна тетя Лилина возвратилась в Париж, куда ее призывали, как она говорила, дела благотворительности.

Фердинанд, замышлявший в тот год завести новую интрижку, оказался в Буа-Дардо на полной свободе. Три сына лесника, служившего в имении Альбаре, по возрасту подходили Викторену и А.мори, могли быть превосходными товарищами маленьких парижан и, конечно, уводили бы их с собою подальше от взрослых. Старик Буссардель тоже не стал бы для него помехой. Ему уже было под семьдесят лет, и хотя Альбаре был старше его, Буссардель частенько первым засыпал по вечерам за карточным столом, когда они играли вдвоем в экарте. Впрочем, спал он или бодрствовал, он всегда оказывал своему отпрыску помощь в качестве молчаливого сообщника. Он обожал свою невестку и нередко повторял Фердинанду, особенно в ее присутствии, то, что он сказал про нее после дней, проведенных в "Террасе":

- Милый мой сын, жена у тебя молодец, выдающаяся женщина!

- Я это знаю, отец,- отвечал Фердинанд.

- Та-та-та! Знаешь, да плохо! Смотри, не обижай ее! А не то, мошенник, я тебе покажу.

Но, несмотря на такого рода заявления, он с большим удовольствием наблюдал, как его сын перешептывается за дверью с какой-нибудь дамой или подхватывает записочку из маленькой ручки, затянутой в перчатку. Фердинанд ни в чем не таился отца, будучи уверен в неизменной его снисходительности, зачастую пользовался им как ширмой. Но все это делалось как бы случайно, и у обоих хватало такта никогда об этом не говорить.

И как раз не сын, а отец пригласил в Буа-Дардо госпожу Овиз. Прошлой зимой старик подметил, что эта молодая вдова не сводит глаз с Фердинанда и слушает его с многозначительным вниманием. Иногда она появлялась в свете в сопровождении пожилой и бедной родственницы, жившей у нее на положении компаньонки. И вспомнив об этом, он сказал Альбаре: