Дальняя бомбардировочная - Александр Голованов

Как Павел Федорович тогда вышел из весьма, я бы сказал, щекотливого положения? Не подвел ли его и сейчас кто-нибудь с этими самолетами?

Алексея Ивановича Шахурина я уже знал как человека, который не мог делать тех или иных заявлений, а тем более таких, о которых сейчас идет речь, предварительно не проверив, да еще не один раз, точность докладываемых в Ставку данных.

И тут раздался уверенный голос Жигарева:

— Я ответственно, товарищ Сталин, докладываю, что находящиеся на заводах самолеты по бою не готовы.

— А вы что скажете? — обратился Сталин к Шахурину.

— Ведь это же, товарищ Сталин, легко проверить, — ответил тот. — У вас здесь прямые провода. Дайте задание, чтобы лично вам каждый директор завода доложил о количестве готовых по бою самолетов. Мы эти цифры сложим и получим общее число.

— Пожалуй, правильно. Так и сделаем, — согласился Сталин. В диалог вмешался Жигарев:

— Нужно обязательно, чтобы телеграммы вместе с директорами заводов подписывали и военпреды.

— Это тоже правильно, — сказал Сталин.

Он вызвал Поскребышева и дал ему соответствующие указания. Жигарев попросил Сталина вызвать генерала Н. П. Селезнева, который ведал заказами на заводах. Вскоре Селезнев прибыл, и ему было дано задание подсчитать, какое количество самолетов находится на аэродромах заводов.

Николай Павлович сел за стол и занялся подсчетами.

Надо сказать, что организация связи у Сталина была отличная. Прошло совсем немного времени, и на стол были положены телеграммы с заводов за подписью директоров и военпредов. Закончил подсчет и генерал Селезнев, не знавший о разговорах, которые велись до него.

— Сколько самолетов на заводах? — обратился Сталин к Поскребышеву.

— Семьсот один, — ответил он.

— А у вас? — спросил Сталин, обращаясь к Селезневу.

— У меня получилось семьсот два, — ответил Селезнев.

— Почему их не перегоняют? — опять, обращаясь к Селезневу, спросил Сталин.

— Потому что нет экипажей, — ответил Селезнев. [170] Ответ, а главное, его интонация не вызывали никакого сомнения в том, что отсутствие экипажей на заводах — вопрос давно известный.

Я не писатель, впрочем, мне кажется, что и писатель, даже весьма талантливый, не смог бы передать то впечатление, которое произвел ответ генерала Селезнева, все те эмоции, которые отразились на лицах присутствовавших, Я не могу подобрать сравнения, ибо даже знаменитая сцена гоголевский комедии после реплики: «К нам едет ревизор» — несравнима с тем, что я видел тогда в кабинете Сталина. Несравнима она прежде всего потому, что здесь была живая, но печальная действительность. Все присутствующие, в том числе и Сталин, замерли и стояли неподвижно, и лишь один Селезнев спокойно смотрел на всех нас, не понимая, в чем дело… Длилось это довольно долго.

Никто, даже Шахурин, оказавшийся правым, не посмел продолжить разговор.

Он был, как говорится, готов к бою, но и сам, видимо, был удивлен простотой и правдивостью ответа.

Случай явно был беспрецедентным. Что-то сейчас будет?! Я взглянул на Сталина. Он был бледен и смотрел широко открытыми глазами на Жигарева, видимо, с трудом осмысливая происшедшее. Чувствовалось, его ошеломило не то, почему такое огромное число самолетов находится до сих пор еще не на фронте, что ему было известно, неустановлены были лишь причины, а та убежденность и уверенность, с которой генерал говорил неправду.

Наконец, лицо Сталина порозовело, было видно, что он взял себя в руки.

Обратившись к А. И. Шахурину и Н. П. Селезневу, он поблагодарил их и распрощался. Я хотел последовать их примеру, но Сталин жестом остановил меня. Он медленно подошел к генералу. Рука его стала подниматься.

«Неужели ударит?» — мелькнула у меня мысль.

— Подлец! — с выражением глубочайшего презрения сказал Сталин и опустил руку. — Вон!

Быстрота, с которой удалился Павел Федорович, видимо, соответствовала его состоянию. Мы остались вдвоем.

Сталин долго в молчании ходил по кабинету. Глядя на него, думал и я.

Какую волю, самообладание надо иметь, как умел держать себя в руках этот изумительный человек, которого с каждым днем узнавал я все больше и больше.

Зачем он позвал меня и заставил присутствовать при только что происшедшем? Давал мне предметный урок? Может быть! Такие вещи остаются в памяти на всю жизнь. Как он поступит сейчас с генералом?

— Вот повоюй и поработай с таким человеком. Не знает даже, что творится в его же епархии! — наконец заговорил Сталин, прервав ход моих мыслей.

[171] Я по-прежнему молчал. Говорить что-либо в оправдание генерала было явно бесцельно. Осуждать и возмущаться только что происшедшим — значит подливать масла в огонь и окончательно губить человека. Поистине неважно чувствует себя свидетель подобных сцен, да еще когда видит, что от него ждут ответа.

Сталин ходил по кабинету, а я молчал. Наконец он обратился ко мне:

— Придется нам с вами выправлять дело.

Столь неожиданный поворот обескуражил меня. Однако дальнейшее мое молчание могло повлечь за собой уже и определенные решения, поэтому я заговорил:

— На таком деле, товарищ Сталин, должен быть свободный от всего другого человек, который хорошо знает организацию ВВС и долго в ней проработал.

Те огромные задачи, которые возложены вами на АДД, требуют круглосуточного внимания и полного напряжения сил. Если это будет нарушено, я не могу вам обещать, что дальнейшее развитие АДД пойдет так, как оно идет сейчас. А это будет значить, в ваших руках не будет той ударной силы в тысячу самолетов, на которую вы рассчитываете. То дело, на которое вы меня поставили, — знакомое мне дело. Что же касается фронтовой авиации, то в тактике ее применения я не разбираюсь, специального военного образования у меня нет, а поэтому и пользы от моей деятельности там никакой не будет. Я прошу вас никуда меня не перебрасывать и дополнительной работы мне не давать. Я буду рад, если справлюсь с тем, что поручено мне сейчас.

Сталин слушал меня внимательно. Немного походив, он подошел ко мне и спросил:

— Скажите честно, вы не хотите или действительно не можете?

— Все, что я вам, товарищ Сталин, сказал, — честно.

— Ну хорошо, — немного подумав, сказал Сталин. — Вы, видимо, правы.

Пусть все остается между нами. Всего хорошего.

Распрощавшись, я вышел и по дороге все размышлял об этом необычном и все еще загадочном для меня человеке, а также о событиях и эпизодах, которым в жизни приходится быть свидетелем…

Наша тактика боевой работы

Не один раз обсуждался в Ставке вопрос о том, как должна вести боевую работу АДД. Мы стояли за основательную подготовку экипажей, считая, что чем внушительнее подготовка, тем лучше выполнение боевых задач. Чем подготовленнее экипаж, тем меньше неожиданностей при встрече со всякими трудностями в процессе выполнения боевого полета. Мы категорически высказывались за самостоятельную работу каждого экипажа в отдельности, а не группы самолетов, ибо имели в этом уже достаточный опыт. [172] Когда экипаж, получив боевую задачу, самостоятельно готовится к ее выполнению, а в воздухе, подходя к цели, сам делает все расчеты для бомбометания и производит бомбометание, то именно этот экипаж персонально (штурман — за все расчеты, летчик — за точное выдерживание заданных данных боевого пути) несет полную ответственность за выполнение задания.