Суть времени. Том 3 - Сергей Кургинян

Конечно же, знаменитая статья «Конец истории», написанная двадцать лет назад американским политологом Френсисом Фукуямой, бессодержательна, как все модные тексты. Но почему эта статья стала столь знаменитой? Почему она фактически превратилась в идеологию глобализма и даже чего-то большего?

Потому что проблема конца истории бесконечно более глубока и трагична, чем статья с одноименным названием, написанная по гарвардским банальным клише. Конец Истории — это начало всевластия Игры как манипулятивных комбинаций, создаваемых элитой в условиях отсутствия народной воли, отсутствия народа как такового. Ведь именно народ творит историю, и именно история создает народ как творца истории.

Те, кто разрушал двадцать лет назад Советский Союз, воевали не только с СССР как геополитическим противником и с коммунизмом как идеологическим противником. Они воевали с историей как таковой. Для борьбы с историей были опробованы совершенно новые технологии, созданные в лоне политического постмодернизма, ненавидящего и историю, и большие идеологические проекты, с помощью которых осуществляется историческое движение. Все это — и даже проект «Человек».

Война с СССР и коммунизмом была войной с историей и человеком. А значит, войной с гуманизмом и развитием.

СССР и коммунизм оказались ключевыми и одновременно слабыми звеньями в исторической цепи. Демонтаж СССР и коммунизма — всего лишь пролог к демонтажу истории и человечества.

Признаем же унизительность поражения.

Поймем могущество и коварность своего врага, масштабность его злых помыслов, окончательность его антигуманных проектов.

Признав унизительность поражения и поняв масштаб того зла, которому мы проиграли, осознаем и масштаб утраты. Ведь одним из решающих слагаемых в победе врага было созданное врагом состояние умов и сердец, в котором исчезло само понятие «утраченное».

Ибо утрачивалось советское. А советское было представлено как позорная, кровавая патология, лишенная какого-либо позитивного содержания вообще. Ну может ли такая патология переживаться в качестве утраты? Да нет! Если прошлое — это ужас, то разрыв с прошлым — это счастье. «…Те, кто говорил, что прошлое — это не ужас, они нам лгали, лгали, лгали! Они скрывали правду от нас!.. А теперь наконец-то мы эту правду обрели! Мы прозрели! Мы отрекаемся от прошлого, каемся за него!» — вот что, по сути, звучало рефреном в головах многих наших соотечественников.

Такое отречение от прошлого дополнялось крайне специфическим образом счастливого будущего. С каждым новым витком катастрофы, порожденной отреченчеством, становилось все яснее, что образ будущего носит беспрецедентно материалистический, по сути, глубоко антидуховный характер. Что в этом будущем вместо «рая на земле» должны появиться райки и раёчки — джинсовые, колбасные и иные.

Итак, отречение от прошлого вообще, от свойственной прошлому идеалистичности — и подмена идеальности как таковой чечевичной похлебкой райков и раёчков. Вот в чем был замысел врага. Вот за счет чего он хотел добиться окончательной цели. Враг преуспел в этом замысле. Но окончательной победы над Россией и историей как таковой он пока еще не добился. И потому злобствует. Потому рвется к новым десталинизациям, десоветизациям, новым перестройкам и перестроечкам.

Пережив поражение и поняв его масштаб, мы должны спросить себя, смиряемся ли мы с поражением?

Тем самым проблемы чувства и ума дополняются третьей проблемой — проблемой воли.

Сегодня эта проблема является ключевой. Перед теми, кто всерьез готов продолжить борьбу, стоят задачи неслыханной сложности. И им отведено совсем немного времени для того, чтобы эти задачи решить.

Если готовые бороться воспримут себя как данность, как то, что есть, и только, если они не будут преобразовывать самих себя, ставя на место унылой данности процесс собственного восхождения, собственного самопреобразования, — новая схватка будет неминуемо проиграна. Причем проиграна окончательно.

И тут к трем рассмотренным нами методологическим факторам — честности, уму и воле — добавляется основной и решающий суперфактор. Имя ему любовь.

Есть ли у тех, кто хочет бороться за Россию, эта любовь? Не любовь вообще, а любовь предельная и окончательная, творящая чудеса? Чему (или, точнее, кому) адресовано это чувство? Одеждам, в которые облачается историко-культурная личность? Или самой этой личности? И что есть эта личность? Как не расчленить ее, умертвляя научной понятийностью? И как не впасть в другую крайность — в нестойкий и бесплодный мистический экстаз?

Тайна не раскрывается в манифестах. Тайна требует таинства. Поэтому, оговорив всю важность преобразующей любви — любви предельной и окончательной, будем исходить из того, что эта любовь уже есть. И спросим себя: если она есть — что дальше?

Дальше речь идет именно о ее возвышающей преобразующей силе.

Честность говорит, что любимое гибнет.

Любовь требует, чтобы ты спас гибнущее.

Честность говорит, что ты — такой, как ты есть, — ничего не можешь.

Любовь говорит, что ты должен.

Конфликт между «должен» и «не могу» все более накаляется и кажется все более безысходным. Наконец, ум подсказывает выход: «Это ты такой, как ты есть, не можешь спасти любимое. Но поскольку ты обязан это сделать, то ты просто должен стать другим. И этот «ты-другой» решит задачу, которую «ты-наличествующий» решить не можешь».

Реванш — это признание поражения и готовность победить в будущем. Не болтать о победе, а победить. Поскольку Россию обыграли в сложнейшей игре, поскольку ей вновь навязывают сложнейшую игру, то реванш заключается в том, чтобы выиграть. Но поскольку игра сложнейшая, то выиграть можно только в полной мере поняв игровые правила, принципы ведения игры и многое другое.

Понять все это надо не только умственно, но и тотально. То есть так, как понимают люди, которым самим предстоит вести игру и побеждать.

Игра не просто сложна и коварна. Она отвратительна. Все твое существо отторгает подобное тотальное понимание. Тем более что степень сложности требует тут высочайшего и явно у тебя отсутствующего профессионализма. А большинство из тех, у кого профессионализм есть, уже предали и перебежали на сторону противника.

Но поскольку спасти любимое можно только выиграв эту игру, ты постигаешь все, что тебе нужно для этого выигрыша. Ты становишься специалистом так, как становится медиком мать, желающая спасти своего ребенка. При этом ты реально становишься другим. Честность, ум, воля и любовь преобразуют тебя. И в этом преобразованном состоянии ты уже можешь решить поставленную задачу.

Это не магия и не мистика. Наиболее очевидная для всех форма самоизменения — это образование. Как образование вообще, так и самообразование. Задача политического образования и самообразования приобретает в нынешней ситуации крайне актуальный характер.

Для спасения страны нужны тысячи и даже десятки тысяч по-новому политически образованных людей, связанных узами глубокого взаимопонимания — как нравственного, так и теоретического. Людей, прошедших одну большую политическую школу. В чем-то подобную знаменитому ленинскому Лонжюмо, но неизмеримо более глубокую, подробную и массовую.

Разговоры о спасении нужны лишь постольку, поскольку на их основе сформируются отряды спасателей. Маркс был прав: ученые слишком долго объясняли мир, тогда как дело в том, чтобы его изменить.

Но ведь, констатируя это, Маркс не отказался от объяснений, не правда ли?

Глава 4. Мы и наши предшественники

Создавая «Коммунистический манифест», Маркс анализировал буржуазию своего времени.

Настало время для анализа совсем другой буржуазии. Буржуазии нашего времени.

Для анализа буржуазии своего времени Маркс использовал созданный им понятийный аппарат. Этот аппарат не потерял значения и поныне. Но считать этот аппарат универсальным, одинаково применимым во все времена и с одинаковой полнотой описывающим все стороны интересующего нас явления, безусловно, нельзя. «Капитал» Маркса, другие работы самого Маркса и его последователей фокусируют внимание на важнейшем факторе — факторе материального производства. Или, иначе говоря, законах той искусственной материальной среды, которую способен создать и развивать только человек. И которая, будучи отчасти подвластна человеку, одновременно властвует над ним.

Макс Вебер спорил с Марксом не как с коварным злодеем, а как с величайшим ученым, сумевшим блестяще проанализировать ключевой фактор — материальное производство. Признавая колоссальную важность самой этой искусственной материальной среды и действующих в этой среде закономерностей, Вебер убеждал сторонников Маркса рассмотреть в качестве другого независимого фактора — общество. То есть не материальную, а социальную среду, столь же искусственную, как и материальная среда, создаваемая человеком. И имеющую свои законы, как создаваемые человеком, так и властвующие над человеком.