Меч Кайгена - М. Л. Вонг

как меч, пронзивший живот. Его голос мог заморозить солнце, когда он сказал:

— Мисаки…

После этих трех слогов она поверила впервые, что у ее мужа были эмоции. Он мог ненавидеть.

Она ждала, застыв, пока взгляд Такеру станет физическим льдом и оборвет ее жизнь. Она не могла смотреть ему в лицо, закрыла глаза. Она знала звук меча, пронзающего тело человека. Она знала смертельный холод Шепчущего Клинка. Она знала, каково было носить внутри такой лед. Она была готова…

Но следующим звуком был не хруст льда об кость, а звон колокола. Она ощутила не твердый лед в животе, а нежный ветерок на щеке. Слабый. Слабый, но живой. И в тот момент джийя Мисаки, Такеру, Такаши и Мамору была задета чем-то чужим, чем-то легче и быстрее, но не менее сильным.

Мисаки открыла глаза, видя все ужасно четко. Мир перевернулся. Страх раскрылся, угроза от двух мужчин Мацуда перешла к чему-то больше и хуже…

Такеру отвел от нее взгляд, повернулся на неожиданный звук.

— Это колокол храма?

— Звук похож, — Сецуко склонила голову.

— Почему фины звонят им сейчас? — спросил Мамору. — Буря?

— Наверное, — сказал Такаши. — Новости предупреждали о штормах.

— Это не прибрежный шторм, директор, — Кван Чоль-хи озвучил осознание, которое Мисаки побоялась назвать. — Это фонья.

— Кван-кун, — начал возмущенно Такаши, но слова проглотил звук, какого они еще не слышали раньше. Рев, но не звериный и не человеческий, а нечто между.

Звук сотряс гору, половицы под их ногами загремели. Колокол фина, который должен был звонить ровно веками, загремел быстрее, потонул в вое, таком хищном и пустом, словно он звучал из зияющей пасти Лааксары.

Мисаки знала, когда ветер стал хлестать ее по коже, что письмо Я-ли пришло поздно.

— Они тут.

ГЛАВА 12: РАНГАНИЙЦЫ

Мир Мисаки накренился. Это был странный рывок — переход от мысли, что она могла умереть, до осознания, что они все умрут. Она атаковала мужа Кровавой Иглой, была готова напасть на брата мужа, и Такеру смотрел на нее, собираясь убить. Но когда ветер ударил по дому, мир накренился, как палуба корабля, бросая их в одну сторону.

Посреди стона дерева и чужой ньямы Мамору первым встал на ноги. Он повернулся и побежал по коридору к крыльцу. Мисаки шла следом, Такеру и Такаши были за ней, воины, которые чуть не направили мечи друг на друга, бежали в одну сторону. Потому что ссоры потеряли смысл. Это все будет не важно, если они умрут.

Мамору распахнул дверь, и холодный ветер ударил по ним.

— О! — воскликнул он, вспомнив, что в руке был малыш, когда Изумо заплакал. — Прости, Изу-кун! — он быстро укутал малыша в свои рукава, закрывая его от ветра.

Небо было не того цвета — не синим в сумерках или серым от тумана Такаюби. Это была чужая тьма, похожая на ржавчину, пропитанная старой кровью.

— Отдай малыша матери, Мамору-кун, — сказал Такаши, он и вся семья вышли на крыльцо.

— Да, дядя, — Мамору осторожно передал рыдающего брата Мисаки.

Она похлопала Изумо по спине, вяло пытаясь успокоить его, но сама смотрела на горизонт. В море вдали Мисаки видела полоску неба, озаренного солнцем, но это быстро пропадало за стеной туч. Грозовой фронт надвигался, ветер становился сильнее, и балки академии Кумоно изгибались и скрипели так громко, что звук разносился по горе. Обычно спокойное озеро Кумоно пошло волнами, и сосны вокруг западной деревни трепало, будто траву.

Нагаса выбрался на крыльцо, но его сбил с ног ветер.

— Осторожно! — Мамору поднял рыдающего брата и подтолкнул его к дому.

Хироши хватило ума не выходить в ветер, как Нагаса. Он остался на пороге, сжимая косяк, его пугающе пристальный взгляд был прикован к собирающимся облакам.

— Сецуко, Мисаки, уведите детей внутрь, — сказал Такаши. — Закройте все двери и окна.

«Закройте все двери и окна. — Мисаки чуть не засмеялась в истерике. — А толку?».

— Смотрите! — воскликнул Чоль-хи, показывая на нижнюю часть горы.

— Что это такое? — закричала Сецуко.

Самые темные тучи собирались у берега, недалеко от рыбацкой деревни у основания горы. Мисаки поняла, что видела, раньше, чем была готова в это поверить…

Чоль-хи думал о том же.

— Нет… — сказал он едва слышно. — Не может…

В Рассвете все знали, что воронки ветра нельзя взять в бой. Один фоньяка не мог создать такую, а команда не была достаточно слаженной, чтобы управлять такую воронку. Много умелых фоньяк, включая учеников из параллели Мисаки, были ранены или убиты в попытках сделать воронку ветра оружием. И то были маленькие воронки, не больше дюжины баундов в диаметре.

Судя по движению туч над рыбацкой деревней, это было что-то куда больше.

— Они не… — голос Чоль-хи стал испуганным. — Нет.

Но на их потрясённых глазах тучи закружились, став воронкой над берегом. Хоть Мисаки сказала, что это делали люди, хоть она не верила в богов, выглядело как темный палец бога, тянущийся к земле.

— Нет, — Сецуко поняла, что происходило. — Стойте! Они не могут!

Атка была продумана, поняла Мисаки. Фоньяки создали грозу из моря, чтобы не привлекать внимание сразу, но торнадо собиралось опуститься, только когда они добрались до суши. Так они не принесли морскую воду на берег, дав врагам оружие — будто у бедных рыбаков на берегу были шансы.

— Нет! — завопила Сецуко, ревущая колонна опустилась на ее деревню. — Стойте! Стойте!

Игнорируя ее крики, небесный бог загудел и опустил палец на берег.

Они были слишком высоко, чтобы видеть, как дома разлетаются на щепки, или слышат крики рыбаков внутри. Но Мисаки чувствовала это. Смерть одного теонита вызывала беспокойство в атмосфере. Смерти многих в один момент ударили ее почти физически. Обычно она не ощущала ньяму на таком расстоянии, но снег служил спинномозговой жидкостью, агония пробежала по горе Такаюби. Она ощутила ее дрожь, будто всхлип, в своих венах, а потом стал тихо. Десятки пульсов пропали. За один удар ее сердца.

Мисаки не знала, что ее «сестра» могла издавать такие звуки.

— Сецуко… — начал Такаши, голос был сдавленным. Он потянулся к жене, она рванула вперед, в ветер, словно хотела сбежать по горе. — Сецуко, стой! — он поймал ее, не дав спрыгнуть с крыльца, и крепко сжал.

Она дрожала в его руках. Ее джийя, обычно легкая, как мелкие волны на песке, могла вскипятить кровь. Такаши держал ее крепко. Он зажмурился, словно ощущал каждую каплю ее боли, словно мог все забрать в свою грудь,