Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом - Карр Джон Диксон

Однако появление «Сэра Найджела» было еще впереди, а весной он занялся серией рассказов-бесед под названием «Через магическую дверь» для журнала «Касселз мэгэзин». Она вызывала воспоминания о далеких днях в Саутси, о давних увлечениях, о потрепанных книгах в старом разваливавшемся шкафу. И тогда, в то жаркое лето 1906 года, пришла беда.

Умирала Туи.

И хотя это представлялось неизбежным на протяжении тринадцати лет с тех пор, как доктор Далтон отпустил ей на жизнь всего несколько месяцев. Это продолжалось так долго, что сам факт — и его полное осознание — стал для них шоком. Луиза Конан Дойл, самый неунывающий и бескорыстный человек из всех, кого когда-либо знали ее муж и семья, казалась лишь немного более слабой, чем обычно — ничего более. Первые признаки муж заметил однажды ночью в середине июня, когда Туи немного бредила. На следующее утро прибыли специалисты из Лондона.

Модель железной дороги стояла без движения. Было тихо на стрельбище. У Иннеса Дойла, который тогда учился в Штабном колледже в Бедфорде, долгое время хранилась небольшая пачка писем и открыток, которые ему присылал брат в тот месяц, когда хрупкой Туи становилось то лучше, то хуже. Это были только короткие сообщения, не больше одной-двух строк. Поначалу они были полны надежд. «Т. держится хорошо», «Туи лучше», «Лучше; поднималась к чаю; надеюсь на лучшее».

А 30 июня:

«Остались, возможно, дни, а может, недели, но конец теперь кажется неотвратимым. У нее ничего не болит, она спокойна и все воспринимает с обычной для нее доброй и мягкой невозмутимостью. Сознание вяло, но проясняется временами, она с интересом слушала письма о свадьбе Клер, которые я ей читал».

Конец был недалек. За один день пришло еще две открытки. В утренней говорилось: «Примерно то же самое». А в вечерней: «Не слишком хорошо — угасает». У ее постели дежурил господин Хокинс, который жил в Хиндхеде неподалеку, в «Коттедже». Там же находился муж Туи, державший ее слабую руку. 5 июля в печати появилось короткое сообщение:

«Леди. Конан Дойл, жена писателя сэра Артура Конан Дойла, скончалась вчера в три часа утра в «Андершо» в Хиндхеде. Покойная, сорока девяти лет, на протяжении нескольких лет страдала слабым здоровьем. Она была младшей дочерью господина Дж. Хокинса из Минстеруорта, графство Глостер, и вышла замуж в 1885 году».

На тот момент это был самый мрачный день в жизни ее мужа. Хотя и не влюбленный в Туи, он был привязан к ней больше, чем к кому-либо другому; сказать это — значит сказать много. Все было так, будто в тот год каждое происшествие обращало его разум к давно ушедшим временам. Все происшествия, будто сговорившись, напоминали ему о борьбе и бедности в Саутси; о Туи, такой веселой и преданной в те времена, какой она и оставалась на протяжении тринадцати лет болезни. В маленькой пачке писем, которые хранились у Иннеса, было последнее послание, написанное после похорон, окаймленное черным и говорящее само за себя.

«Спасибо тебе, старичок, за твое искреннее сочувствие, которое сильно меня поддерживало. Сейчас иду к ней с цветами».

Туи похоронили в Хиндхеде и на могиле установили мраморный крест. Его собственное состояние можно описать рассказом о том, что происходило в последующие месяцы. Он, который никогда ни на что не жаловался, ни на что, кроме зубной боли и несварения желудка, вдруг серьезно заболел. «Нет никаких симптомов, только слабость». Чарльз Гиббс, его советник по медицинским вопросам со времен Южной Африки, сделать ничего не мог. Подводили нервы. Опять началась бессонница, еще хуже, чем раньше. «Я старался, — писал он Мадам, — никогда не доставлять Туи неприятностей; уделить ей все внимание, оказать утешение, которого она только хотела. Удалось ли мне это? Думаю, да. Видит Бог, я надеюсь на это».

В дни тяжелых утрат каждый человек в этом мире задается вопросами: «Все ли я сделал? Был ли я достаточно добр?» Он, который поставил перед собой почти недосягаемый идеал, делал то же самое. Уныние прошло. Оно должно было пройти.

Но лето сменилось осенью, а осень зимой, прежде чем он оправился от болезни и апатии, которая за ней последовала.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Потом, как раз накануне Рождества, он воспрял духом.

Его перепиской — он получал в среднем шестьдесят писем в день, и большинством из них занимался сам — во время болезни управлял секретарь. Но если Альфред Вуд находил среди писем что-то такое, что, по его мнению, могло бы представлять интерес, он отсортировывал это и оставлял на письменном столе в кабинете.

Однажды вечером Конан Дойлу среди других попался конверт с газетными вырезками о криминальной истории трехлетней давности. От нечего делать он стал читать вырезки. Случай был таинственным, сенсационным, с причудливыми поворотами, как и его собственные детективные рассказы. Но не это привлекло и удерживало его внимание. Присланные ему вырезки были мольбой о помощи человека, который оказался глубоко втянутым в это дело.

Если утверждения этого человека соответствовали истине, — а ему казалось, что они были правдоподобны, — дело требовало дальнейшего расследования. Оно требовало глубокого расследования для того, чтобы устранить вопиющую несправедливость.

Теперь проследим за подробностями этой детективной истории трехлетней давности по мере того, как будет раскрываться каждая деталь. Потому что он занялся расследованием криминальной загадки из реальной жизни.

Глава 15

ТАЙНА ГРЕЙТ-УИРЛИ

В графстве Стаффордшир, от предприятий керамической промышленности на севере до участков горных разработок на юге, в то туманное августовское утро люди собирались на работу. Деревня Грейт-Уирли, находившаяся менее чем в двадцати милях от Бирмингема, располагалась в районе, который был отчасти сельскохозяйственным и отчасти горнодобывающим. Угольные копи Грейт-Уирли, на которой утренняя смена начинала работу в шесть утра, находились на некотором расстоянии от деревни среди полей, куч шлака и свалок отработанного угля.

Прошедшая ночь была ненастной, с дождем и порывистым ветром, которые начались за полчаса до полуночи и продолжались до рассвета. Земля вокруг копей была вязкой смесью желтовато-красной глины и песка. Молодой шахтер по имени Генри Гарретт, идя на работу в 6.20 утра, вдруг обнаружил то, что произошло ночью. В луже крови, все еще живая, лежала принадлежавшая шахте пони. Ее брюхо было распорото каким-то очень острым предметом. Внутренности вынуты не были; порез, хотя и очень острый, не проник слишком глубоко. Пони совершала слабые движения, а из раны струилась кровь.

«Крови было довольно много», — рассказывал юный Генри Гарретт.

Он позвал на помощь. На крик сбежались толпы шахтеров. Приехала полиция. Двадцать констеблей и людей в штатском, собранные со всех округов, патрулировали эти места всю ночь, как они уже делали это на протяжении какого-то времени каждую ночь. Это был уже восьмой за последние шесть месяцев случай нанесения увечья животному.

В период с февраля по август 1903 года от рук какого-то маньяка, который казался неуловимым, гибли лошади, коровы и овцы. В это же время в полицию поступал поток издевательских писем, подписанных фальшивыми и вымышленными именами. На самом же важном из них, с которым мы здесь будем иметь дело, стояла «подпись» некоего парня из Грамматической школы Уолсалла, находившейся в шести милях от Грейт-Уирли; а этот мальчик, как было доказано со всех сторон, не имел к письмам абсолютно никакого отношения.

Читать анонимные письма было делом не из приятных. Они напоминали пляски какого-то маниакального паяца. В первом письме его автор несколько раз упоминал море; он с дьявольским удовольствием причмокивал губами, смакуя подробности очередной жестокости. Он заявлял, что был участником банды, беспочвенно обвинял в соучастии других людей, рассказывал о том, с каким удовольствием они распарывали животы скотине! Вот одно из описаний: «У него орлиные глаза, слух острый, как бритва, он быстроног, как лис, бесшумен, он подползает на всех четырех к бедным зверям…» И дальше фыркал: «Веселые времена начнутся в Уирли в ноябре, когда они примутся за маленьких девчонок, до марта они, как лошадей, забьют двадцать девчонок».