Эхо тайги - Владислав Михайлович Ляхницкий

нам снова поднять бокалы. Пусть даже не здесь.

– Почему именно через сто один?

– Сто один – салют вечности.

– Вы сомневаетесь в успехе наших доблестных войск?

– Поднимем бокалы. До дна! И бейте их об пол.

Ваницкий выпил и с силой бросил бокал под ноги. Он упал на пушистый ковер и остался цел.

– Вы сомневаетесь в успехе наших доблестных войск? – повторил Михельсон.- Наше дело правое и должно победить.

«Наивный, ограниченный человек», – с грустью подумал Ваницкий. Взяв под руку Михельсона, сказал, улыбаясь:

– Выпьем за наше правое дело, господа. Буфетчик, еще шампанского! Всем!

В буфете за столиками, у стойки более пятидесяти человек.

– Вы сегодня сорите деньгами, – усмехнулся Второв.

– Я просто праздную полученное наследство, а деньгами я не сорил никогда. Отец с детства меня приучил к мысли, что любой рубль, любая тысяча состоит из копеек, а каждая копейка дается трудом… если не мне, так кому-то другому. А труд я приучен ценить. В нашем доме, где каждый день стоил немалых денег, ценили каждую крошку. Когда я четырехлетним ребенком швырнул как-то кусочек хлеба, отец выдержал меня голодом сутки, и только потом разрешил съесть отброшенный мною вечером хлеб. И клянусь, до сих пор я не ел ничего вкуснее.

– О чем говорить, – вступился Михельсон. – Я не представляю семью, где бы бросали хлеб. У нас из него сушат сухари и стряпают пудинги и шарлотки.

– …Наши офицеры знают свое дело, – донеслись до Ваницкого слова Петухова, Аркадий Илларионович не сдержался. Придвинув стул к столику Петухова, он выкрикнул почти зло:

– Они знают, как проигрывать сражения! Простые крестьяне Испании оказались сильнее прославленных наполеоновских маршалов. Военная наука! В 1904 году все штатские люди на всем земном шаре с часу на час ожидали нападения Японии на Россию. Об этом писали в газетах. О подготовке японского флота русским военачальникам слали уведомления их разведчики, а они… Просто слов не находишь, чтоб описать удивительную тупость военных. 24 января, когда нападение японских войск было наиболее вероятным, они пировали у своего божка Стесселя… Это стоило жизни десяткам тысяч русских солдат. Вы думаете, военные чему-нибудь научились?… Впрочем, мне вредно сегодня сердиться. Спокойной ночи друзья!

Да, Ваницкий умел предвидеть. Загодя перевел в заграничные банки наличные деньги. Арендовал три вагона: салон для семьи и две теплушки для утвари. Вагоны стояли на запасных путях под охраной приказчиков. Челядь в доме упаковывала в ящики картины, скульптуры, ковры, меха. Золото и драгоценности Аркадий Илларионович уносил к себе в кабинет и прятал в сейф.

Вернувшись из клуба, он сразу прошел к сейфу и начал укладывать ценности в чемоданы.

Зазвонил телефон. Ваницкий досадливо отмахнулся, но телефонный звонок был очень настойчив.

– Ваницкий слушает.

– Добрый вечер, Аркадий Илларионович. Беспокоит Дербер. Чем вы занимаетесь?

– М-м… решаю шахматную задачу: мат в три хода почти открытому королю. Чувствую остроумность решения, но уловить его не могу.

– Восхищаюсь вашим спокойствием. Кое-кто в городе начинает сеять разные слухи.

– О, злые языки опасней пистолета.

– Я с вами совершенно согласен. Только что получена правительственная телеграмма. Совершенно официальная. Наши доблестные войска одержали блистательную победу и наголову разгромили передовые дивизии красных.

– Прекрасно! – хотел удержаться, но все же съязвил: – И между прочим это уже далеко не первая блистательная победа наших доблестных войск, Петр Яковлевич. Помнится, после одного из разгромов красных они заняли Екатеринбург, а затем наши победы шли одна за другой, и мы отдали им Урал, Курган, Тюмень, Челябинск, Ялуторовск и Ишим. Сейчас я ожидаю очередную нашу победу под Омском.

– Вы очень зло шутите, Аркадий Илларионович.

– Жизнь заставляет смеяться сквозь слезы. Но… главное, дорогой Петр Яковлевич, ни при каких условиях не поддаваться панике и верить в победу правого дела. Не так ли?

– Истинно так, Аркадий Илларионович. Спокойной вам ночи.

– Приятного сна. Спасибо за информацию.

Повесив телефонную трубку, Ваницкий выругался: «Принюхивается, хитрый лис». Оглядел голые стены с пятнами от снятых картин, раскрытые шкафы. Оставались рояль, библиотека. Дом оставался. С каким бы удовольствием он забрал их с собой или сжег. Но ни того, ни другого сделать нельзя. Мелькнула мысль: «Родина остается. – Ваницкий прогнал ее, – Ненадолго… скоро вернусь… – И зло возразил себе: – Тогда зачем собираешь картины?» – обернулся к толпившимся у дверей лакею, дворнику, кучеру:

– Выносите вещи и грузите на подводы.

Услужливый камердинер привычно ухватился за чемоданы хозяина. Но Ваницкий оттолкнул его.

– Это я вынесу сам.

И на вокзале он придирчиво наблюдал, чтоб все ящики были погружены в грузовые вагоны, а что подороже – в салон. Когда прицепили специально оплаченный паровоз, Аркадий Илларионович посмотрел на алевшую полоску зари за рекой. Никто из ненужных людей не был свидетелем отъезда. Все шло отлично. Еще темно. Облегченно вздохнув, Ваницкий по всегдашней привычке решил познакомиться с «кучером» – нужно знать, кому доверяешь себя. Подошел к паровозу и поманил к себе машиниста.

– Здорово, братец… тебя как зовут?

– Зовут-то меня Петром, – ответил усатый машинист, вытирая ветошью перемазанные мазутом руки. – Только слыхал я, будто отец твой Илларионом был, а у меня Сергей. Какой же я, барин, тебе братец.

И отповедь, и то что машинист посмел сказать «ты» заставили Ваницкого направиться к начальнику станции.

– Кого вы мне подсунули, милейший? Большевичка? Кто поручится, что он не собирается завезти меня куда-нибудь…

– Что вы, Аркадий Илларионович. Тут одна колея…

– Это я знаю не хуже вас. Но что помешает ему остановиться у какой-нибудь рощицы, где его уже поджидают дружки.

– Нет, Аркадий Илларионович. Этот сидел в контрразведке, проверен. Есть еще один. Если хотите…

– Тоже, наверное, большевик?

– Что вы! Из «Архангела Михаила». Эй, Петро, отцепляй паровоз!

Новый машинист носил крест. И сразу после прицепки сам разыскал Ваницкого и повел разговор о том, што жизнь теперь трудная, и не мешало б на чай. Это был настоящий, привычный кучер, Ваницкий дал ему и на чай, и на сахар, и на баранки. Пообещал по приезде добавить втрое. Затем сел у окна салона и наблюдал, как вокзал, дернувшись, поплыл куда-то назад. Туда же проплыла водокачка, семафор и весь город. Когда за окнами затемнела тайга, Аркадий Илларионович прошел в купе, к истерически рыдавшей жене,

– Э-э, матушка, перестань. Это тебе не институт благородных девиц, а слезы побереги. Они могут тебе впереди пригодиться.

– Боже, какой ты бесчувственный, черствый, мы продаемся с родиной… С Валериком. Где Валерик?

О сыне Ваницкий тосковал. Но сейчас промолчал, как будто вопль жены: «Где Валерик?…» – не коснулся