Крупская - Людмила Кунецкая

Всю ночь Ленин и Крупская не сомкнули глаз, думали о возможных последствиях ареста, о том, какие шаги нужно предпринять для освобождения. Рассвет еще только начался, когда они вышли из дому. На пути к станции почти не разговаривали. Жандарм уже ждал. Его удивило внешнее спокойствие Ульяновых, отсутствие слез у русской пани. А Надежда Константиновна, проводив глазами поезд, еле дошла до дому.

Ганецкий съездил в Новый Тарг, с трудом добился свидания с императорско-королевским старостой, рассказал, что Ленин — известный человек и арест его будет опротестован. Он добился для Надежды Константиновны разрешения на свидание. Вечером Крупская и Ганецкий вместе писали письмо в Австрию члену Международного бюро, австрийскому депутату социал-демократу Виктору Адлеру. Надежда Константиновна писала: "Уважаемый товарищ! Мой муж, Владимир Ульянов (Ленин) арестован в Поронине (Галиции) по подозрению в шпионаже. Здесь население очень возбуждено и в каждом иностранце видит шпиона. Само собою разумеется, что при обыске ничего не нашли, но тетради с статистическими выписками об аграрном вопросе в Австрии произвели на здешнего жандарма впечатление. Он арестовал моего мужа и препроводил его в Ней-Маркт. Там его допросили, и нелепость всех подозрений сейчас стала очевидной для гражданских властей, но они не хотели взять на себя ответственности освободить его… арест может продолжаться несколько недель. Во время войны не будет времени быстро разобрать это дело. Поэтому очень прошу Вас, уважаемый товарищ, помочь моему мужу. Вы знаете его лично; он был, как Вы знаете, долгое время членом Международного Бюро и хорошо известен Интернационалу. Я попросила бы Вас отправить настоятельную телеграмму прокурору в Ней-Зандец, что хорошо знаете моего мужа, причем можете уверить, что это — недоразумение. Просите также прокурора, в случае, если бумаги уже переданы военным властям, переотправить последним Вашу телеграмму… Я уверена, что Вы и еще другие австрийские товарищи сделают все возможное, чтобы содействовать освобождению моего мужа".

Свидания разрешили. Теперь каждое утро жители Воронина видели, как Надежда Константиновна шла к Шестичасовому поезду. Тревога поднимала ее с постели еще затемно, и она приходила на станцию задолго до прихода поезда. Как-то там, в Новом Тарге? Они с Владимиром Ильичем умели смотреть в лицо правде и понимали всю опасность сложившейся ситуации.

Сидя в переполненном вагоне поезда, рядам с крестьянками, ехавшими на базар, Надежда Константиновна прислушивалась к их разговорам. Первые дни война была для этих простых польских женщин чем-то далеким, совершенно непонятным. Но с каждым днем она все больше проникала в их быт и сознание. Все больше сыновей и мужей отнимала у них война, и в разговорах теперь была тревога, скорбь и часто ненависть к "врагам" — русским, англичанам, французам. Поезд приходил в Новый Тарг в семь часов, а свидания разрешали лишь в одиннадцать. Надежда Константиновна не знала, как убить эти бесконечные четыре часа. Ходила на почту, на базар, просто бродила по улицам.

Настроение у Владимира Ильича было неизменно бодрое, он старался поддержать Надежду Константиновну. В юмористических тонах рассказывал о тюремных обитателях. Тюрьма была уголовной, и сидели в ней в основном крестьяне за разные провинности — кто паспорт просрочил, кто с начальством повздорил, кто налог не внес. Владимир Ильич скоро не только наладил свой тюремный режим, но и организовал своеобразную юридическую консультацию. Писал разные заявления, прошения и т. д. В тюрьме он продолжал обдумывать тактику социал-демократов в условиях империалистической войны.

Между тем друзья делали все, чтобы спасти Владимира Ильича. Австрийский социал-демократ Виктор Адлер так рассказал об этом: "Это были первые недели войны, момент, когда все были сильно возбуждены, в особенности в районах военных действий всем мерещились шпионы. Я был озадачен не столько продолжительностью ареста, которого я не опасался, сколько возможностью сокращенного военного судопроизводства. Я немедленно отправился к министру внутренних дел, барону Рейнольду, рассказал ему все, что знал, и охарактеризовал ему личность т. Ленина". Далее Адлер пишет, что старался "подчеркнуть, что тов. Ленин — старый непримиримый враг царизма и что независимо от своего отношения к Австрии он никак не мог заниматься шпионажем в интересах царского правительства… Мне удалось убедить министра, что нечего опасаться рокового недоразумения. Насколько я помню, он еще в моем присутствии вызвал к телефону краковское полицейское управление. Как в этот раз, так и при втором свидании с ним в связи с делом Ленина министр интересовался только тем, действительно ли Ленин подлинный враг царизма, в чем я мог его уверить со спокойной совестью".

13 августа Надежда Константиновна, как всегда, подошла к воротам тюрьмы и предъявила пропуск. Но ее повели не в канцелярию, а непосредственно в тюремное помещение. Она с удивлением смотрела на арестантов, слонявшихся по двору. Ей навстречу шел сияющий Владимир Ильич. Его выпустили.

На базаре они наняли арбу и поехали в Поронин.

На другой день Ульяновы начали хлопотать о переезде в Краков. Все были рады, что Владимир Ильич свободен. В Вену Адлеру Надежда Константиновна отправила 20 августа открытку:

"Уважаемый товарищ! Благодарю Вас и тов. д-ра Диаманда за Вашу любезную помощь и вмешательство в это дело. Мой муж уже свободен; абсурдное недоразумение уже выяснено. Еще раз мою благодарность и привет.

Н. Ульянова".

Владимир Ильич делает приписку:

"Р. 5. С своей стороны шлю также сердечную благодарность и привет.

В. Ульянов (Ленин)".

В конце августа Ульяновы перебрались в Краков. Сняли номер в дешевой гостинице недалеко от вокзала. Утром они наблюдали страшную картину. К перрону вокзала подошел поезд с ранеными. За день до этого произошла битва под Красником. И теперь на вокзале стоял стон — родственники встречали воинов. За носилками с тяжелоранеными, обвязанными кровавыми бинтами, бежали матери, жены. Со всех сторон тянулись к солдатам руки помощи, предлагали им пиво, еду.

Жить и работать в Польше, которую захлестнула дикая волна шовинизма, где за каждым русским смотрели настороженные глаза, где начали применяться законы военного времени, становилось невозможно. Для того чтобы развернуть широкую кампанию против империалистической бойни, за социалистическую революцию, необходимо было уехать в нейтральную Швейцарию. Разрешение было получено довольно легко. До швейцарской границы ехали почти неделю. Поезд часами стоял на станциях и полустанках, и путники везде видели одну и ту же картину — к фронту двигались эшелоны с войсками, пушками, боеприпасами, а навстречу им шли скорбные санитарные составы — война перемалывала, уничтожала тысячи молодых жизней простых рабочих и крестьян. И здесь же сновали монахини, представительницы различных женских организаций, которые вели среди солдат оголтелую шовинистическую, ура-патриотическую пропаганду.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});