Серийные преступления - Татьяна Ревяко

Поддельная запись в трудовой книжке, поддельные водительские права, уклонения от явки в кожно-венерологический диспансер… Это все он, «Михалыч», но это лишь «штрихи» к портрету «художника», чья ищущая натура отмечена печатью незаурядной криминальности. …Будь они прокляты, родовспомогательные щипцы?!

«Ишим»

Его тоже никто, кроме родителей, не называл Сашей. Александр Валентинович Ишимов, 1965 года рождения, образование среднее, судим в 1988 году по статьям 148 (вымогательство) и 117 (изнасилование). Три с половиной года лишения свободы.

Но тюремной администрации «Ишим» понравился — как «вставший на путь исправления», и она ходатайствовала о его условном освобождении с направлением на «стройки народного хозяйства». Освобожден в августе 1989-го. Работал на ТЭЦ-5 плотником, бетонщиком или в спецкомендатуре октябрьского района г. Новосибирска.

«Химия», одним словом.

Спецкомендатура — учреждение, оказывается, не такое строгое, как ему надлежит быть. Можно оформить увольнительную — «прошу разрешить находиться у родителей», для этого всегда найдутся основания: то свадьба (женитьба «химика» способна, видимо, растрогать и самые огрубевшие сердца), то день рождения, то тоска по молодой жене. А можно и без оформления после вечерней проверки отправиться в ночную самоволку. Через окно общежития, зарешеченное не настолько, чтобы быть непроходимым. А под окном «всегда его ожидала машина „Жигули“. Ишимов пролазил между решетками, пока их не заварили».

Поздно их заварили, прямо скажем. «Ишим» успел насладиться ночной свободой. А днем вроде как был на глазах у государства, но ненавязчиво. Прораб участка, где работал Ишимов, пишет о нем: «Особого рвения к работе не проявлял, но старался работать так, чтобы к нему не было замечаний, был малозаметен». Но и днем государство смотрело за ним сквозь пальцы. «Несколько раз не являлся на работу, т. е. отсутствовал весь день, после чего говорил мне, что отработает этот день. Если была возможность, он отрабатывал…»

Не «химия», а льготный контракт. Прогул-другой не побуждал «воспитателей» хотя бы поинтересоваться, а где же все-таки отбывает наказание условно освобожденный Ишимов. Лишь на одном из его прошений об отпуске домой есть виза начальства: «Отказать». Но не по причине прогулов, а потому, что «приходит в спецкомендатуру в нетрезвом состоянии».

Отношения в спецкомендатуре способны прямо-таки умилить неформальностью. Из показаний дежурного: «Когда я менялся, то Ишимов собрался уходить, но я ему сказал, чтобы он ждал сменщика. Но Ишимова ждала автомашина, и он стал нервничать, кричать на меня. И дежурный, сменивший меня, отпустил Ишимова, так как у него не было ограничений».

Во время процесса на Ишимове появился крестик. На вопрос: «Вы верующий?» Ответил: «В общем-то, да». На вопрос «Давно ли верует?» отвечает опять: «В общем-то, да». Но может ли верующий делать то, что делал он? Размышляет вслух: «В последнее время совершил, например, разбой… Но я же не делал человеку физическое насилие». «Вы же слышали — потерпевшая С. говорит, что вы били свирепее других». Искренне изумляется: «Она же сопротивлялась!»

Что тут скажешь… Его седая миловидная мама даже под потоком саморазоблачений сына пытается убедить всех, что «Саша добрый и уравновешенный, занимался водным поло…» А сын объясняет суду, что занимался разбоем, чтобы добывать средства к существованию.

Учился в радиомеханическом СПТУ. Работал грузчиком в магазине. Искал себя. Обрел.

«Макс»

Под этим, то ли очень заграничным именем прописан был в исследуемом пространстве Олешко Максим Юрьевич, 1966 года рождения. Образование среднее, судим в 1989-м году по ст. 206 (хулиганство), осужден на два года лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора.

Его отец только и успел сказать следствию о сыне: «По характеру доверчивый, легко поддается влиянию». И добровольно ушел из жизни, в которой его сын Максим должен был отвечать за преступления какого-то монстра «Макса».

Подсудимый Олешко, выше и мощнее своих довольно хилых подельников. Природа, кажется, затевала его не для мелкой суеты — ив кости широк, и ростом не обижен (1.87), и в слове неспешен. Но природа, видимо, не учла наперсточных соблазнов, и ее крупное творение пустилось в мелкое мошенничество. Олешко бросил мединститут, проучившись недолго, пошел в грузчики, реализуя физические данные, а мозги нашли себе применение в туалете аэропорта, где правили бал азарт и обман.

Мать считает, что сын сломался, вернувшись из армии. Как, на чем — «не знает», в семье для слома «предпосылок не было».

Хотя сама семья, внешне куда как благополучная (родители — большие люди в речном пароходстве), сломалась так внезапно и жестоко…

В акте амбулаторной экспертизы подследственный Олешко описывается так:

«Вял, монотонен. Беседует в порядке ответов на вопросы. Односложен. Безучастен. Перебирает самодельные четки. На собеседника не смотрит, на вопрос об обстоятельствах дела повторяет: ну, убил женщину. На вопрос, за что убил, повторяет: ну, убил женщину и убил. Заявил, что ему все равно, как идет, так и идет».

Похоже на то, что можно было видеть на суде. Только без четок. Точно он пережил нечто такое, в сравнении с чем суд, владеющий его жизнью, всего-навсего скучное принудительное собрание. И можно было бы поверить в неподдельность этого безразличия и к происходящему, и к собственной судьбе, когда бы хоть раз «безразличие» выказало себя неосторожной обмолвкой или безропотным принятием всего, что бы ни говорилось. Нет, включения Олешко в процесс вопреки форме были по содержанию актами осознанной борьбы за себя. У него хватило ума на тактику полупризнаний, хватило воли демонстрировать безучастность…

«Я убил отца, — говорил буднично „Макс“ и пояснял: „Я виновен в его смерти“.» Точно можно подумать, что он удушил отца шарфиком, как тех, кого злой рок столкнул со светлыми «Жигулями». По его логике, самоубийство отца должно было убедить, что ему, «Максу», теперь действительно все равно, что будет с ним самим, — он и так жестоко наказан.

И не вправе, разумеется, отказывать ему в глубоких сильных переживаниях. Но на сопереживание тут он не вправе надеяться. Как и на то, чтобы поверить в его «все равно». Его спросили про лекарство, которое они добавляли своим жертвам в спиртное. Зачем? И он ответил, оживившись на миг: «Мне было интересно, что будет с девушками, и так далее…»

Итак, «Максу» было интересно. «Ишим» добывал средства к существованию.

Определения условны — безусловны общие поступки, совместная деятельность, в которую трое пустились, едва сойдясь на житейской «тусовке».

«Свою преступную деятельность я начал со знакомства с Семко О. М., которое произошло в августе 1989-го в международном молодежном центре „Сибиряк“, где я работал летом грузчиком» — сообщил следствию Олешко («грузчик широкого профиля», по выражению одного из свидетелей).

Отец Ишимова. «С августа 1989-го у сына появился знакомый Олешко, с которым сын учился в школе».

А. Ишимов: «Семко я увидел в первый раз в середине октября 1989-го…»

Осмысленность контактов имела значение ничтожное, сближение шло стремительно, по принципу обнюхивания, по опознанию «своего» неким шестым чувством, не нуждающимся в объяснениях. Их магнитом тянуло друг к другу, трех бездельников, три предприимчивые натуры, алчущие удовольствий.

В июле ли, в августе познакомились Семко и Олешко, но августовским убийством открывается черный список событий, сошедшихся в уголовном деле № 18.

Семко: «Олешко предложил мне — давай проедемся по городу, может, „телок“ снимем. Олешко перешел на заднее сиденье, чтобы „телок“ было удобнее ловить, пусть садятся на переднее».

Олешко: «Зарядили три бутылки „Пепси-колы“ клофелином. У Семко был план осуществить грабеж с использованием клофелина. В тот день этот план не осуществился».

Городская охота на «телок в золоте», возбуждая легкостью добычи, требовала все-таки иногда от охотников некоторых ухищрений.

Ишимов: «Голосовала женщина… посмотрев на нас, отказалась ехать. Я обратил внимание, что на ней было золото. Когда мы отъехали, Семко предложил мне пересесть на заднее сиденье, сказал, что заедет второй раз… Я, сидя, на заднем сиденье, спрятался за водителя… Женщина села…»

Дальше — «разбойное нападение». Поиздевались, «напустили жути», сняли украшения, отобрали деньги, духи, помаду… Где охота, там и убийство…

В преступлении 1 марта участвовали все трое. Каждый вспоминает этот день по-своему.

Олешко: «Весь день с Ишимовым употребляли спиртное. Я был пьян. Ишимов тоже был сильно пьян, агрессивно настроен. Посадили в машину двух девчонок около 20 часов… Ишим в грубой форме предложил им совершить половой акт, и, по-моему, одну из них ударил по лицу. Они наотрез отказались, поэтому у меня было мнение довезти их до дому, потому что пойти на предложение Ишимова они могли только через силу, а я всегда был противником этих мер… Приехали в район Нижнее Ельцово, где дача Семко… После всего Семко предложил Ишимову и мне убивать… Я шарфиком придушил — у меня не было никаких дурных намерений… Я взял руками шарф, который был на шее первой девушки и которую уже пугал Ишимов, и сдавил ей горло шарфом, одновременно, смотрел на часы, которые имелись в передней панели автомашины. Я думал сдавить горло девушке на 25 — 30 секунд, поэтому смотрел на часы, при этом говорил ей, все ли она поняла, будет ли молчать. Так как у меня тряслись руки, шарф из моих рук перехватил Ишимов. Кто-то из парней в это время говорил — давай-давай! Затем Семко спросил Ишимова, все, что ли? Наверное, в это время та девушка, которую душил Семко, была уже мертва. Семко стал говорить, что знает какой-то колодец на Затулинке, куда можно спрятать трупы. Но затем мы решили, что везти трупы через город опасно… Семко сказал Ишимову положить их вниз, а самому сесть сверху на них. Шел разговор, куда их спрятать. Ишимов сказал, что никогда раньше не делал. Мне самому было страшно, и я сказал Ишимову — что, в первый раз, что ли? Ишимов сказал — конечно, а Семко странно улыбнулся… Мы перенесли их в лес, я нес свой труп, они свой. Семко сказал, что трупы лучше вообще гасить без следа, нет трупа — нет дела… Труп черненькой был в кофте и плавках. Когда сели в машину, на заднем сиденье лежали кожаное пальто и дубленка девушек. В пути Семко говорил, что мы теперь связаны… Золото Семко положил в карман. С полки под бардачком он достал спортивное трико и показал нам. Мы сказали, что не очень. Это трико Семко положил назад. Фонариком посветил на вещи, лежавшие на сиденье. Ишимов сказал, что из кожаного пальто он будет шить себе куртку кожаную… Семко отвез меня домой, а сам поехал к любовнице».