Каждый умирает в одиночку - Ганс Фаллада

Сначала он отметил себе имя «X. Гэберле», а затем, крадучись, выскользнул во двор. Тут-то ему и подвезло, — они уже зажгли свет в комнате, хотя еще едва смеркались, — и Боркхаузен, заглянув в щель, оставленную не вполне опустившейся шторой, увидел всю комнату как на ладони. Однако увиденное там до того поразило его … ему даже страшно стало.

В комнате стоял на коленках его дружок Энно, и на коленках же ползал за женщиной, которая, испуганно подобрав платье, шаг за шагом от него отступала. Эннохен же протягивал к ней ручки, он, видимо, плакал, жалобно всхлипывая.

Но дверь за женщиной захлопнулась, и Энно остался перед дверью, он дергал ручку вверх и вниз, видимо продолжая канючить и умолять.

Может они поссорились, подумал Боркхаузен. А какое мне дело? Во всяком случае, на ночь он здесь останется.

Энно Клуге стоял теперь перед своим диваном. Лицо его дружка было видно Боркхаузену совершенно ясно. И лицо это было сейчас поистине удивительно. Кажется, он только что ныл и хныкал, а теперь негодяй усмехается, посмотрит на дверь и опять усмехается…

Значит, он перед старухой только комедию ломал! В таком случае, молодой человек, желаю успеха! Боюсь только, как бы Эшерих не испортил тебе всю музыку!

Клуге закурил папироску. Затем направился прямо к окну, в которое подсматривал сыщик. Тот испуганно отпрянул — штора, развернувшись, упала донизу, и Боркхаузен мог спокойно покинуть на эту ночь свой наблюдательный пост. Ждать сегодня важных событий уже нечего, во всяком случае он их не увидит. Но по крайней мере этой ночью Энно никуда не денется.

Собственно говоря, Боркхаузен условился с Эшерихом, что как только обнаружит Энно, то сейчас же позвонит комиссару, будь то день или ночь. Но чем дальше Боркхаузен уходил во мраке ночи от Кэнигстор, тем сильнее начинал сомневаться в том, что такой поспешный звонок при данных обстоятельствах действительно самое правильное и самое для него выгодное. Боркхаузену пришло на ум, что ведь в этом деле есть две стороны, и что он мог бы извлечь выгоду из обеих.

Деньги от Эшериха обеспечены, отчего бы не сделать попытку выжать кое-что и из Энно? Ведь Боркхаузен видел у него в руках бумажку в пятьдесят марок, а благодаря победе Адебара он их приумножил до двухсот с лишним — так почему же ему, Боркхаузену, тоже не поживиться этими денежками? Эшерих ничего при этом не теряет, он получит своего Энно, и Энно тоже ничего не теряет, в гестапо у него все разно отберут деньги. Вывод?

И потом имеется еще толстуха, перед которой Энно так смешно елозил на коленках. У нее наверняка есть деньги, может быть, целая куча. Ее торговля как будто идет хорошо, товару осталось еще много, на отсутствие покупателей ей, видимо, жаловаться нечего. Правда, хныканье и ползанье Энно показывает, что эта пара спелась далеко не во всем — допустим, но разве женщина так вот, собственными руками, и выдаст гестапо своего любовника, пусть даже отвергнутого? Тот факт, что старуха, невзирая на разрыв, все же держит у себя этого Энно и ему даже постельку постелила на диване, доказывает, насколько он ей все-таки не безразличен. А если этот старый кочет ей еще не безразличен, то она и денежки выложит, может быть, не бог весть сколько, но выложит. И это немногое Боркхаузен отнюдь не желает упустить из своих рук.

Когда Боркхаузен обдумывал этот план, а он не раз обдумывал его и на пути домой, и ночью, лежа рядом со своей Отти, его сердце начинало ныть от страха, ибо он понимал, что махинация, которую он затеял, дело довольно рискованное! Эшерих уж, конечно, не потерпит своеволия, все они такие, эти господа гестаповцы, для них проще простого — отправить человека в концлагерь. А перед концлагерем Боркхаузен испытывает непреодолимый ужас.

Все же он до того заражен преступными помыслами окружающих его людей и их особой моралью, что упрямо твердит себе: если дело можно провернуть, так его и надо провернуть, тут не может быть двух мнений. А эту штуку насчет Энно провернуть безусловно можно, решает Борк-хаузен, утро покажет, заявиться ли ему прямо к Эшериху, или сначала наведаться к Клуге. Сейчас он хочет спать…

Однако он не заснул, а принялся думать о том, что одному с таким делом не справиться. Ведь тут уж надо бу-дп везде поспевать. Отправится он, скажем, к Эшериху, а Энно Клуге останется в это время без надзора, или возь-мет в оборот толстуху, а Энно смоется. Нет, одного тут мало. Но не было второго, которому он мог бы доверять, и кроме того второй потребует участия в прибылях. Борк-хаузен же не признавал никаких дележек.

Наконец сыщик сообразил, что среди его пяти сорванном, имеется также сын тринадцати лет, может быть, действительно его собственный сын. Ему всегда казалось, что этот парнишка с изысканным именем Куно-Дитер мог бы быть и его родным сыном, хотя Отти упрямо настаивала на том, что он от некоего графа, крупного померанского помещика. Но Отти известная шантажистка, о чем свидетельствует уже одно имя мальчика — по предполагаемому отцу.

С тяжелым вздохом Боркхаузен все же решает прихватить с собой мальчишку в качестве запасного наблюдателя. Это обойдется недорого — небольшой скандальчик с Отти и несколько марок парню. Затем мысли Боркха-узена пошли кружить и путаться и, в конце концов, он все-таки заснул.

ГЛАВА 28

Удачный маленький шантаж

Мы уже сообщали, что в то утро фрау Хете Гэберле и Энно Клуге, не сказав друг другу почти ни слова, вместе позавтракали и начали работать в магазине, бледные от бессонной ночи и поглощенные своими мыслями. Фрау Гэберле думала о том, что завтра же непременно надо выставить Энно, а Энно — о том, что он ни в каком случае не даст себя выставить.

Эту тишину, как первый вестник тревоги, нарушил неведомый верзила; войдя, он заявил фрау Гэберле: — Послушайте-ка, у вас там на витрине попугаи. Сколько стоит парочка? Но только непременно самца и самку, я всегда за парочки… — Тут Боркхаузен сделал крутой поворот и с притворным удивлением, причем явно подчеркивая эту притворность, воскликнул, обращаясь к Энно, как раз пытавшемуся ускользнуть в комнату за магазином: — Оказывается, это все-таки ты, Энно! А я-то говорю себе, я гляжу, я раздумываю — не может быть, чтобы это был Энно, чего ему тут делать, в этакой зоолавчонке? И оказывается, все-таки ты, земляк!

Энно, уже взявшийся за дверную ручку, так и окаменел на месте, не в силах ни удрать, ни ответить.

Фрау Гэберле уставилась во все глаза на верзилу, столь приветливо обращавшегося к Энно, губы ее дрожали, ноги подкашивались. Так вот она все-таки эта опасность, значит, Энно ни в чем не солгал ей, рассказывая о преследовании гестапо. Ибо в том, что этот человек с трусливым и наглым лицом — шпион гестапо, в этом она не сомневалась ни одного мгновения.

Но теперь, когда опасность стала действительностью, дрожало только тело фрау Хете. Дух ее был спокоен, и дух этот говорил: сейчас, в минуту опасности, ты не имеешь права бросить Энно на произвол судьбы, какой он там ни на есть.

И сказала фрау Хете человеку с колющими и бегающими глазами, она сказала этому человеку, который явно был переодетым полицейским: — Может быть, выпьете чашечку кофе с нами? Кстати, как вас зовут?

— Боркхаузен, Эмиль Боркхаузен, — представился шпик. — Я старинный приятель Энно по спорту. Что вы скажете, фрау Гэберле, насчет того, как он вчера вечером здорово хапнул на Адебаре? Мы встретились с ним в беговом кабачке — разве он вам не рассказывал?

Фрау Хете бросила быстрый взгляд на Энно. Он всё еще стоял, держась за ручку двери, в той же позе, в какой его- застиг приятельский оклик Боркхаузена. Энно казался теперь воплощением беспомощного страха; нет, он ничего не сообщил ей об этой встрече, со старым знакомым, он даже уверял, что никаких знакомых не видел, значит, он опять-таки налгал ей — и очень во вред себе, ибо теперь вполне ясно, каким образом этот шпик установил, что Энно прячется у нее. Скажи он тут же вчера вечером об их встрече, его еще можно было бы куда-нибудь отправить…

Но сейчас не время препираться с Энно Клуге и упрекать его за ложь. Сейчас время действовать. И поэтому она повторила: — Так давайте выпьем чашечку кофе, господин Боркхаузен, в эти часы покупателей бывает не так много. Ты, Энно, присмотри в магазине, а мы с твоим другом потолкуем…

Фрау Хете уже не чувствовала дрожи в теле. Она помнила только об одном, как тогда все это вышло с ее Вальтером, и воспоминания придали ей силы. Она знала, что таких людей, как этот шпик, не проймешь ни слезами, ни жалобами, ни призывами к состраданию, у них нет сердца, у этих поставщиков для виселиц Гитлера и Гиммлера. А если и можно тут чего-нибудь добиться, для этого надо быть смелой, не струсить, ни в каком случае не пугаться.

Ведь они воображают, что все немцы такие же трусы, как Энно, но она не такая, нет она, фрау Хете, не такая.