Чёрные перчатки - Геннадий Башунов

Это были...

Могильщик бежал по дороге, расталкивая редких ещё прохожих.

Он проснулся ещё до рассвета. И сразу понял, кого видел во сне. И где находится эта улица. В городе под названием Ариланта, рядом с базарной площадью. Вчера тотенграбер проходил мимо этого дома дважды.

Солнце взошло ещё не слишком высоко, а могильщик уже был в центре города. Прохожих становилось всё больше, повылазили даже бабки, которые весь день напролёт будут трещать о разной ерунде. Наверняка, одной из тем их разговоров будет парень в чёрном плаще, несущийся, как угорелый по улице, расталкивая людей.

Вот он.

Дом изменился, постарел, на окнах другие ставни. Но это был именно тот дом, могильщик был уверен в этом. Передняя дверь была открыта и Велион, забыв обо всём, ворвался в неё.

Он не узнавал ничего. Другая мебель, ковры, картины. Наверное, здесь сейчас жил купец, а может, рыцарь. Какая разница? Велион проскочил переднюю, сбив с ног женщину, видимо, служанку, побежал дальше, к двери, занавешенной плотной шторой, из-за которой слышались тяжёлые стоны умирающего. Его отца.

Он не помнил ничего, кроме этих стонов и двух едва угадывающихся образов его родителей. И ничего не мог вспомнить, даже находясь в этом доме. Впервые за всю жизнь могильщика посетила мысль о том, почему он не помнит ничего до того дня, когда он очнулся после отравления ядами. Халки говорил, что ему отшибло память, такое, мол, бывало, но тогда Велиону на всё это было плевать. А сейчас он не верил Халки, хотя никаких причин сомневаться в словах учителя не было. По крайней мере, лишать памяти в школе убийц не умели.

Служанка визжала позади, кто-то зашумел на втором этаже, но могильщику было плевать, он метался по дому в поисках той двери. И он, наконец, нашёл её. Сейчас здесь висела другая штора, а может, он просто не мог вспомнить. Чёрный могильщик стоял, тяжело дыша и стискивая кулаки, и не думал ни о чём, просто не мог. В голове крутились два образа, в ушах стояли стоны.

Его схватили, поволокли на улицу, но он даже не сопротивлялся, только смотрел на штору, занавешивавшую дверной проём, за которым когда-то умирал его отец.

Велион очнулся только, когда его выволокли на улицу. Тащили его трое – пузатый мужчина, тощий парнишка и здоровый детина в дорогой одежде. Тотенграбер вывернулся из их неумелого захвата, пнул в колено пузана.

- Я ошибся домом, - сказал могильщик, отряхиваясь. Но его не послушали, бросились драться. Тогда Велион отпрыгнул как можно дальше назад, сбил с ног пацана, который оказался самым прытким, и выхватил меч.

- Я ошибся домом, - повторил он. – Я извиняюсь.

Блеск стали остановил атакующих. Но пыла не сбавил.

- Я вызову стражу! – взвизгнул пузан, одетый в одну ночную рубашку, наверное, только проснулся.

- Вызывай, - кивнул Велион. – Но если сделаешь это, тебе не жить. Поверь, страже, чтобы добраться досюда потребуется куда больше времени, чем мне.

Пузан понял, что могильщик не шутит. И решил ретироваться. Последним сбежал детина, тяжело хлопнув дверью.

Велион спрятал меч в ножны, огляделся. Наконец, он увидел, кого искал – двух бабок, спрятавшихся за угол соседнего здания. Из-за каменной кладки торчали только их носы.

- Бабушки, я вас не обижу! – крикнул могильщик и направился к ним.

Бабки поверили, почему, хрен знает, но поверили, и Велион был этому рад. Они дождались его.

- Бабушки, - сказал тотенграбер, - вы не знаете, кто жил в этом доме двадцать  четыре года назад?

- Как же не знаем, знаем, - сказала одна бабка. – Рыцарь здесь жил. А как звать его не помню, давно дело было.

- Рыцарь, рыцарь, - подтвердила вторая. – Хороший был человек, благородный, потому и бедный, без замка.

- А детей у него не было?

- Был мальчишка, - после долго раздумья сказала первая бабка. – Чернявенький такой, симпатичный. А жена рыцаря была самой красивой женщиной на этой улице, как есть помню, а как звать их, хоть убей, милок, вспомнить не могу.

- А вы не знаете, что с ними случилось? – с замиранием сердца спросил Велион.

- Знаем, знаем, - закивала первая бабка. – Рыцаря-то ранили тяжело, он и помер. Говорили, что братец его двоюродный или сводный ли постарался. Он потом и дом себе к рукам прибрал, и жёнушку рыцаря-то того хотел, да она, говорили, с собой покончила, а кто и говорил, что это братец постарался. А мальчишка сбёг.

- А как звали того брата, не помните? – сквозь зубы спросил могильщик.

- Давно дело-то было, - тяжело вздохнув, ответила вторая бабка. – Да и быстро он дом-то продал, купцу, Гришу, который тебя из дому-то своего сейчас выставил. А ты, чего, знал их? Молодой же совсем...

- Можно сказать и так, - тихо сказал Велион. – Можно сказать и так. Спасибо, бабушки.

Он ушёл, оставив бабок шушукаться.

Долго брёл по городу, чувствуя, как сжимается его сердце. Его прошлое, о котором он практически никогда не задумывался, настигло его и схватило за глотку. Велион знал – пока он не выяснит, что на самом деле произошло с его семьёй, он не успокоится. Значит, так тому и быть. Сейчас он вернётся к Крами и оставит ей двадцать марок. Они пойдут в оборот и принесут ему выгоду. Оставшиеся в кошельке десять марок ему пригодятся для другого дела.

Могильщик расправил плечи и целеустремлённо зашагал вперёд. Вчерашнее разочарование в Валлае было забыто, как и школа убийц.

На время были забыты даже могильники.

У Велиона появилась ещё одна цель в жизни.

Глава 8. Простой заказ

Порой тракт бывает людным местом. Дело, конечно же, в путешественниках, торговцах, пилигримах, нищих, дезертирах, проститутках, гонцах, разбойниках и, в меньшей степени, могильщиках. А кто ещё окажется на дороге?

Нет, кое-кого Велион забыл. Тех, кого не любил больше всего – странствующих проповедников.

Религий на континенте было множество – какие-то призывали поклоняться единому богу, другие множеству, некоторые, самые мрачные, боготворили демонов. Некоторые религии, в основном языческие, просто существовали, не требуя поклонения всего мира. Другие призывали огнём и мечом истребить «еретиков» и «святотатцев». Обычно именно люди, проповедовавшие такие религии, и встречались могильщику на тракте.

Велион, старающийся не лезть в религиозные дела и не собирающийся поклоняться какому-то богу или, если на то пошло – богам, не любил этих проповедников. Во-первых, за фанатизм в глазах. Во-вторых, за попрание чужого мнения, то есть – чужих религии. Конечно, порой встречались забавные дедки, рассказывающие занимательные истории про своих богов, но такое случалось весьма редко. К тому же, проповедник, голова которого маячила над сгрудившейся вокруг него толпой в пятьдесят-шестьдесят человек, был молод, даже чересчур – тотенграбер оценил его возраст лет на тридцать. Обычно проповедниками становились люди за сорок – по мнению людей, они знали, что такое жизнь, были умудрены опытом, а длительные скитания – или отшельничество – помогли найти им путь к истине. Но этого, кажется, молодость не смущала.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});