Сарторис - Уильям Фолкнер

– Видите ли, они у меня так давно, что я теперь не знаю, как от них избавиться – разве что всех разом утопить. Труднее всего их прокормить. Весь мой заработок на них уходит. Если б не они, я б давным-давно бросил практику. Потому-то я и стараюсь обедать в гостях – каждый бесплатный обед все равно что праздник для рабочего человека.

– Сколько их у вас, доктор? – спросила Нарцисса.

– Я даже точно не знаю, – отвечал он. – Штук шесть или семь у меня зарегистрировано, а сколько там еще дворняжек – понятия не имею. Чуть не каждый день я вижу какого-нибудь нового детеныша.

Саймон слушал с жадным интересом.

– У вас случайно не найдется местечка, доктор? – спросил он. – Я тут как каторжный – с утра до ночи всех их кормить и поить приходится.

– А ты можешь каждый день есть холодную рыбу с овощами? – серьезно спросил его доктор.

– Нет, сэр, – с сомнением в голосе отвечал ему Саймон, – в этом я не уверен. Я однажды в молодости объелся рыбой, и с тех пор мой желудок ее не принимает.

– Вот видишь, а у нас дома больше есть нечего.

– Полно тебе, Саймон, – сказала мисс Дженни.

Саймон, неподвижно прислонившись к буфету, не сводил изумленного взора с доктора Пибоди.

– И вы на одной холодной рыбе и овощах в таком теле держитесь? Джентльмены, я бы с такой кормежки через две недели в скелет превратился, уж это точно.

– Саймон! – оборвала его мисс Дженни. – Оставьте его в покое, Люш, пусть он своим делом занимается.

Саймон внезапно вышел из своего оцепенения и убрал со стола рыбу. Нарцисса снова незаметно взяла под столом руку брата.

– Тетя Дженни, отвяжись от дока, – сказал Баярд. Он тронул деда за плечо. – Ты не можешь сказать ей, чтоб она оставила дока в покое?

– Что он сделал, Дженни? – спросил старый Баярд. – Он что, есть не хочет?

– Нам всем скоро будет нечего есть, если он будет беспрерывно рассуждать с Саймоном насчет холодной рыбы с ботвой молодой репы, – отвечала мисс Дженни.

– По-моему, с вашей стороны нехорошо так обращаться с доктором, мисс Дженни, – сказала Нарцисса.

– Ну что ж, я по крайней мере могу благодарить вас за то, что вы не вышли за меня замуж. Я когда-то делал Дженни предложение, – сообщил доктор.

– Ах вы, старый седой лгун! – воскликнула мисс Дженни. – Никогда ничего подобного не было.

– Нет, было! Но только я сделал это ради Джона Сарториса. Он сказал, что у него столько хлопот с политикой, что на домашние свары просто сил не хватает. И знаете…

– Люш Пибоди, вы величайший лгун на земле!

– …ведь я ее почти уговорил. Это было в ту первую весну, когда зацвели сорняки, которые она привезла из Каролины; светила луна, мы с ней гуляли по саду, пел пересмешник, и…

– В жизни ничего подобного не было! – вскричала мисс Дженни.

– Посмотрите на нее, если вы думаете, что я лгу, – сказал доктор Пибоди.

– Посмотрите на нее! – грубо повторил за ним молодой Баярд. – Она покраснела!

Она и в самом деле покраснела, и щеки ее пылали, как знамена, но, несмотря на общий хохот, она продолжала высоко держать голову. Нарцисса встала, подошла к ней и обняла ее за стройные прямые плечи.

– Сию минуту все замолчите! – сказала она. – Ваше счастье, что кто-то из нас вообще выходит за вас замуж, и вы должны считать за честь даже отказ.

– Именно за честь я его и считаю, – подхватил доктор Пибоди. – В противном случае я не был бы теперь вдовцом.

– Еще бы вы не были вдовцом! Кто же может жить с такой пивной бочкой и сидеть на одной холодной рыбе с ботвой молодой репы, – заметила мисс Дженни. – Садитесь, милочка. Еще не родился тот мужчина, которого я испугаюсь.

Не успела Нарцисса вернуться на свое место, как снова появился Саймон, на этот раз в сопровождении Айсома, и в течение нескольких минут они сновали из кухни в столовую и обратно с блюдами, на которых красовалась жареная индейка, копченый окорок, жареные белки и куропатки, запеченный опоссум с гарниром из бататов, тыквы и маринованной свеклы; бататы и картофель; рис и кукуруза, горячие лепешки, пресное печенье, длинные изящные кукурузные палочки, консервированные груши и земляника, яблочное и айвовое желе, клюквенное варенье и маринованные персики.

Все замолчали и принялись за еду, то и дело поглядывая друг на друга через стол, окутанные ароматными парами и розовым сияньем доброжелательности. Время от времени появлялся с теплым хлебом Айсом, а Саймон смотрел на поле брани подобно тому, как Юлий Цезарь взирал на покоренную им Галлию[70] или как сам господь бог, когда он созерцал результаты своего последнего химического опыта и увидел, что это хорошо[71].

– Ну, Саймон, теперь, после всего этого, я, пожалуй, возьму тебя к себе и постараюсь, чтоб ты иногда получал кусочек солонины, – вздыхая, сказал доктор Пибоди.

– Да, пожалуй, – согласился Саймон, окидывая обедающих орлиным взором, как генерал, который бросает свои резервы в угрожаемые пункты, и настойчиво предлагая провиант тем, кто дрогнул. Но даже и доктор Пибоди вскоре вынужден был признать себя побежденным, и тогда Саймон внес пироги трех сортов, небольшой смертоносный плумпудинг, затейливый ореховый торт с виски и фруктами, восхитительный, как ароматы небес, роковой и вероломный, как смертный грех, и, наконец, с пророческим и торжествующе-глубокомысленным видом водрузил на стол бутылку портвейна. Солнце, подернутое дымкой, клонилось к пылающему закату, и его горизонтальные лучи, проникая в окна, играли сочными бликами на блестящих сферических поверхностях расставленной на буфете серебряной посуды и на разноцветных стеклах выходящего на запад круглого оконца.

Стоял ноябрь, пора туманных томительных дней, когда первая вспышка осени уже угасла, а зима еще прячется за пересохшей нитью горизонта, – ноябрь, когда год, словно мать семейства, укрытая одеялом, мирно испускает дух, окруженная детьми, без всяких болезней и страдании. С первых дней декабря начались дожди, и год склонил поседевшую голову под напором распада и смерти. Всю ночь напролет и весь день с утра дождь неумолчно шептал что-то на крыше и под стрехой. Деревья уронили наземь последние стоические листья и простерли в бесконечную даль скорбные черные ветви; один только гикори, словно сырое пламя в лазури, мерцал своею листвой в нижней части парка, а на краю долины стояли холмы, окутанные густою пеленой дождя.

Почти каждый день, невзирая на строгие запреты мисс Дженни и на грустный упрек в глазах Нарциссы, Баярд уходил из дому с ружьем и двумя собаками и, промокший до нитки, возвращался только в сумерки.

Замерзший до костей, он касался холодными губами ее губ, глядел мрачным затравленным взглядом, и когда в желтом свете камина, горящего в их комнате, Нарцисса льнула к нему или молча плакала, лежа в постели рядом с его неподвижным телом, ей казалось, что между ними поселился какой-то призрак.

– Послушай, – сказала мисс Дженни, подходя к Нарциссе, которая, задумавшись, сидела у камина в берлоге старого Баярда, – у тебя на это уходит слишком много времени. Так можно в конце концов помешаться.

Перестань о нем тревожиться – все они вечно ходят промокшие до костей, но на моей памяти еще никто из них даже насморка ни разу не схватил.

– Правда? – безразличным тоном отозвалась Нарцисса.

Мисс Дженни стояла возле ее стула, внимательно глядя ей в лицо. Потом положила руку на голову Нарциссы – для представительницы Сарторисов, пожалуй, даже слишком ласково.

– Может быть, тебя беспокоит, что он любит тебя не так, как бы тебе хотелось?

– Не в том дело, – отвечала Нарцисса. – Он никого не любит. Он даже ребенка любить не будет. По-моему, он никогда не радуется, не огорчается и вообще ничего не чувствует.

– Ничего, – согласилась мисс Дженни.

В смолистых поленьях металось и потрескивало пламя. За окном растворялся бесконечный серый день.

– Знаешь что, – вдруг выпалила мисс Дженни, – не вздумай больше ездить с ним в этом автомобиле, слышишь?

– Не буду. Все равно я не могу заставить его ездить медленно. Ничто его не заставит.

– Конечно нет. И всем это известно, даже его деду. Он ездит с ним по той же причине, что и сам Баярд. Сарторисы. Это у них в крови. Дикари – все до единого. И никому от них никакого проку.

Обе пристально всматривались в пляшущие языки огня. Рука мисс Дженни все еще покоилась на голове Нарциссы.

– Мне жаль, что я втянула тебя в это дело.

– Вы тут ни при чем. Никто меня не втягивал. Это я сама.

– Гм… А еще раз ты бы так поступила? – спросила мисс Дженни и, не получив ответа, повторила свои вопрос: – Еще раз так поступила бы?

– Конечно, – отвечала Нарцисса. – Разве вы не знаете?

И снова между ними воцарилось молчание, и с великолепным покорным мужеством женщин они без слов подписали свой безнадежный пакт. Нарцисса встала.

– Если вы ничего не имеете против, я, пожалуй, съезжу на денек к Хоресу.