Подземные ручьи (сборник) - Михаил Кузмин

B. Н. Ты сама не замечаешь, как делаешься коммунисткой.

А. К. Какое! Мы на примете, нас не сегодня завтра посадят. (Конькова закрывает окна, опускает шторы и говорит о другом.) Знаешь, кто на время уезжает за границу и трется среди эмигрантов, все «советизируются», а у нас наоборот. Я думаю, самые злостные контрреволюционеры те, которые вначале сочувствовали революции. Это происходит от идеализма… не очень умного по-моему, как всякий идеализм.

В. Н. А ты не идеалистка?

A. Н. Не знаю. У меня нет времени. Живу изо дня в день.

B. Н. Политика страуса?

A. Н. Не знаю. Иначе нельзя.

B. К. А дети? Мы с тобою уже старики.

A. Н. Вероятно, так же. Может быть, у них есть личные интересы.

B. Н. «А годы проходят, все лучшие годы».

A. Н. Для нас-то с тобою уже не лучшие.

B. Н. Это как сказать. «Лучшие годы» не для всех совпадают с одним и тем же возрастом.

A. Н. Да. В детстве я думала всегда, что лучший год это будущий.

(Гость долго ходит по ковру, не двигая головой, и ужасно белый, как фаянс. На лбу отражение люстры.)

B. Н. А ты чем занимаешься?

A. Н. Я — доктор в лечебнице.

B. Н. Ты же никогда не была и не имела наклонности к этому.

A. Н. Ну, что же делать! Соня заведует хозяйством в детском доме. Павел в пролеткульте.

B. Н. Павлушка-то не забросил писания?

А. Н. (неохотно) Нет, для себя пишет.

В. Н. Все вы занимаетесь не своим делом. Ты не сердись, но это так.

A. Н. А какое же наше дело?

(Телефон. Хозяйка уходит, возвращается нахмуренная.)

B. Н. Что-нибудь неприятное?

A. Н. Павлу звонил его товарищ.

B. Н. Ну, а в этом отношении он хоть занимается своим делом.

(Анна Николаевна подняла брови.)

§ 3. Не относящееся к случаю.

На тетрадке красными чернилами разведено:

«Неприкосновенные мальчики», но это не список целомудренных молодых людей, а далеко не целомудренная повесть. Да и как понимать целомудрие? Рука автора рядом с рукой соседа. Рукавчики от совершенно одинаковых (белые с синими полосками) рубашек отличаются только запонками. У одного голубые с серым, у другого желтые с черным. Только потому, что руки лежат ужасно близко, их нельзя принять за руки одного и того же человека, до того они похожи. Музыкант вертит скрипкой, задом, головой, глазами, всем, что у него есть круглого, так что кажется, что мотивы «Сильвы» — результат морской болезни или карусели. Народу мало. От чужой коленки идет тепло, и это приятно, так как преднамеренность очевидна и обоюдна. Потертые костюмчики скрадываются молодостью и неплохой фигурой обоих. Вино, хотя и русское, имитирует название и форму немецких бутылок. Серая кошка тоскливо бродила между столов и терлась беременным боком обо все встречаемые предметы.

— Что ты на меня так смотришь? Собеседник не отвечал, только улыбнулся, и автор «Непр<икосновенных> маль<чиков>» вспомнил, так что покраснел даже коротковатый нос. Чтобы переменить тему, он же: — Все-таки похоронно как-то в этом зале. На крыше — лучше. — Лучше пить Рислинг здесь, чем пиво на крыше. Ты же знаешь, сколько у меня денег. Да и потом' хотя там публика и сволочная, неловко как-то появляться такими обтрепанными… В конце концов, конечно, это глупости…

Павел Антоныч чокнулся и замечтался. Краска, залившая его лицо, так и не сходила.

— Погоди, Витя, скоро мы будем пить настоящий Рейн… Только надежны ли эти Клотцы.

Другой пожал плечами. Музыкант, закутавшись поверх пиджака в огромный лиловый шарф, проходя стрельнул глазом на плохое мороженое. Коленкам стало еще теплее.

— Все предупреждены и подготовлены. Опасен только один момент. Но иначе никак нельзя.

Коньков посмотрел выразительно, пожал руку, лежавшую рядом, и чокнулся. Через минуту, будто они заслушались «красотки кабаре»:

— Меня скорее беспокоят деньги. Не там, а с собою на первые дни.

— Да, это конечно.

Еще через минуту прямо и с напускным цинизмом от смущения.

— Роза не могла бы дать?

Павел Ант<оныч> не покраснел, так как не мог уже больше краснеть. Но был, по-видимому, подавлен.

— Это было бы ужасно неловко.

— Не стоит говорить об этом.

Вдруг легко и весело, чтобы вытащить своего друга из пучины расстройства:

— Ну, за дружбу, как штурмдрангисты, за Германию, за Италию, за искусство. Знаешь, когда долго смотришь на вино…

§ 4. 2-й разговор о Фоме.

Столовая Коньковых. Анна Ниловна с братом и Соня. Павел теперь всегда пропадает, и на него махнули рукой. Софья Антоновна только что сообщила новость. Мать будто ива, спаленная громом. Виталий Нилыч методически и скорбно кивает головой, как китайский болванчик, но продолжает сохранять загадочную респектабельность. Он продолжает разговор и даже обращается иногда за сочувствием к сестре, как к элегическому пейзажу.

В. К. Как же его зовут?

С. А. Фома Хованько.

B. К. И ему всего 14 лет?

С. А. По бумагам, да.

В. К. Но как же он попал в дефективный дом, и там благотворная среда мало на него воздействовала, так что его пребывание там оказалось не совсем удобным?

С. А. Он очень одаренная натура.

В. К. Из чего ты заключаешь?

С. А. Как он рисует, как учится, как говорит.

В. К. Я думаю, ты преувеличиваешь. Конечно, он ребенок развитой, даже самый этот печальный случай, из-за которого его приходится брать из дома, доказывает преждевременное развитие.

У Сони видна досада. В. Н. слабо и издалека улыбается, улыбка до поверхности не доходит, но намечается пошловатой, хотя лицо от этого живеет. Наконец говорит, как балагур в гостиной.

В. К. Я понимаю, что он способный ребенок, но зачем же лишать невинности малолетних. Может быть, он и других там насиловал.

С. А. Может быть. Пожаловались только две.

В. К. Это ничего не доказывает. Как же ты себе это объясняешь?

C. А. Ложно направленный инстинкт.

В. К. Да… Собственно, почему ложно, я не совсем понимаю. Куда же бы ты его направила?

Анна Ниловна волнуется и перекладывает дребезжащие вилки с места на место.

B. К. Я что-нибудь не то говорю? касаюсь больных мест? Я ведь не в курсе ваших дел.

С. А. Какие глупости, дядя! Какие там больные места! Я живо заинтересовалась этим мальчиком, и мне будет интересно посмотреть, что из него можно сделать личной инициативой и работой.

B. Н. Да, да, да. Мне и самому это крайне интересно. Но зачем же его брать в дом?

С. А. Иначе никак не выйдет.

В. Н. Конечно, тебе виднее.

Ан<на> Ниловна окончательно разроняла все вилки, так что дочь насупилась, а В. Н. для контенансу стал напевать: «Красотки, красотки, красотки кабаре», чем навел еще большую панику на окружающих.

§ 5. Продолжение случая.

Виталий Нилыч Полухлебов, не занимая покуда никакого места и не имея собственного дела, целыми днями или гулял, или раскладывал пасьянсы. Всему удивлялся. Более всего его удивляло:

1. Совершенная непонятность с точки зрения любого языка всех названий и вывесок.

2. Обилие голых людей на улицах.

3. Бездарность телосложения.

4. Полное равнодушие публики к обнаженному телу, которое приезжий на первых порах склонен был рассматривать как клубничку.

5. Необычайное количество запретов и регламентации и т. д. и т. д.

Сначала он начал составлять список своих удивлений, но потом бросил.

Талантливый ребенок Фома Хованько не внес большой перемены в жизнь Коньковых, хотя когда все расходились по службам и Фома с В. Н. оставались одни, то Полухлебову не удалось настолько разговориться с мрачным растлителем, чтобы это показалось интересно. У дефектива было наглядное несоответствие между квадратным низким лбом, сильными челюстями, тупым подбородком и густыми, жесткими как конские, черными волосами и необыкновенно нежным румяным ртом и по-восточному сладкими большими глазами. Приземист и широкоплеч. Может быть, он был бы сквернословцем, если бы менее дичился. Двигался он бесшумно, но тяжеловесно, как кит под водою. В первый же день он вдребезги разбил чашку, о которой любил философствовать Виталий Нилыч как о некоей эмблеме. С одной стороны был портрет императрицы Жозефины, с другой барабанщик, сидящий на своем инструменте и набивающий табаком трубку. Соединялись эти изображения символами и атрибутами военного деспотизма и писарской галантности. Даже разбил эту чашу тов. Хованько бесшумно, но в мелкие осколки, которые куда-то мрачно и замел. Сони при этом не было. Анна Ниловна вздрогнула и побледнела, а брат ее начал было качать головой, приготовляясь что-то сделать, но был прерван письмом от Виктора Андреевича Малинина, где говорилось, чтобы дома не беспокоились долгим отсутствием Павла и не предпринимали никаких розысков.