На службе Отечеству - Александр Алтунин

Несмотря на предупреждение, подорвались еще два бойца, а четверо погибли, наскочив на засаду. Поэтому продвигаемся с повышенной осторожностью. Впереди за деревьями открылась небольшая лесная поляна, противоположная сторона которой заросла густым кустарником. Сероштан и Браженко ускоряют шаг, чтобы побыстрее преодолеть открытое пространство. Неожиданно Сероштан упал на траву и замер. Браженко следует его примеру. Значит, они что-то заметили. Бросаюсь с остальными бойцами в обход поляны. Нервы у парашютистов не выдержали, они открыли огонь, но мы уже зашли им во фланг. Боясь оказаться отрезанными, фашисты, отстреливаясь, отходят. Бойцы преследуют их.

* * *

Уже несколько часов гоняемся по лесу за парашютистами, выкуривая их из леса. От усталости еле двигаемся. Взвод Калинина поредел. Где-то затерялся Охрименко со своими "запасами". Моя резервная группа набрела на лесной хуторок. Жители, видимо, попрятались: ни в хате, ни в сарае никого. Увидев неглубокий колодец, мы с наслаждением пьем холодную воду. По неопытности я не додумался проверить, не отравлен ли колодец. Федя, отыскав в хате порожнюю бутыль, наполнил ее и положил в вещевой мешок. Бойцы присели на траву. Вдруг Федя, стиснув мое плечо, показал на картофельное поле, отделявшее хату от леса. По нему торопливо, не таясь, шагали двенадцать парашютистов. Видимо, жажда выгнала их из леса. Они явно не замечают нас. Молча отползаю за хату, остальные следуют за мной. Заняв удобные позиции, мы приготовились к встрече "гостей". Степан Поливода и Федор Браженко забрались на чердак хаты, и теперь колодец у них как на ладони. Парашютисты, забыв об осторожности, бросились к колодцу.

Когда вода заплескалась в поставленном на землю ведре, парашютисты побросали автоматы и стали черпать воду котелками. Они так увлеклись, что ничего не замечают. Мою команду "Хенде хох!"{7} услышал только унтер-офицер. Он отчаянно заверещал и вскинул автомат, но было поздно - моя очередь насквозь прошила его. Парашютисты, схватившиеся за оружие, мгновенно скошены очередями из чердачного окошка. Остальные покорно подняли руки.

Федя, деловито сопя, быстро собирает автоматы. Времени на возню с пленными нет. Окружив захваченных молодых крепких солдат, мы в растерянности стоим, не зная, что с ними делать. Словно поняв мою озабоченность, Браженко притащил из сарая пеньковую веревку.

- Може, скрутим германцев? - спросил он.

Предложение понравилось. Построили парашютистов в колонну по одному. Митин приказал им сложить руки на пояснице. Браженко крепко связал им кисти и, передав конец веревки мне, гордясь своей начитанностью, пояснил:

- Так гоняли негров на продажу. На картинке видел в "Хижине дяди Тома"...

Заметив, что слабосильный Сусик едва держится на ногах от усталости, решил дать ему передышку. Подзываю Хому к себе и вкладываю веревку в его детские ручки:

- Давай, Хома, гони эту восьмерку к шоссе.

Хома ошеломленно глядит то на дюжих бандитов, то на конец веревки, которой они связаны, моргает белесыми ресницами, и ручейки пота катятся по его раскрасневшимся щекам. Он настолько испуган, что я спешу добавить:

- А сопровождать тебя будет товарищ Митин...

Хома радостно смотрит на Митина, а тот уверенно командует:

- Форвертс, зольдатен!{8}

Парашютисты рванулись, словно застоявшиеся откормленные кони, и поволокли за собой Сусика. Хома, боясь выпустить из рук веревку, вприпрыжку побежал за ними, придерживая телефонный аппарат. Все с доброй улыбкой провожали уморительную фигурку конвоира. Догнав колонну, Митин пошел сбоку, держа автомат наготове.

Стычки с парашютистами становятся все реже. Вместе со Стольниковым и Калининым без опаски выходим на большую поляну, заросшую высокой травой. На этот травостой да косарей бы в ярких рубахах! На дальнем от нас участке стоит ветхий сарай, предназначенный, по всей вероятности, для хранения сена. Подношу к глазам бинокль, чтобы осмотреть поляну, и около сарая четко различаю разгоряченные, потные лица немцев. Они лихорадочно поджигают большие охапки соломы, набросанные возле дырявых (кажется, тоже соломенных) стен сарая. Сухая солома вспыхивает как порох, и в одно мгновение строение охватывает пламя. Мелькает страшная мысль: "А вдруг там пленные красноармейцы или местные жители?" Медлить нельзя. Что-то в ярости крикнув и полоснув из автомата по мечущимся немцам, бросаюсь к сараю. Немцы залегли в траве, отстреливаются. Стольников, решив отрезать им путь отхода, бежит с бойцами вдоль противоположной стороны поляны. Парашютисты, испугавшись, что вот-вот их окружат, вскакивают и скрываются в кустарнике. Их преследует дочти весь взвод Калинина. Мы со Стольниковым в сопровождении санинструктора, Феди и Браженко бросаемся к сараю, откуда все слышнее вопли охваченных ужасом людей. Подбежав, мы оцепенели: из ворот объятого огнем сарая ползут, карабкаются... раненые парашютисты! Петренко, привыкшего с риском для жизни помогать раненым, эта картина потрясла... Он растерянно повторяет:

- Звери! Якие ж зверюги! Своих же раненых жечь! Позабыв, что перед нами враги, вбегаем в полный дыма сарай, хватаем беспомощных, задыхающихся людей и тащим к выходу. Могучий Федя волочит сразу двоих. Заметив, что крыша вот-вот рухнет, с силой отталкиваю Петренко, пытающегося в очередной раз вскочить в пылающий ад. Брови санинструктора опалены, на лице ожоги, гимнастерка во многих местах прожжена.

Неожиданно к небу взметнулся кроваво-черный столб дыма и пламени, а из распахнутых ворот вырвалось облако искр - это рухнула крыша. Мы разглядываем одиннадцать спасенных нами раненых.

- Вот схлопотали себе заботу! - восклицает Стольников. - Разве мог я подумать, что с риском для жизни брошусь спасать врагов?.. Ну и оказия!.. Надо, командир, сообщить в штаб: пусть пришлют за ними машину.

Раненые, облизывая спекшиеся губы, жалобно стонут:

- Вассер! Вассер! Битте, вассер!{9}

Знакомое со школьной норы слово! Поколебавшись, приказываю Феде отдать раненым припрятанную бутыль с водой и охранять их. Сами продолжаем гоняться за парашютистами. Лишь перед вечером удалось наконец выбить их на дорогу, ведущую от железнодорожной станции к шоссе. Зажатые со всех сторон, расстрелявшие последние боеприпасы, парашютисты сдались.

С удивлением наблюдаю, как смертельно уставшие бойцы, собрав брошенное сдавшимися оружие, окружили не менее уставших парашютистов - крепких, рослых, как на подбор, парней. Враждующие стороны в упор разглядывают друг друга. Наши бойцы и командиры, задымив махоркой и папиросами, всматриваются в лица пленных, словно пытаясь обнаружить что-то такое, что внешне резко отличало бы фашистских вояк от прочих людей. И не видели особого различия. Если бы не форма, невозможно было бы определить, где немцы, а где русские, украинцы, белорусы. Лишь выражение глаз иное. Глаза победителей светились любопытством, в них удовлетворение и добродушие, свойственное трудовому, хорошо поработавшему человеку. В глазах пленных сквозил страх. Они, видимо, ожидали, что грязные и уставшие в погоне за ними русские набросятся на них и растерзают. Каково же было их удивление, когда, насмотревшись на пленных, бойцы стали угощать их махоркой. Первым это сделал маленький рыжеусый боец. Растянув в добродушной улыбке сочные губы, он подошел к самому молодому пленному и, ткнув пальцем в его грудь, спросил:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});