«Хороший немец – мертвый немец». Чужая война - Игорь Градов

– У вас, похоже, туберкулез, – определил Макс. – Вам надо в госпиталь…

– А, на том свете вылечусь, – безнадежно махнул рукой Гюнтер. – Все равно уже недолго осталось. Или большевики меня пристрелят, или болезнь доконает. Но первое, судя по всему, произойдет гораздо скорее.

– Что же вы так пессимистично-то? – слегка приободрил испытуемого Макс. – Может, еще и выживете. А туберкулез сейчас лечится, не проблема.

– Не в моем случае, – горько усмехнулся Гюнтер. – Батальонный медик лечить меня не хочет – нечего, говорит, на тебя дорогие таблетки да порошки тратить, все равно скоро подохнешь. Туберкулез я, между прочим, во Франции заработал, когда в тамошней тюрьме сидел. Камеры очень сырые были, да и кормили весьма паршиво. А нас набилось туда по двадцать человек, спали на топчанах по очереди, в две смены…

– За что вас так? – поинтересовался Макс.

– Считайте, за ерунду, – ответил Гюнтер. – Служил я во Франции, и сначала все нормально было – и от фронта далеко, и с хорошими девушками можно было знакомство завести, когда в увольнительную отпускали. Не жизнь, а курорт! Ну, и расслабился я немного, вольности стал себе позволять. Во время очередной увольнительной собрались мы с ребятами немного выпить. В одно кафе зашли, потом в другое, везде вроде бы принимали понемногу, но, как оказалось, накачались основательно. Нажрались, как свиньи! Захотелось нам тогда с девочками немного поиграть, для полноты счастья, но денег уже не было, потратили все. Тогда с пьяных глаз мы и решили немного занять, как бы в долг. У французов, разумеется. Зашли в одно кафе, где народу поменьше было, и позаимствовали. Я хозяина на мушке держал, а Пауль и Генрих из кассы деньги выгребали. Взяли мы совсем немного, едва на девочек и хватило… Ну, нас в публичном доме и взяли – к счастью, когда уже выходили, когда успели все на дело спустить. Оттянулись, что называется, по полной…

Гюнтер улыбнулся, вспоминая, очевидно, что-то очень приятное, затем продолжил:

– Посадили нас в разные камеры, начали допрашивать. Долго мурыжили, только через два месяца суд состоялся. А чего тянуть-то было? И так все было понятно… Да мы ничего не отрицали, во всем сразу сознались. Думали, выйдет нам небольшое наказание, ведь мы никого не убили, не покалечили. Подумаешь, денег немного заняли. Так живые же люди, тоже иногда хочется и выпить, и погулять. Даже очень…

Биверунге судорожно затянулся, отбросил докуренную сигарету и попросил еще. Макс дал – интересно же послушать, занятный рассказ.

– Нам строгий следователь попался, – продолжал Гюнтер, – орал на нас: «Вы мразь, позор вермахта, немецкий солдат не может быть мародером и грабителем!» А ты попробуй продержись монахом, когда вокруг такие красотки ходят, а у тебя денег ни пфеннига. Даже на простое угощение не хватает. Как говорится, вошь на аркане в дырявом кармане. В общем, дали нам по два года каждому. Полгода я во французской тюрьме просидел, в нормальную, немецкую, меня не переводили, говорили, будто мест нет, а затем сразу сюда направили, в 550-й исправительный батальон. Искупать, так сказать, свою вину. Но восьми месяцев в той камере мне хватило, чтобы туберкулез заработать. Вот такие дела…

Хельц грустно посмотрел на Макса, но он лишь пожал плечами – каждый сам в ответе за свои поступки. Совершил грабеж – отвечай! Все правильно, по закону.

В это время на краю воронки появилось разгневанное лицо майора Хопмана.

– Петер, мать твою, ты что устроил? Под трибунал захотел?

– Никак нет, герр майор! – по-уставному ответил Макс. – Провожу атаку силами вверенной мне роты.

– А кто тебе приказал? – зашипел Хопман, также скатываясь в яму, подальше от русских пушек и пулеметов.

– Вы сами, герр майор, – не моргнув глазом, соврал Макс. – Еще вчера вечером мне сказали – как только испытуемые поднимутся в атаку, иди следом за ними. Поддерживай, так сказать, с тыла, а самое главное – следи, чтобы никто не залег и не побежал. А кто струсит – стреляй без всякой жалости…

Майор внимательно посмотрел на Макса и задумчиво потер плохо выбритый подбородок – он явно не помнил, что говорил вчера. Может, и отдал такой приказ. Раз лейтенант Петер Штауф так уверенно говорит… Тем более это вполне соответствовало логике атаки…

Макс хорошо помнил одну особенность батальонного командира – тот часто напивался до полной потери чувств и не помнил, что и кому говорил. Этим он и воспользовался.

– Я только выполняю ваш приказ, герр майор, – не дав Хопману опомниться, закончил Макс. А потом, страшно выкатив глаза, заорал на испытуемого Гюнтера Хельца:

– Ты чего расселся, вошь окопная? А ну подымай свою задницу и иди вперед! Небось захотел жить вечно, сволочь? Не получится! Если сам сейчас не пойдешь, я тебя, грязная свинья, лично пристрелю!

Для большей убедительности Макс вытащил «вальтер» и передернул затвор. Испытуемый посмотрел на него испуганными глазами, поднялся и нехотя полез наверх. Макс подождал, пока он скроется за краем воронки, и повернулся к весьма озадаченному Хопману:

– Разрешите продолжать атаку, герр майор?

– Нет, не разрешаю, – резко ответил Хопман, – это не наш бой, Петер. Пусть испытуемые сами идут вперед, а наше дело – держаться позади них. Как и тебе вчера и приказал… Так что давай, Петер, отзывай своих людей и возвращайся на исходные позиции. Нечего нам здесь делать…

Макс с большим облегчением отдал приказ к отступлению. Лебер собрал своих солдат, подхватил раненых и откатился к спасительным траншеям. Испытуемые – те, кто уцелел, – немедленно последовали за ними.

Майор Хопман встретил Макса у ротного блиндажа. Внимательно посмотрел и произнес:

– Скажи, Петер, ты действительно застрелил бы того несчастного биверунге? Там, в воронке?

– Да, – спокойно ответил Макс, – застрелил. Очень не люблю трусов. Если уж драться, так всем вместе, а отсиживаться за спиной у товарищей…

Хопман с удовлетворением кивнул и направился в «штабную избу» – составлять отчет об атаке. Все-таки попытку захватить высоту он предпринял. Теперь можно было с чистой совестью докладывать полковому начальству, что из-за плотного огня противника и больших потерь (пусть не у него самого, а в ротах испытуемых, но это не столь важно) осуществить поставленную задачу до конца не смог. Но, главное, теперь никто не вправе был обвинить его или его людей в плохом исполнении воинских обязанностей. Трупы на поле боя – лучшее доказательство доблести его самого и его подчиненных…

Да, они не достигли поставленной задачи, но это не их вина. Артиллерийской поддержки практически не было, панцеры из боя вышли чуть ли не первыми, а прославленные «штуги» в него вообще не вступили… Без мощной огневой поддержки атаковать хорошо укрепленные позиции противника, занимающего к тому же господствующее положение, являлось бы верхом безрассудства. И он, майор Хопман как опытный офицер и ответственный командир никогда на это не пойдет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});