Сталин против Зиновьева - Сергей Сергеевич Войтиков

и многих других проект указаний польским коммунистам, где говорилось о том, что нейтральность коммунистов в борьбе Пилсудского с фашистами недопустима, где Пилсудский рассматривался как антифашист, где движение Пилсудского рассматривалось как революционное движение, но где ни единого слова не говорилось о том, что тем более недопустима поддержка Пилсудского со стороны коммунистов.

Большинство комиссии внесло основную поправку о недопустимости поддержки Пилсудского, каковую поправку Зиновьев вынужден был принять, перестроив весь свой проект указаний. Я уверен, что ошибки польских коммунистов, о которых так сладострастно пишет теперь Зиновьев, целиком навеяны им глубоко оппортунистической позицией Зиновьева о якобы революционном характере авантюры Пилсудского. Так как нет гарантий, что ошибки эти не будут повторены, необходимо их учесть в тезисах Бухарина. Сообщая обо всем этом, прошу настоящий документ сделать достоянием ближайших друзей»[785].

Послание Сталина было получено в самый разгар дебатов на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Как информировал Сталина Орджоникидзе, в Политбюро обсуждали «…английские дела со стенограммой (для последующей рассылки руководству местных парторганизаций. – С.В.) по требованию Зиновьева». Тезисы составил Зиновьев, контр-тезисы – комиссия в составе Бухарина, Томского и Молотова. «Бой на Политбюро был большой – шесть часов, – написал Серго. – Троцкий голосовал за Зиновьева. Тезисы Зиновьева отвергнуты». В основу постановления Политбюро были положены тезисы Бухарина, Томского и Молотова, которые передали на доработку в комиссию. Зиновьев потребовал разрешения на защиту своей точки зрения в ИККИ, однако Политбюро такое разрешение Зиновьеву не дало. Серго заметил в послании Сталину: «Против этого голосовал также Троцкий…»[786]. (Едва ли не уникальный случай, когда Лев Давидович ушел в «болото».) На следующий день Сталин направил в Москву ответ: «Продолжайте в том же духе»[787].

Молотов, Орджоникидзе и другие «друзья» продолжили в том же духе. Серьезным подспорьем в их борьбе с Зиновьевым и Троцким стало т. н. «дело Лашевича», ставшее для Объединенной оппозиции в буквальном смысле этого словосочетания «точкой невозврата».

Глава 10

«Вместо необходимого нам всем единства нас загоняют в лес». «Дело» М.М. Лашевича

В январе 1926 г. ЦКК ВКП(б) предприняла попытку связать Г.Е. Зиновьева с нелегальной группой коминтерновских оппозиционеров. От французской коммунистки, работавшей в Исполкоме Коминтерна, некоей Гертруды Геслер, был получен донос о том, что ее попытались вовлечь во фракционную деятельность сотрудники аппарата Коминтерна Г.Я. Гуральский и В. Вуйович, якобы действовавшие от имени Г.Е. Зиновьева. Однако сразу после своего доноса в ЦКК Гесслер уехала из Советского Союза и более в государство Советов не возвращалась. Тем самым лишив ЦКК возможности ее дальнейшего использования во славу товарища Сталина и его команды[788].

6 июня 1926 г. старый большевик, сотрудник Агитационно-пропагандистского отдела Исполкома Коминтерна Григорий Яковлевич Беленький собрал фракционное совещание в подмосковном лесу, о котором, конечно, один из совещавшихся верноподданнически уведомил Центральную контрольную комиссию ВКП(б). На совещании выступил член ЦК ВКП(б) М.М. Лашевич. Когда ЦКК настаивала на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в июле 1926 г. на серьезных оргвыводах, М.М. Лашевич направил членам и кандидатам ЦК и ЦКК заявление, в котором прямо указал: «Десятки и сотни старейших, испытаннейших членов нашей партии отстранены от партийной работы. Такая же участь ожидает многих других. Люди, которые десятилетиями вместе с Ильичом выращивали партию, остаются не у дел. Вместо необходимого нам всем единства нас загоняют в лес»[789].

Фактически Лашевич использовал опыт «лесного брата», накопленный в начале ХХ века, когда Михаил Михайлович героически боролся с «проклятым царизмом». Сталин, как известно, внимательно читал документы своих оппонентов. Стенограмма «нагорной проповеди Лашевича в лесу»[790] (выражение С.М. Кирова) не могла не произвести на него большого впечатления. Производит она впечатление и на благодарных историков сейчас.

Во-первых, самый факт собрания свидетельствовал о том, что Новая оппозиция перешла на нелегальное положение и начала подпольную борьбу против большинства ЦК ВКП(б).

Во-вторых, в число преданных им, по убеждению лидеров Новой оппозиции, лиц, а ведь на собрании было отнюдь не много народу, входили шпионы Сталина и/или его ОГПУ. (Ю.Н. Жуков считает, что это был осведомитель ОГПУ Васильев[791].)

В-третьих, упоминание «леса» наводит на мысль о некоем «национальном подтексте» в деятельности Объединенной оппозиции. Сталин вполне мог углядеть в словах Лашевича национал-коммунистическую ересь, под которой в историографии понимается «попытка соединения коммунизма и национализма нерусскими меньшинствами»[792].

Не исключено, что, читая текст выступления Лашевича, Сталин впервые всерьез задумался о возможности соединения деятелей Новой в частности и Объединенной в целом оппозиции со шпионажем и националистическим движением в СССР.

«Лесное собрание» состоялось в условиях бюрократизации партийного аппарата, угрозы крестьянского перерождения партии и соглашательской линии Коминтерна: «Троцкий для партии во много раз дороже тех, кто замазывает или не видит кулацкую опасность, и наше с ним сближение для партии во много раз полезнее, чем сближение Томского с нынешним Перселем, предавшим английскую забастовку (то есть сближение Томского с британскими оппортунистами. – С.В.). Те, кто искренне беспокоятся о единстве партии, должны понять, что управлять такой страной, как наша, при тех трудностях, какие мы имеем, можно только монолитной компактной массой членов нашей партии. А этой монолитности мы не видим […]. Я – старый партиец-ленинец, 25 лет проработавший в партии, начавший свою работу на массовках в лесу – я через 25 лет после этого начала принужден возвращаться в тот же лес. Этот ли партийный режим способствует партийному единству?»[793] Повод для иронии у генсека появился железный: в 1923 г. Зиновьев собирал фракционные заседания в кисловодской пещере, в 1926 г. его ближайший сподвижник – в подмосковном лесу. Зиновьевцы прошли эволюцию от «пещеры» к «лесу», что запросто можно было объявить естественным витком эволюции оппозиции.

Позднее, 27 октября 1927 г., на заседании расширенного пленума Сокольнического РК ВКП(б) г. Москвы (проходил совместно с активом района) будущий деятель Правой оппозиции, а пока что пламенный борец за «генеральную линию» партии А.С. Бубнов имел определенные основания заявить: «Этот круг начался с того, что т. Зиновьев – член Политбюро нашей партии – выступил на XIV партсъезде в качестве содокладчика по докладу Политбюро, по докладу ЦК. Тов. Троцкий тогда сидел на трибуне, набрав в рот воды. На XIV партсъезде в кулуарах смеялись, что Троцкий на этом съезде сказал одно слово, это – “правильно”. […] Но на первом же Пленуме после XIV партсъезда мы стали обнаруживать, что и у т. Троцкого язык стал понемножку развязываться и он начал развязываться таким образом, что во всех вопросах, по которым т. Зиновьев выступал против ЦК и против ленинизма, в организационных вопросах, т. Троцкий поддерживал Зиновьева. Это было, так сказать, первое рандеву двух лидеров, которые в течение очень долгого времени не могли равнодушно смотреть друг на друга. Дальше мы имели Апрельский Пленум, который нам показал, что все (и Троцкий, и Зиновьев, и Каменев) занялись критикой деятельности ЦК и его позиции по экономическим вопросам. Люди, дравшиеся на протяжении многих десятилетий, начали нащупывать