Живущий в ночи - Дин Кунц

– Что-то мертвое. Мертвое, и оно разлагается. Что-то такое… В этом что-то есть, правда? – Казалось, что Стивенсон вот-вот облизнет губы. – Да-да. Что-то в этом есть…

То ли шериф сам услышал прозвучавшие в его голосе необычные скрипучие нотки, то ли заметил мое удивление в связи с его необычным поведением, но он вдруг кинул в мою сторону тревожный взгляд и с заметным усилием взял себя в руки. Это была настоящая внутренняя борьба. Стивенсону стоило большого труда выбраться из водоворота охвативших его эмоций.

Наконец шериф обрел свой прежний голос или по крайней мере его подобие и сказал:

– Мне нужно поговорить с тобой, Сноу. Расставить кое-какие точки над «i». Сегодня же. Сейчас. Пойдем со мной.

– Куда?

– Моя патрульная машина стоит у ворот.

– Но мой велосипед…

– Я не собираюсь тебя арестовывать. Просто поболтаем немного. Хочу, чтобы мы с тобой поняли друг друга.

Вот уж чего мне не хотелось, так это оказаться в одной машине с шефом полиции Стивенсоном. Однако, если бы я отказался последовать за ним, он мог бы сделать приглашение более формальным, попросту нацепив на меня наручники. А если бы я попытался сопротивляться аресту, вскочил на свой велосипед и задал стрекача, растворившись в тумане, далеко бы я сумел уехать? Через несколько часов рассвет, и я не успел бы добраться даже до соседнего города, располагавшегося дальше вдоль пустынной линии океанского побережья. Даже если бы у меня хватало времени, болезнь ограничивала доступный мне мир границами Мунлайт-Бей, где я могу вернуться домой до рассвета или добраться до кого-нибудь из моих друзей, чтобы вовремя укрыться от солнца.

– Ух, какое у меня настроение! – повторил Льюис Стивенсон, цедя слова сквозь плотно сжатые зубы. Голос его снова звучал жестко. – Ах, что за настроение! Ну так как, ты идешь со мной, сынок?

– Да, сэр. Конечно. С удовольствием.

Стивенсон махнул пистолетом, предлагая нам с Орсоном идти первыми.

Я покатил велосипед к концу пирса. Мне было жутко ощущать позади себя присутствие этого человека с пистолетом в руке. И мне не нужно было обладать талантом общения с животными, чтобы понять: Орсон нервничает не меньше моего.

Доски причала закончились и перешли в цементную пешеходную дорожку, по обе стороны которой были разбиты клумбы, засеянные ледяником. Его цветы широко распахиваются днем и закрываются на ночь. В тусклом свете было видно, как через дорожку ползут улитки, поблескивая своими крохотными антеннами и оставляя за собой серебристые полоски слизи. Некоторые появлялись из левой клумбы и пытались пересечь дорожку, чтобы оказаться в точно такой же клумбе с правой стороны, другие сосредоточенно ползли в противоположном направлении. Казалось, что эти крохотные существа переняли от людей их непоседливость и вечную неудовлетворенность жизнью.

Я принялся вилять передним колесом велосипеда, чтобы не наехать на нерасторопных «пешеходов». Орсон, обнюхивая улиток на ходу, тоже аккуратно переступал через них.

А позади нас раздавались хруст раковин и хлюпающие звуки, когда тяжелые ботинки полицейского давили улиток. Стивенсон наступал не только на моллюсков, которые оказывались на его пути, но не ленился сделать несколько шагов в ту или иную сторону, чтобы дотянуться ногой до улиток, ползущих по бокам дорожки. На некоторых он просто наступал, на других обрушивал ногу с такой яростной силой, что его подошва ударялась об асфальт со звуком кувалды.

Я не стал оборачиваться.

Я боялся увидеть на лице нашего конвоира то злобное ликование, которое не раз замечал на лицах юных подонков, глумившихся надо мной в детстве, когда я был еще слишком мал и глуп, чтобы давать сдачи. Я прекрасно помнил это выражение: глаза-бусинки, выглядевшие змеиными, даже несмотря на отсутствие вертикальных зрачков, рдеющие от ненависти щеки, бескровные губы с пеной в уголках рта, оскаленные, мокрые от слюны зубы. Это выражение отвратительно на лице подростка, но должно быть еще страшнее у взрослого, особенно когда на груди у него полицейский значок, а в руке пистолет.

Черно-белая полицейская машина стояла у тротуара метрах в десяти слева от входа на причал, вне досягаемости света фонарей, укрытая густой тенью от раскидистых ветвей огромного индийского лавра.

Я прислонил велосипед к стволу дерева, на котором туман повис подобно клочьям мха, и только после этого с беспокойством повернулся к Стивенсону. Тот открыл заднюю дверь машины с той стороны, где положено находиться пассажиру.

Даже в тумане я различил на его лице то самое выражение, которое и боялся увидеть: ненависть, иррациональная, но отчетливо читаемая ярость, которые делают иных людей опаснее любого зверя.

Никогда раньше я не замечал в Стивенсоне ничего подобного, и, если бы внезапно он сообщил, что на самом деле является не шефом полиции, а инопланетянином, принявшим его форму, я бы ему с готовностью поверил.

Махнув стволом пистолета, Стивенсон велел Орсону:

– Забирайся в машину, приятель.

– Да ничего, пусть здесь постоит, – сказал я.

– Влезай, – повторил он, обращаясь к собаке.

Орсон подозрительно покосился на распахнутую дверцу и недоверчиво заскулил.

– Он подождет здесь. Он никогда не убегает, – заверил я полицейского.

– Я хочу, чтобы он залез в машину, – ледяным голосом произнес Стивенсон. – В нашем городе действует закон, в соответствии с которым собак можно выводить на улицу только на поводке. Мы никогда не навязывали это правило тебе, Сноу. Отворачивались в сторону, делая вид, что не замечаем. Из-за того… Потому что собака может ходить без поводка, если принадлежит инвалиду.

Я был не в претензии за слово «инвалид». На самом деле мне было гораздо интереснее, что стоит за тремя другими словами. Потому что я был уверен: после слов «из-за того» он на самом деле собирался сказать «кем была твоя мать».

– Но теперь, – продолжал он, – я не собираюсь равнодушно смотреть на то, как эта проклятая тварь шляется где попало, гадит на тротуары и выпендривается перед другими кобелями тем, что она без поводка.

Я промолчал, хоть и заметил противоречие в словах Стивенсона: с одной стороны, он сказал, что собака, принадлежащая «инвалиду», может выходить без поводка, с другой – обвинил Орсона в том, что тот «выпендривается». Пока полицейский находится в таком враждебном расположении духа, спорить с ним бесполезно.

– Если он меня не слушается, то заставь его залезть в машину ты, – велел мне Стивенсон.

Я поколебался, раздумывая над тем, как бы уклониться от зловещего «гостеприимства». С каждой секундой атмосфера становилась все более напряженной. Честно говоря, в те минуты, когда мы с Орсоном пробирались по туманному мысу, а за нами гнался отряд воинственных обезьян, я чувствовал себя гораздо спокойнее, нежели сейчас.

– Загони свою чертову собаку в машину! Быстро! – приказал Стивенсон. Голос его был до такой степени полон яда, что он, казалось, мог убивать улиток на расстоянии, даже не наступая на них.

Я был совершенно беспомощен перед этим человеком с пистолетом в руке. Единственным, хотя и слабым утешением для меня являлось сознание того, что я тоже вооружен, а Стивенсон об этом не знает. Пока же мне не оставалось ничего другого, как повиноваться.

– Полезай в машину, мальчик, – сказал я Орсону, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучал страх и чтобы мое отчаянно колотящееся сердце не заставило его задрожать.

Собака неохотно повиновалась.

Льюис Стивенсон захлопнул заднюю дверь и открыл переднюю.

– Теперь ты, Сноу.

Я забрался на пассажирское сиденье, а Стивенсон обошел черно-белую машину, распахнул водительскую дверь и сел за руль. Захлопнув дверцу, он велел мне сделать то же самое, чего я до последнего момента надеялся избежать.

Обычно, оказываясь в замкнутом пространстве, я не страдаю клаустрофобией, но эта машина казалась мне теснее, чем любой гроб. Туман, липший к стеклам, душил меня, как сон, в котором видишь, что тебя похоронили заживо.

Здесь, внутри машины, было еще более сыро и холодно, чем снаружи, и Стивенсон запустил двигатель машины, чтобы можно было включить обогреватель.

Зашипела полицейская рация, и диспетчер трескучим от электрических разрядов голосом проквакал что-то, как жаба в ночи. Стивенсон щелкнул тумблером, и рация умолкла.

Орсон стоял посередине заднего сиденья, опершись передними лапами о стальную решетку, разделявшую машину на две части. За этой решеткой обычно перевозили арестованных. Пес с тревогой смотрел на нас. Шериф ткнул стволом пистолета в какой-то переключатель на приборной доске, и кнопки, запирающие задние двери, опустились с громким щелканьем, напомнившим мне звук сработавшей гильотины.

Я надеялся, что, оказавшись в машине, Стивенсон спрячет пистолет в кобуру, но он продолжал сжимать его в руке, положив оружие на колено и направив ствол в сторону руля. Правда, в смутном зеленоватом свете приборов мне показалось, что теперь его указательный палец лежит уже не на самом спусковом крючке, а на предохранительной скобе, но легче мне от этого не стало.