Змея, крокодил и собака - Барбара Мертц

в месте недолговечного великолепия королевского города, навсегда исчезнувшего с лица земли.

Именно здесь, на равном расстоянии от древних столиц, Фив на юге и Мемфиса на севере, самый загадочный из египетских фараонов, Эхнатон, построил новый город и назвал его Ахетатон по имени своего бога Атона – «единственного, и нет иных богов, кроме него». По приказу фараона храмы других богов были закрыты, даже их имена были стёрты с памятников. Его упорство в признании лишь одного божества сделала его еретиком по понятиям Древнего Египта – и первым монотеистом по нашим понятиям[165].

Портреты Эхнатона показывают странное измождённое лицо и почти женское тело с широкими бёдрами и мясистым торсом. Тем не менее он не испытывал недостатка в мужских атрибутах, поскольку доказано существование как минимум шести детей. Их матерью была жена Эхнатона Нефертити – «дама благодати, нежнорукая, возлюбленная» – и его романтическая привязанность к этой прекрасной даме, имя которой означало «красавица пришла», изображена на многочисленных рельефах и картинах. Он трепетно склоняется, чтобы обнять её, она изящно присаживается к нему на колени. Эти изображения брачного соглашения уникальны для египетского искусства и больше нигде не встречаются. Они как-то особенно привлекали меня. Не считаю нужным объяснять, почему.

Некоторые учёные считают Эхнатона морально извращённым, физически неполноценным, и осуждают его религиозную реформацию, рассматривая её, как циничный политический манёвр. Это, конечно, вздор. Не намерена извиняться за то, что предпочитаю более возвышенную интерпретацию.

Уверена, что Читатель не пропустил предыдущие абзацы. Цель литературы – улучшить понимание, а не обеспечить праздное развлечение.

В день прибытия мы все столпились у перил, наблюдая, как члены экипажа, маневрируя, подводят дахабию к причалу в деревне Хаджи Кандиль. Отдых вернул Эмерсону здоровье, загар и кипучую энергию, он снова почти что стал самим собой – за исключением проклятой бороды. Кроме того, он пребывал в превосходном настроении, и, хотя я чуть не захлёбывалась от желания, но не собиралась возобновлять разговор по поводу мистера Винси и Берты. Однако мы с Сайрусом подробно обсудили этот вопрос и договорились об определённых мерах предосторожности.

На набережной нас уже ожидали двадцать верных мужчин из Азийеха, маленькой деревушки недалеко от Каира, производившей на свет наилучших землекопов в Египте. Я послала Абдуллу, чтобы привезти их в Амарну, и вид этих пышущих жизнью, улыбающихся лиц придал мне бо́льшую уверенность, чем это мог бы сделать воинский отряд. Они годами работали на нас, Эмерсон лично обучил их, и они были преданы ему душой и телом.

Эмерсон перелез через поручни и спрыгнул на берег. Он всё ещё хлопал друзей по спинам, пожимал руки и расточал горячие объятия, когда я присоединилась к группе. Но не второй на берегу по счёту.

Анубис опередил меня, спустившись по трапу.

Абдулла отвёл меня в сторону и показал на кота, тщательно исследовавшего каждую пару ног в сандалиях.

– Разве вы не избавились от этого четвероногого африта, Ситт Хаким? Он предал Эмерсона...

– Если и так, то это непреднамеренно, Абдулла. Кошек нельзя обучить заводить людей в засады или принудить к чему-либо, что им не по душе. Анубис очень привязался к Эмерсону, он оставался с ним у подножия постели всё время его болезни. Послушай, Абдулла, предупредил ли ты других мужчин, что Эмерсону по-прежнему угрожает опасность от человека, называвшего себя Шланге, и рассказал ли им о предметах, которые они не должны упоминать?

– Например, о том, что вы являетесь женой Отца Проклятий? – Абдулла произнёс эти слова с сарказмом, достойным самого Эмерсона, и его выдающийся ястребиный нос критически сморщился. – Я сказал им, ситт. Они будут подчиняться, равно как и любому другому приказу, который вы отдадите, хотя и не понимают причин. Я тоже. По-моему, это глупый способ вернуть человеку память.

– Попозже мы поговорим наедине, Абдулла, – вмешался Сайрус, присоединившись к нам. – Но полагаю, что нам пора идти. Когда говорит Ситт Хаким, весь мир слушает и повинуется.

– Никто не знает этого лучше меня, – ответил Абдулла. Крик Эмерсона заставил всех собраться вокруг:

– Абдулла устроил для нас лагерь, – объявил он.

– И вымыл ослов, – добавил Абдулла.

Эмерсон уставился на него.

– Вымыл ослов? Зачем?

– По моему приказу, – объяснила я. – Малютки вечно в ужасном состоянии, покрыты язвами и страдают от ненадлежащего ухода. Я не позволю... Ну, к делу это не относится. Вы не снизойдёте до того, чтобы сказать нам, куда мы отправляемся, чем вы намерены заняться, и почему потребовалось разбивать лагерь, когда у нас есть дахабия?

Эмерсон, повернувшись, остановил взгляд на мне.

– Я не собираюсь оставаться на этой чёртовой лодке. Это слишком далеко от гробниц.

– Каких гробниц? – спросила я, тяжело наступая на ногу Сайрусу, чтобы предупредить любые возражения с его стороны.

– Всех гробниц. Южная группа в трёх милях отсюда, а северная группа – и того дальше. Есть ещё одна интересная местность в углублении за тем низким холмом рядом с центром скальной дуги.

– Там нет гробниц, – возразил я. – Разве что кирпичная кладка...

Эмерсон нетерпеливо отмахнулся.

– Я приму окончательное решение вечером. На сегодня моя задача – совершить предварительный осмотр, и чем скорее вы прекратите спорить, тем быстрее мы получим результаты. Всё ясно? Возражения есть? – Он внезапно повернулся к стоявшему вблизи Рене. Никаких возражений не последовало.

Ещё до того, как закончился день, исчезли все сомнения относительно физического состояния Эмерсона. Он объявил, что нам не нужны ослы – заявление, с которым никто не согласился, но все, кроме меня, были слишком запуганы, чтобы возражать. Я прекрасно понимала, что он проверяет своих спутников – особенно меня – и тоже не возражала. Мы прошли почти двадцать миль, считая перпендикулярные расстояния, которые пришлось преодолевать, карабкаясь по грудам скалистых осыпей и ползая вверх и вниз по скалам.

Самый простой способ описать эту хиджру[166] – представить область полукругом, при этом Нил образует прямую сторону. Скалы высокой пустынной кривой изгибаются, как лук, и на крайнем северном и южном концах почти касаются берега реки. Хаджи Кандиль расположена несколько южнее середины прямой линии, поэтому мы находились в трёх милях от ближайшего участка скал.

Тропа вела через деревню и окружающие поля на равнину – волнистую, бесплодную поверхность, заваленную галькой и черепками. Разрушенные основы священного города Эхнатона были занесены песком. Он покрывал всё расстояние от северной части равнины до южной. Та часть, которую мы раскопали за время пребывания