Очерки истории средневекового Новгорода - Владимир Янин

Попытка новгородцев отрегулировать процесс разграничения суверенитетов в областях, частично освоенных великокняжеской властью, была предпринята в 1435 г.: «Тои же зиме князь великыи Василеи Васильевичь человаше крест к новгородчом, а новгородци такоже к князю великому Василью Васильевичю человаша крест, что отступитися ему, князю великому, новгородчкои отцины, Бежичкаго Верха, и на Ламьском Волоке, и на Вологде, а новгородчкым бояром отступитися князьщин, где ни есть; и князь великыи нялъся слати своих бояр на розвод земле на Петров день, а новгородцом слати своих бояр»[615]. Однако, когда в обусловленный срок в 1436 г. «послаша новгородци на отвод земли на Бежичкыи Верх посадник Григории Кюриловичь и Ивана Максимова, а житьих Кузму Тарасьина, Ивана Максимова и иных на Ламьскыи Волок и на Вологду; и князь великои своих бояр не посла, ни отцины новгородчкои нигдеже новгородцом не отведе, ни исправы не учини»[616]

Процесс освоения Москвой Волока Ламского, Вологды и Бежицкого Верха оказался необратимым. В 1447 г., после ослепления великого князя Василия Васильевича и захвата московского стола, «князь Дмитреи Шемяка приехав на Углечь и укрепив великого князя крестным целованием и проклятыми грамотами, и выпустив его из поимания и з детми, сеньтября, и дасть ему Вологду в удел»[617]. В последний период княжения Василия Темного в Вологде существует обычная московская администрация: известна грамота этого времени, начинающаяся словами: «От великого князя Василья Васильевича на Вологду к наместником и к воеводам.»[618]

Согласно духовной Василия Темного 1461 г. Бежецкий Верх завещается князю Андрею Васильевичу: «Да даю ему Бежытцки Верх, и с волостьми, и с путми, и з селы и со всеми пошлинами.»; Волок – Борису Васильевичу: «А что его благословила моя мати, великая княгиня Софья, а его баба, на Волоце Белеоутовъскими селы, Съпасским селом и з деревнями, да на Издетемле Окоро-кавъскими селы, ино то ему и есть»; Вологда – князю Андрею Васильевичу Меньшому: «Да даю ему Вологду, и с Кубеною, и з Заозерьем, со всем, и что к Вологде и х Кубене, и к Заозерью потягло, и с пошлинами, да Иледам с Обнорою, и с Комелою, и с Волочком, да Авнегу, да Шиленгу, да Пельшму, да Бохтюгу, да Оухтюшку, да Сяму, и отводное с Перфушковъскими селы, да Тошну, да Янгосар, и со всем, что к тем волостем потягло»[619].

Таким образом, грамота митрополита Фотия тверскому епископу Илие 1430 г. является весьма важным свидетельством существования вполне определенного намерения изъять Волок Ламский и Бежецкий Верх из принадлежности Новгородской епархии, что призвано было способствовать процессу освоения этих волостей великокняжеской юрисдикцией. Не исключено, что подобные прерогативы были предоставлены Фотием ростовским владыкам относительно Вологды.

Новгород и великая княжеская усобица середины XV века

Антимосковская позиция Новгорода в ходе острейшего конфликта князей Василия Васильевича и Дмитрия Шемяки (1442–1453 гг.), обусловленная традиционной борьбой новгородского боярского управления с великокняжеской администрацией, в значительной степени была дополнительно спровоцирована московским военным походом на Новгород в 1441 г.: «На зиме князь великыи Московьскыи Василии Васильевич възверже нелюбье на Новъгород Великыи, присла грамоту разметную и повоева волостеи новгородчкых много., а псковици, пособляя князю великому Василью, много земле Новгородчкои повоеваша и пакости створиша не мало»[620]

Исчерпание конфликта кончиной Дмитрия Шемяки потребовало организации Василием Темным нового, отомстительного похода на Новгород в 1456 г., завершившегося заключением Яжелбицкого мира.[621]

Некоторые существенные подробности этого конфликта изложены ниже.

* * *

Историкам хорошо известна введенная в научную литературу еще в начале XIX в. плащаница («воздух»), хранящаяся ныне в Новгородском музее-заповеднике[622]. Этот воздух с изображением Христа во гробе, оплакиваемого четырьмя ангелами, шитый шелками, серебряной и золотой нитями, происходит из ризницы Юрьева монастыря и является вкладом в этот монастырь князя Дмитрия Юрьевича Шемяки, его жены Софьи Дмитриевны и сына Ивана, о чем свидетельствует надпись на краю плащаницы:

«В лето 6957 индикта 7 как был великии князь Дмитрии Юриевичь в Великом Новегороде и повелением великаго князя наряжен бысть сии воздух в храм святаго великомученика Георгия того же лета месяца августа в 23 день благоверною и его великою княгинею Софьею и при с(ы)ну благоверном князе Иване и положен бысть в церкви святаго великомученика Христова Георгия в Великом Новегороде в Юриеве манастыре при архиепискупе Великого Новагорода Евфимии, при архимандрите Мисаиле за оставление грехов и спасения ради душ наших и нашим детем и внучатам и правнучатам в сем веце и в будущем аминь».

Приведенная надпись вышита почерком XIX в.[623], повторяя содержание утраченной древней вкладной «летописи». Исследователи не анализировали ее с точки зрения достоверности передачи утраченного текста и руководствуются ее указаниями при датировке самого вклада, относя его к 23 августа 1449 г.

Между тем по крайней мере две особенности этой надписи должны были бы с самого начала привлечь к себе внимание исследователей. Во-первых, 6957 году соответствует не седьмой, а двенадцатый индикт. Во-вторых, общий смысл надписи несет в себе отпечаток припоминания («Как был великии князь Дмитрии Юриевичь в Великом Новегороде.), а следовательно, и относительно более позднего времени, нежели прямо обозначенное в надписи. Опираясь только на первую особенность, нужно было бы в датировке предмета исходить из альтернативы: плащаница могла быть изготовлена в 6957 г., но она может датироваться и седьмым индиктом, которому не соответствует 6957 г.

Попытаемся рассмотреть обе эти возможности, соотнеся их прежде всего с событиями той эпохи. Известно, что после решительного поражения под Галичем Дмитрий Шемяка последние годы своей жизни провел в Новгороде и Новгородской земле. Однако галичское сражение произошло 27 января 1450 г. После взятия Галича Василий Темный «прииде на Москву на Масленои неделе, а Шемяка убежа к Новугороду Великому»[624]. Иными словами, 23 августа 1449 г. Шемяка в Новгороде еще не был, как не было в нем тогда и его семьи. Чтобы убедиться в этом, обратимся к более развернутому, нежели в Никоновской летописи, рассказу летописи Авраамки: «Князь великыи Василии Васильевич послал шурина своего князя Василья Ярославича изгонной ратью на Галичь, на великого князя Дмитрия Юрьевича; и то слышав князь великыи Дмитрии и выеха из города из Галича, и с княгинею и со своими бояри, и поеха к Новугороду, и приехавше на Вешеру, ту стал, и к архиепископу владыце Еуфимею и в Новгород от себе послал Ивана Яковлича, чтобы княгиню приняли и сына Ивана в честь, и въеха в осенине в Юрьев монастырь, и сам князь великыи Дмитрии Юрьевичь в Великом Новегороде не быв, пошед Галицю. А князь великыи Василии Васильевич, с своею силою и с тотары, пошол в Галиць противу брату своему князи Дмитрею Юрьевичю, и сошлися под городом под Галицем, и начаша соступатися и битися. И Бог пособи князю великому Василью Васильевичю, а князь великыи Дмитрьи побежал к Великому Новугороду. И приеха в Новъгород месяца априля в 2 день, в среду, на Вербьнои недели, и челова крест к Великому Новугороду»[625]. Никоновская летопись, не располагающая подробностями, касающимися новгородских переговоров Шемяки, описывает военные маршруты Василия Темного, непосредственно предшествующие галицкой битве: «Ходил князь великии на князя Дмитрия, хотя ити к Галичю и бысть ему весть, что пошол к Вологде; и князь великии поиде на Иледам да на Обнору, и прииде к нему весть, что опять воротился к Галичю, и князь великии воротился Обнорою на низ, да и Костромою вверх»[626]. Эти передвижения подтверждают, что после возвращения с Вишеры и до галичского поражения Шемяка в Новгороде не был.

В этот период он отправил в Новгород семью, которая пришла в Юрьев монастырь позднее 23 августа 1449 г.: «в осенине», т. е. не ранее сентября. П. Л. Гусев обратил внимание на это противоречие, но вышел из затруднения простейшим образом, предположив, что плащаница была заготовлена заранее в расчете на более ранний приезд. Вряд ли такое предположение можно считать убедительным.

Существует возможность заподозрить неправильность общепризнанной даты галичского сражения и попытаться перенести ее на 27 января 1449 г., что примирило бы летописные показания со свидетельством плащаницы. Подобные ошибки достаточно часто возникают из-за того, что разные летописные своды пользуются разными системами отсчета лет или разными календарными циклами: например, если в одном случае употреблялся мартовский, а в другом случае сентябрьский год. Однако здесь такая попытка окажется несостоятельной, вступив в противоречие со всем календарем событий, последовательно описанных в Никоновской летописи под 6956–6957 гг.