Дознаватель - Маргарита Хемлин

Я видел его в театре в спектакле «Шельменко-денщик» и по насмешливым рассказам Лильки знал, что она водит с ним близкое знакомство как с артистом.

Лиля валялась на диване. Сказала, что только сию минуту убрался Роман. Явился голоднючий, попросил есть. Лилька принципиально отказалась вставать. Он отхватил полбуханки и ушел.

Посмотрел на стол: лежало полбуханки ржаного и наверху — нож в налипших крошках.

Мне пришла в голову шальная мысль, про осуществление которой я заранее не думал и не мечтал.

Уточнил:

— Сам хлеб кромсал? Пьяный с ножом — мало что ему б стукнуло. А вдруг он не хлеб порезал, а что другое. Не боишься?

Лилька ответила равнодушно:

— Не боюсь. Буду я еще всяким пьяницам хлеб резать. А и порезал бы меня — так и слава богу. Только чтоб насмерть.

В ту секунду понял — сейчас или никогда.

Лилька поднялась на локте и спросила:

— Что мне сделать, чтоб ты сюда не ходил? Может, умереть? И сама мучаюсь, и тебя мучаю.

Я ответил, что думал:

— Умереть, Лилька. Мне нельзя. У меня жена, дочка. А ты одна. Тебе все равно жить не надо. Ты сама твердишь до посинения.

Она встала, скинула ночную сорочку, одела крепдешиновое платье в горошек, причесалась.

Потом спохватилась, что не умылась. Ополоснула лицо под рукомойником в коридорчике.

Сказала:

— Пошли. Не нужно в доме. Людям тут жить.

Я обернул рукоятку ножа бумажкой — оторвал от газеты шматок.

Лилька не видела.

Стала ко мне спиной.

Говорит:

— Ну, как ты часовых снимал, чтоб не пикнули.

Лилька подставила мне шею. От шеи много крови. Я мог запачкаться фонтаном.

Ударил ее со спины, снизу — под лопатку. Как надо.

Орудие убийства бросил возле трупа, так как на ноже оставались следы пальцев Моисеенко.

Ушел скрытно. Мог утверждать со всей ответственностью: никто меня не видел.

Но получается, видел. Лаевская видела. Может, заметила, как я пробираюсь от дома Лильки, может, в соседней комнате сидела. С нее станется, пришла и поджидала, когда я приду и в кровать с Лилькой лягу.

Но что нож я специально оставил с отпечатками Моисеенко — на это у Полины оперативных знаний не хватило. И она думала, что я свои пальчики оставил на рукоятке. Она нож сразу за мной схватила, а в милицию не сообщила. Нож вечером отнесла к Евсею. На сохранение.

Дальше разворачивалось так.

Я ждал на работе, когда поступит сообщение о трупе гражданки Воробейчик. Меня, как дознавателя, конечно, на убийство не послали б. Это дело следователя. Но я сразу как пришел — устроил крик у Свириденко, что меня затирают, а я хочу учиться дальше, дойти до следователя. А тут черт знает что творится. Следователи такие же, как я, считай, без образования, а при должности, и я у них на побегушках.

Свириденко сам заорал:

— Следователи завалены по горло, двоих арестовали, остальных трясут, меня к стенке прижимают, шьют заговор прямо на рабочем месте. Ну что им надо? Что? Гитлера им надо, чтоб успокоились, занятие себе нашли? Короче! Если что поступит — твое. Бери и проявляй себя на полную катушку. Раскроешь — учиться направим в Харьков. Учти. Я кадры ценю.

Через четыре часа поступило сообщение.

Я выехал на расследование.

Был и за оперативника, и за дознавателя, и за следователя. Поручений никому не давал, всюду бегал сам вместо опера.

Потом Моисеенко покончил с собой. Дело закрыли.

Дальше — как было, так было.

Евсей, бедный, видел — расследование веду я, тем более под видом бытовухи, в МГБ дело не передается, всюду я сам, никого не подключаю, держу режим секретности, с ним не делюсь. Тем более — я по сути дознаватель, а не следователь. Уже странно и вызывает кривотолки и подозрения. Евсей же смотрел внутрь этого дела, а не на поверхность, как все. На поверхности — убийство из ревности, плевка не стоит. А Евсей знал — любовь ни при чем. Хоть задавись — ни при чем. Лилька перед ним насквозь представала в своем истинном свете — дети и прочее заодно с Лаевской. Не то что передо мной. Гутин и укрепился в мысли, что выхода у него другого нету, кроме как стреляться из табельного оружия. Не ждать, пока за ним придут.

В первый раз за долгое время я не думал про Лаевскую и Лильку.

Думал про Евсея.

Если б он поделился со мной своими сомнениями. Если б он своим ко мне недоверием не предал нашу дружбу.

Лаевской я никогда больше не видел и не встречал, как говорится в подобных обстоятельствах места и времени.

Я долгие годы чувствовал нутром, что расскажу эту историю — или письменно, или устно. Устно не пришлось — надежный слушатель не встретился. Голосом, глаза в глаза, конечно, было б лучше и наглядней. К тому же нельзя исключать вопроса навстречу, который способен столкнуть рассказчика на другой лад. Или вспомнить забытое.

Я начал описывать данный случай как пример работы. Не для того, чтоб замаскировать свою роль в происшествии далекого пятьдесят второго года. А для того, чтоб освободиться от предвзятого к себе отношения с первого слова. Для объективности. Которая и есть главная цель правосудия.

Пример раскрывают исключительно на достоверных фактах. Я так и излагал. Но постепенно выяснилось: и факты порой обманывают, если их пристально осмотреть со всех сторон. В данном случае некоторые факты выступают якобы против меня. Но даже если это и так, я не виноват.

Жизнь решается не здесь. Я раньше думал — здесь. А потом переменил свое мнение, несмотря на то что в 1959 году с хорошими показателями закончил Харьковский юридический институт заочно и долгие годы работал следователем.

Остальное — своим чередом.

КОНЕЦ

© Хемлин М.М.

© ООО «Издательство Астрель»

Примечания

1

Исчезните спать (идиш).

2

Мальчик (идиш).